Сталинский вариант технологической модернизации и социально-политические процессы в советском обществе 1930-х гг

Тенденции отхода от новой экономической политики вполне явственно обозначились уже к 1927 г., но окончательный отказ от нее произошел в 1929 г. Этот год получил в советской пропаганде название «года великого перелома». 1929 г. можно считать и началом мощного модерниза - ционного прорыва, призванного радикальным образом изменить технологический фундамент тогдашнего советского общества. Обвинения противников Сталина из среды «правой» и «левой» оппозиции внутри партии в «отходе от ленинизма» были беспочвенными: сталинская стратегия дальнейшего технологического и технико-экономического развития Советского Союза в основном совпадала с идеями, высказанными Лениным в последних работах. В них вождь Октябрьского переворота попытался теоретически найти и обосновать выход из тупика, в который зашли большевики после того, как их расчеты на скорую победу «мировой революции» и, следовательно, на появление внешних условий для реализации коммунистических идеалов в самой России не оправдались.

В. Ленин исходил из марксистской теоретической схемы развития и смены общественно-экономических формаций. В соответствии с этой схемой коммунизм и его первая фаза — социализм — должны были возникнуть на том материально-техническом фундаменте, который создается в процессе именно капиталистического развития, в процессе промышленной революции — превращения общества из аграрного в индустриальное. Поскольку в России до захвата власти большевиками промышленная революция не завершилась, они должны завершить ее сами, используя заложенные в коммунистическом режиме мобилизационные возможности. Впоследствии советская пропаганда широко использовала ленинскую формулу «Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны», забывая упоминать о том, что сам Ленин добавлял к этому еще «американскую организацию крупной промышленности» и «прусский порядок на железных дорогах». Ленин имел в виду заимствование в «социалистическом строительстве» в Советской России технических и технологических образцов, уже имеющихся в промышленно развитых странах Запада. Выдвигая задачу технологической модернизации, он ставил не только общую цель — создание базы для реализации будущего коммунистического проекта, но и более конкретную цель — строительство военно-технического фундамента для обеспечения обороноспособности Советской России. Такая цель была обусловлена наличием «враждебного капиталистического окружения» и угрозой интервенции с его стороны. Для того чтобы защищаться от внешней агрессии, а при случае и оказать вооруженную помощь зарубежным «братьям по классу», нужна была сильная армия и мощная военная промышленность.

Несмотря на непростые личные отношения с Лениным в последние годы его жизни, Сталин полностью разделял ленинские мысли и опасения. Сталин прямо заявлял:

«мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в 10 лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут» [ 12, с. 329].

К началу 1929 г. Сталин пришел к выводу, что время для начала такого ускоренного «пробега» настало. В апреле этого года на XVI партийной конференции ВКП(б) был утвержден проект первого пятилетнего плана, который предусматривал высокие темпы экономического развития. Так, предполагаемый темп ежегодного прироста промышленного производства был установлен в 25 %, т. е. превышал темпы промышленного роста, предлагавшиеся в свое время Троцким в его концепции «сверхиндустриализации». Первый пятилетний план был ориентирован на развитие так называемых базовых отраслей — металлургической, топливной промышленности, машиностроения. Это должно было создать техническую основу для производства оружия и военной техники в необходимых для перевооружения Красной армии объемах.

Избранный Сталиным вариант индустриализации коренным образом отличался от того варианта, который был реализован в процессе модернизации стран Западной Европы и Северной Америки. Если там в первую очередь развивалась легкая промышленность, то в СССР ее развитие было принесено в жертву тяжелой индустрии. Общий объем валовой промышленной продукции за первую пятилетку должен был возрасти в 2,8 раза, в том числе тяжелой промышленности — в 3,3 раза, а легкой — в 2,3 раза. Намеченные контрольные цифры пятилетнего плана превосходили наличные ресурсы Советского Союза. В очередной раз в своей истории страна столкнулась с противоречием между стоящими в повестке дня задачами и реальными возможностями их решения. Разрешить это противоречие Сталин надеялся, опираясь на мобилизационные возможности уже в основном сложившейся к концу 1920-х гг. тоталитарной политической системы. Вновь задействованная мобилизационная модель развития неизбежно предполагала значительные усилия и жертвы со стороны населения страны, причем в еще больших, чем в прежние исторические эпохи, масштабах. Какие именно масштабы приобретут эти жертвы, показали развернувшиеся параллельно с индустриализацией преобразования в советской деревне.

Центральным событием в рамках «великого перелома» стала насильственная коллективизация, которой способствовали и некоторые социальные факторы. Еще со времен Гражданской войны у отдельной части деревенских активистов сформировалось стремление к скорейшему осуществлению «идеалов коммунизма», и путь к этому они видели в переходе к коллективной форме хозяйствования. Однако для многих сельских активистов побудительными мотивами участия в процессе коллективизации и раскулачивания были устремления, далекие от каких-либо идеалов. Ими руководила элементарная зависть к более удачливым или более трудолюбивым односельчанам. Так или иначе, но так же как и в городе «великий перелом», начатый «сверху», нашел на селе встречную поддержку «снизу».

Поворот к коллективизации можно рассматривать как возврат большевиков к политике времен военного коммунизма. Еще Ленин считал нэп временной передышкой, после которой вновь должно начаться наступление на капитализм и буржуазию в городе и деревне. Сталин, в отличие от Ленина и Троцкого, в первые послереволюционные годы не был фанатиком революционно-утопических идей. Он проявлял себя как трезвомыслящий политик и прагматик. В 1920-е гг. Сталин поддерживал «правых» в партии и их курс в защиту новой экономической политики как в городе, так и в деревне. Более того, он даже предлагал отказаться от государственной монополии внешней торговли, за что был подвергнут критике со стороны самого Ленина. Рыночные механизмы, действовавшие в аграрном секторе на протяжении большей части 1920-х гг., позволили стабилизировать продовольственную ситуацию в стране, обеспечили промышленность достаточными объемами сырья и дали возможность экспортировать часть сельскохозяйственной продукции за границу. В Советской России 1920-х гг., так же как и в Российской империи, основу экспорта составляли не углеводороды, как сегодня, а именно продукция сельского хозяйства, прежде всего зерно. По мере роста сельскохозяйственного производства увеличивался и сельскохозяйственный экспорт, следовательно, возрастал и приток иностранной валюты, необходимой для Советской России. Но в конце 1920-х гг. валюты понадобилось еще больше, поскольку было принято решение о переходе к ускоренной индустриализации. Для такой индустриализации требовались массированные закупки зарубежных технологий и промышленного оборудования. Получить немалые деньги для этих целей надеялись за счет увеличения сельскохозяйственного экспорта, но объем продукции для такого экспорта не только не увеличился, но даже уменьшился.

Непосредственным поводом к свертыванию новой экономической политики в деревне и переходу к коллективизации стал кризис хлебозаготовок 1928 г. Крестьяне не хотели продавать собранный урожай по предложенным государством ценам и в ожидании их повышения придерживали зерно. В ходе длительной поездки по Сибири Сталин ознакомился с ситуацией и принял решение о начале коллективизации. Идея «коммунистического» преобразования деревни присутствовала, но не являлась основной. Хотя создаваемые колхозы были крупнее отдельных крестьянских хозяйств, однако они не соответствовали марксистским представлениям об обобществлении сельскохозяйственного производства на индустриальной технологической основе. Главная причина заключалась в том, что колхоз был удобной формой полного контроля над крестьянством, позволявшей изымать не только излишки сельхозпродукции, но тот ее объем, который требовался государству. Насильственная коллективизация встречала сопротивление крестьянства. Многие регионы страны как в 1918 и в 1921 гг. были охвачены крестьянскими волнениями. Понимая неизбежность такого противодействия, большевики сопровождали коллективизацию другой кампанией — «ликвидацией кулачества как класса». В ходе нее в отдаленные места СССР были насильственно высланы сотни тысяч семей экономически активных крестьян, многие из которых при этом погибли.

Результаты коллективизации оказались для страны плачевными. Объемы сельскохозяйственного производства не только не увеличились, а сократились. Между тем идущая индустриализация требовала все большего притока иностранной валюты для наращивания технологического импорта. Когда колхозная система более-менее стабилизировалась, Сталин и большевистское руководство обратились к тем методам, которые их идейно-политический противник Троцкий называл «военно-феодальной эксплуатацией деревни». Причем масштабы подобной эксплуатации оказались гораздо большими, чем предлагал сам автор этой идеи. Колхозам были установлены явно завышенные задания по поставкам хлеба и других сельскохозяйственных продуктов. Фактически во многих местах подчистую выгребли все зерно, включая даже семенной фонд.

Зимой 1932 г. в ряде регионов Советского Союза разразился голод, унесший жизни миллионов селян. Отличие этого голода от тех, которые случались в дореволюционной России и в первые годы советской власти, заключалось в том, что он поразил наиболее плодородные регионы СССР — Украину, Северный Кавказ, черноземные области Центральной России, а также некоторые районы Поволжья и Западной Сибири. Националистические силы современной Украины изображают «голодо - мор» как сознательный геноцид украинского народа. Это даже официально признано Верховной радой Украины. На самом деле большевики не стремились сознательно умертвить миллионы своих сограждан. Этот геноцид был следствием непродуманных и циничных действий, направленных не против какого-либо конкретного народа, а против крестьянства, к которому коммунистический режим относился с предубеждением, как к мелкобуржуазному по своей сущности классу. Преступный характер «голодомора», спровоцированного политикой сверхиндустриализации, выражается не столько в сознательном умысле большевиков, сколько в отношении к его жертвам. Если в прошлом власти всегда предпринимали хоть какие-то меры для помощи голодающим, то в этот раз их усилия были направлены на то, чтобы изолировать умирающих голодной смертью людей от остального населения страны. Замалчивание масштабов голода, мощная информационная блокада лишила голодающих возможности получить продовольственную помощь как в рамках Советского Союза, так и из-за границы.

Сегодня на Украине аргументы в пользу тезиса о геноциде украинского народа находят в том, что вслед за «голодомором» начались массированные репрессии против украинской национальной интеллигенции и, как считают современные националистически настроенные историки, гонения на украинскую культуру в целом. В данном случае, сознательно или нет, меняют местами причину и следствие. Национальная политика большевиков изначально не была направлена против украинского национального движения, а, наоборот, шла навстречу его требованиям.

Октябрьская революция не привела к территориальному распаду Российской империи, как опасались ее противники из числа белогвардейцев, выступавших под лозунгом сохранения «единой и неделимой России». В пределах большей части ее территории политическое единство в результате победы в Гражданской войне Красной армии было восстановлено. Национальная политика большевиков, в формировании которой прямое участие принимал Сталин, занимавший в первые послереволюционные годы пост наркома по делам национальностей, была более рациональной и продуманной, чем национальная политика царских властей. С точки зрения коммунистической доктрины, возникновение наций — неизбежное следствие и продукт капиталистического развития. В будущем коммунистическом обществе национальные различия должны исчезнуть, но пока они сохраняются и их следует учитывать. Практика революции и Гражданской войны показала, что националистическая идеология и национальные движения обладают очень большим мобилизационным потенциалом, и большевики стремились использовать его в своих интересах.

Модернизационный проект, разработанный большевиками в 1920-е гг., предполагал необходимость «доделать» при советской власти то, что не было сделано в процессе предшествующего капиталистического развития, в том числе и формирование наций. Поэтому после Гражданской войны началась реализация масштабного плана по национальному строительству. Страну разделили на множество национально-территориальных образований, и по форме она стала невиданной ранее в мире этнической федерацией. Часть национально-территориальных образований — Украина, республики Закавказья — возникли независимо от воли большевиков и попали под их контроль в ходе Гражданской войны. Белоруссия была создана «сверху» большевиками в тот же период. Все эти республики формально обладали статусом независимых суверенных государств и были объединены вместе с Россией в декабре 1922 г. в Союз Советских Социалистических Республик. Сама Россия внутри своих границ также была разделена по национально-территориальному принципу и стала своеобразной «федерацией внутри федерации».

Появилось множество национально-территориальных образований различного ранга — федеративные республики, союзные республики, автономные республики, автономные области, национальные округа. В 1920-е гг. в своем стремлении дать каждой этнической группе территориальную автономию большевики дошли до создания национальных районов и даже национальных сельсоветов. Большие этнические группы получили статус «наций», малые — «народностей». Всем создавались возможности для развития, а в некоторых случаях — и для формирования заново собственной национальной культуры. Многие народы, проживавшие на территории Российской империи, до Октябрьской революции не имели собственного литературного языка и, соответственно, письменности. В 1920-1930-е гг. такие языки и такая письменность были созданы. Поскольку тогда еще сохранялась ориентация на грядущую «мировую революцию», новые алфавиты создавались не на основе кириллицы, а на основе латиницы. Предполагалось и русский язык в будущем перевести с кириллицы на латиницу. В отличие от национальных культур малых народов, русское культурное наследие большевики рассматривали скорее негативно, как культуру ранее господствовавшего народа, угнетавшего «инородцев». Великорусский шовинизм был объявлен более опасным врагом советской власти, чем национализм «ранее угнетенных народов». Обвинения в великорусском шовинизме могли быть связаны даже с попытками сохранить память о таких выдающихся военачальниках российской истории, как А. Суворов и М. Кутузов, которые, с точки зрения большевиков, были верными слугами самодержавия. Территории, на которых проживали этнические русские, включались в состав вновь создаваемых национально-территориальных образований, где они фактически превращались в граждан второго сорта. Славянское население выселялось из тех районов Средней Азии, куда оно было переселено в рамках столыпинской программы решения аграрного вопроса в Европейской России. В союзных и автономных республиках, а также в других национально-территориальных образованиях проводилась политика «коренизации», в соответствии с которой в составе местной партийной и интеллектуальной элиты этнических русских заменяли на представителей «титульной нации».

Довольно тяжело процесс национального строительства и «коренизации» проходил на У крайне. В 1920-е гг. большевики перехватили основные идеи и лозунги украинского национализма — идею собственно украинской нации, отдельной от великорусской, идею развития особого литературного украинского языка, особую схему исторического процесса, призванную доказать наличие самостоятельной украинской нации с глубокой древности вплоть до XX в. Политика властей в отношении украинского языка изменилась в 1920-е гт. прямо противоположным образом по сравнению с предреволюционным периодом. Если царские власти всячески препятствовали развитию украинского языка, то теперь этот язык был объявлен в УССР государственным и должен был вытеснить из публичной сферы русский язык. Началась насильственная украинизация, хотя подавляющая часть городского населения тогдашней Украины, как и Белоруссии, считала своим родным языком русский. Однако Сталин, ссылаясь на опыт Венгрии, где в XIX в. городское население перешло с немецкого языка на венгерский, утверждал, что украинизация городов на Украине и белорус - сизация, соответственно, в Белоруссии неизбежны [ 13, с. 209].

Для проведения широкомасштабной украинизации требовались многочисленные кадры. Одних только национально-ориентированных украинских коммунистов не хватало, и большевики стали привлекать своих недавних противников из среды украинских националистов. В Советскую Украину въехали многочисленные представители украинского национально-культурного движения из Западной Украины, оказавшейся после Гражданской войны в составе возрожденного польского государства. В 1920-е гг. в СССР вернулись и многие лидеры зарубежной украинской эмиграции, в том числе и духовный вождь украинского национализма — М. Грушевский. В итоге процесса украинизации украинская партийная и интеллектуальная элита была сформирована, и до конца 1920-х гг. в целом она сохраняла лояльность центральному партийному руководству. Хотя их отношения не были абсолютно бесконфликтными, например, конфликт возник при попытках расширить территорию У ССР за счет соседних областей РСФСР.

С началом «великого перелома» отношения между Москвой и Харьковом (в то время столицей УССР) постепенно менялись. Хотя украинское большевистское руководство проводило коллективизацию в своей республике, но последствия коллективизации и особенно массовый голод не могли не вызвать негативных настроений по поводу политического курса Сталина. Еще более оппозиционные и протестные настроения стали распространяться среди украинской национальной интеллигенции. В обстановке прокатившихся по Украине крестьянских волнений оппозиция со стороны местной партийной и интеллектуальной элиты представляла для Сталина серьезную политическую опасность. Именно по этой причине, а не из-за желания «уничтожить украинскую нацию», в начале и середине 1930-х гг. против национальных кадров на Украине стали проводиться репрессии. Произошла полная смена местного партийно-государственного руководства, и в последующем оно никогда больше не состояло только из этнических украинцев. Превентивные репрессии, направленные против рецидивов «национального уклона», повторялись на Украине и в дальнейшем. Однако, как справедливо отмечает современный российский историк Е. Борисенок,

«репрессивная политика не носила избирательного характера и не была направлена исключительно на выразителей “национального уклона”. В этом плане перед Кремлем все были равны: украинцы и русские, рабочие и “спецы”, крестьяне и представители творческой интеллигенции. Не избежали репрессий конца 1930-х гг. и партийный вожди Украины, внесшие решающий вклад в свертывание украинизации, — П. П. Посты - шев и С. В. Косиор» [14, с. 241].

Вместе со свертыванием украинизации произошли радикальные изменения национальной политики большевиков и в масштабах всей страны. Теперь местный национализм стали квалифицировать как основную угрозу, а упоминания о «великорусском шовинизме» постепенно прекратились. Началась реабилитация русского культурного и исторического наследия, а русских к концу 1930-х гг. перестали рассматривать как виновную в преступлениях царского режима, ранее господствовавшую нацию, в них увидели народ, цементирующий многонациональное советское государство.

Однако большевики не отказались от национально-территориального деления страны и этнократического характера кадровой политики в союзных и автономных республиках. Многие результаты большевистской национальной политики 1920-х гг., в частности результаты украинизации, сохранились и оказали существенное влияние на дальнейшее политическое развитие Советского Союза. Описывая ситуацию на Украине, Е. Борисенок отмечает, что

«центральное большевистское руководство во многом само заложило “мину замедленного действия” под возводимое здание социалистического государства, когда оказывало всяческое содействие развитию национальной украинской интеллигенции, культуры, экономики и т. п. При этом следует учитывать, что на Украине (имеется в виду Большая Украина) традиционно сильным было влияние русской культуры и русскоязычной интеллигенции. К тому же, экономика Украины развивалась не просто в тесной связи с общесоюзной, а как ее часть» 114, с. 241].

Но многочисленные «мины замедленного действия» не только на Украине, но и в других республиках СССР взорвались гораздо позже, уже на закате коммунистического режима, в годы перестройки и постперестройки.

Преобразования, обусловленные индустриализацией и коллективизацией, неизбежно вели к ослаблению социальных сил, которые могли бы противостоять тоталитарным тенденциям в политической сфере. Экономическое развитие СССР в 1930-е гг. фактически укрепило готовность многих групп общества, в том числе и рабочих, принять тоталитарный режим.

В оформлении тоталитарного политического режима сталинского образца немалую роль сыграли и национальные традиции России. Сразу же после революции лидерам большевиков казалось, что они полностью порывают с прошлым. Они пытались даже в мелких деталях зафиксировать этот разрыв, который был характерен и для других великих революций (например, изменение правил правописания, отмена прежних воинских званий, изменение календаря и т. п.). Однако по мере того как приходилось иметь дело не с мечтами и иллюзиями, а с реалиями огромной страны, традиции постепенно начали оживать, некоторые старые институты фактически возрождались на новой основе. Например, номенклатурный принцип организации сталинской бюрократии был заимствован из опыта государственно-бюрократической машины царизма. Был прерван и пошел вспять к временам до реформ 60-80-х гг. XIX в. процесс освобождения гражданского общества от засилия государственной власти. Революция нарушила, пусть и медленно, но все же осуществлявшуюся политическую модернизацию страны и под радикальными революционно-социалистическими лозунгами свела многие из ее результатов на нет.

И все же, вероятно, с учетом всех обстоятельств исторического и социального, внутреннего и внешнего порядка, сложившаяся политическая и экономическая система была неизбежной. Русская революция в самом широком общеисторическом смысле слова стала результатом кризиса прежней неэффективной модели модернизационного развития. Обстоятельства победы революции и ее реальные последствия создали ту тоталитарную систему, олицетворением которой был Сталин. При тех объективных условиях эта система должна была стать главным инструментом новой мобилизационной модели развития.

Однако и новая модель унаследовала некоторые особенности всех прежних попыток модернизации России. Собственно, Россия была первой страной в мире, столкнувшейся с самим феноменом модернизации в его современном виде. Но уже первая попытка ее осуществления, предпринятая Петром I, отличалась непоследовательностью и представляла собой лишь ограниченное заимствование передового западноевропейского опыта в отдельных сферах (военное дело, образование, промышленность), перенесение на российскую почву некоторых западных институтов. Но при этом сохранялись, а иногда и укреплялись общественные отношения, устраненные в Западной Европе уже в ходе первых фаз индустриально-капиталистического развития. Поэтому ни одна из попыток преодолеть отсталость, встать в один ряд с передовыми странами при царском самодержавии не увенчалась полным успехом.

Не оказалась исключением и послереволюционная история России и Советского Союза. Правда, существенным отличием было то, что в данном случае модернизация проходила под «социалистическими» лозунгами, с обещаниями «светлого будущего», при этом же сами социалистические идеи и ценности были до предела искажены и примитиви - зированы.

«Сталин, — справедливо замечает историк В. Логинов, — отождествив социализм с обобществлением, а обобществление с огосударствлением, стал сами этапы строительства социализма мерить уровнем этого огосударствления. Критерии “социалистичности” приобрели и вполне конкретное цифровое выражение — в тоннах добываемого угля и нефти, стали и чугуна, в километрах строящихся железных дорог, в метрах ткани и пудах хлеба. И когда огосударствление в основном было завершено, а тонны и метры вышли на уровень производства мировых держав, Сталину не оставалось ничего иного, как объявить о “полной победе социализма”» [ 15, с. 97].

Данная И. Сталиным характеристика сложившегося к концу 1930-х гг. советского общества как «социалистического» встретила неприятие со стороны западноевропейских социал-демократов, стоявших в то время еще на марксистских позициях, а также Л. Троцкого. Для Троцкого социализм — только результат победы мировой революции, а до этого момента в отдельных странах могли возникнуть так называемые «рабочие государства». Именно таким государством и был, по его мнению, СССР, в котором в условиях сталинской диктатуры и господства бюрократии шел медленный процесс перерождения возникших после Октябрьской революции социально-политических и социально - экономических структур, а следовательно существовала угроза реставрации капитализма.

В действительности у основоположников марксизма не было никакого позитивного плана строительства будущего социалистического общества. Оно должно было, по мысли К. Маркса, возникнуть в результате крушения капитализма на его технологическом фундаменте. Коммунизм и его первая фаза — социализм — представлялись как итог процесса модернизации, при этом будущее общество априори должно было быть совершеннее и эффективнее капиталистического во всех отношениях. На практике это оказалось далеко не так. Хотя СССР в 1930-е гг. добился заметных экономических успехов, но они стали не результатом реализации преимуществ социализма над капитализмом, как утверждалось в советское время, а следствием возобновленного при Сталине процесса технологической модернизации нашей страны. Как отмечал известный американский исследователь проблем модернизации П. Бергер,

«Советский Союз, безусловно, был индустриальной державой, его экономика добилась устойчивого экономического роста, материальный уровень жизни населения страны медленно, но неуклонно повышался. Ясно также, что вопреки советской пропаганде, эти факты не отражают «триумфа социализма», а являются всего лишь результатом применения в производстве передовых технологий, — результатом, который можно обнаружить повсюду в мире, в любой социально-политической системе. Другими словами, эти факты скорее относятся к теории модернизации, чем к теории социализма. Экономический и социальный динамизм модернизации, однажды начавшийся, очень трудно остановить даже в самой неэффективно организованной системе» [16, с. 224).

Народно-хозяйственный механизм, сформировавшийся в СССР в годы индустриализации и коллективизации, оказался неэффективно организованной системой. Пороки этого механизма стали обнаруживаться с самого начала его функционирования: например постоянный дефицит товаров на потребительском рынке, чрезмерные затраты сырьевых ресурсов. Но пока продолжался стабильный экономический рост, эти пороки были мало заметны, особенно для позитивно относившихся к Советскому Союзу иностранцев. Многие деятели культуры и политические лидеры стран Запада с уважением и восхищением высказывались о Сталине и достигнутых под его руководством успехах. Даже такой непримиримый враг коммунизма, как У. Черчилль, впоследствии так оценил результаты правления И. Сталина: «Он принял страну с сохой, а оставил ее с атомной бомбой». Хотя «соха» как орудие производства на самом деле сохранилась вплоть до самой смерти Сталина. Экономические показатели СССР способствовали росту популярности идей социализма, а также практики государственного планирования во многих отсталых странах мира в 60-80-е гг. XX в.

В сравнительно короткий срок ранее отстававшая почти по всем позициям от передовых стран Россия достигла (как в свое время в период Петровских реформ) в некоторых сферах если не лидерства, то, во всяком случае, паритета с ними. Но это не было даже в чисто технико-экономиче - ском отношении комплексное и гармоническое развитие, тем более, если принять во внимание ту цену, которую пришлось заплатить сталинскому СССР за свои успехи. Вместе с тем нельзя не отметить, что созданная под вывеской «социализма» общественная система была в некотором смысле «совершенной». Так, например, тоталитарный политический режим опирался на полностью огосударствленную, командную экономику, из чего проистекала его большая устойчивость по сравнению с правототалитарными режимами фашистского типа. Для определенных экстремальных условий — подготовка к войне или сама война — сталинская модель была даже в какой-то степени идеальной, поскольку позволяла решать грандиозные по объему задачи в короткие сроки, хотя и очень дорогой ценой.

Пусть технологическая модернизация оказалась не везде завершенной и в большой степени деформированной, но СССР стал индустриальным государством, обладавшим большим военным и экономическим потенциалом. Впрочем, эти успехи имели и свои оборотные стороны. Созданная система была нацелена на выполнение ограниченных задач, но не имела достаточных механизмов саморазвития. Однако это обнаружилось лишь впоследствии, а в конце 1930-х гг. успехи СССР в отдельных сферах признавались даже его врагами.

Параллельно с решением задач технико-экономической модернизации страны сталинский тоталитарный режим решал и задачи собственной легитимации. Власть большевиков изначально была нелегитимной, поскольку была получена ими в результате политического переворота и не опиралась на поддержку большинства населения. (На состоявшихся вскоре после 25октября 1917 г. выборах в Учредительное собрание за кандидатов от большевистской партии отдала свои голоса только четверть российских граждан, участвовавших в голосовании.) Нелегитимный характер большевистского режима спровоцировал Гражданскую войну, унесшую жизни миллионов людей и еще больше разрушившую подорванное Первой мировой войной и «военно-коммунистическим» экспериментом народное хозяйство страны. В условиях дефицита легитимности своей власти большевикам ничего другого не оставалось, как прибегать в широких масштабах к репрессиям и террору. Однако это был пока еще террор «обычный», к которому традиционно прибегали все деспотические, диктаторские режимы. Лишь впоследствии он принял тоталитарный, если пользоваться определением Ханны Арендт, характер. Тоталитарный террор отличается от обычного тем, что направлен не против открытых противников власти, а против лояльных граждан, и начинается тогда, когда вся реальная оппозиция уже подавлена. Главными инструментами такого террора являются секретная полиция и концентрационные лагеря. Задачи секретной полиции тоталитарного режима состоят не в раскрытии преступлений, а в периодическом проведении «акций», когда руководство решает арестовать группу людей из какой-либо категории населения. Другой инструмент тоталитарного террора — концлагеря — действует не столько на основе принципа «все позволено», сколько исходя из принципа «все возможно». Тоталитарный террор преследует цель создать новый сорт людей, действующих и мыслящих стереотипно, как единый индивид. В отличие от обычного, действенность тоталитарного террора намного сильнее, его последствия ощущаются даже после того, как он прекращается.

В СССР вплоть до перестройки многие граждане испытывали страх перед могуществом тоталитарного государства, хотя массовый террор прекратился после смерти И. Сталина. Этот страх был важным фактором сохранения лояльности большинства населения, но не только он Цементировал основы коммунистического режима. Постепенно был создан и начал действовать механизм его самолегитимации, однако насилие как признак нелегитимного характера власти оставалось в арсенале тоталитарной системы в течение всего периода ее существования. Одним из элементов механизма самолегитимации коммунистического режима стал культ личности И. Сталина.

И. Сталин изначально не был харизматическим лидером. В первые годы Советской власти он редко появлялся на людях, избегал публичных выступлений, но очень скоро понял возможности бюрократического аппарата партии. За несколько лет исключительно технический пост Генераль - ного секретаря ЦК превратился в главный не только в партии, но и в государстве, а И. Сталин занял место первого лица страны. Культ И. Сталина формировался постепенно, «сверху», при помощи разветвленного пропагандистского аппарата. Однако после окончания Второй мировой войны искусственно сформированная харизма вождя превратилась в реальную. Имя И. Сталина для миллионов людей стало неразрывно связано с Великой Победой, с превращением Советского Союза в мировую державу.

Со смертью И. Сталина личная власть Генерального секретаря ЦК КПСС постепенно трансформировалась из харизматической в традиционную. Концентрация реальных властных полномочий в руках высшего руководителя партии стала само собой разумеющейся. Н. Хрущев, Л. Брежнев, Ю. Андропов, К. Черненко, М. Горбачев не были харизматическими лидерами, а опирались на сложившиеся политические традиции, хотя их приход к власти и сопровождался внутрипартийной борьбой (см. главы IX, X). Традиционная власть партии и персонификация этой власти в ее руководителе могла возникнуть на определенном политико-культурном фундаменте. Важнейшим фактором легитимации тоталитарной власти является идеология, в тоталитарной системе она занимает едва ли не главное место среди других инструментов контроля над обществом.

В процессе идеологической легитимации коммунистического режима обнаруживаются две основные тенденции. Первая связана с постепенным вытеснением всех чуждых коммунистической идеологии взглядов, вторая — с приспособлением самой коммунистической идеологии к реальностям и традициям российского общества.

Для искоренения инакомыслия решались следующие задачи: устранялись носители чуждых марксизму-ленинизму идейных течений, формировался новый идеологический и пропагандистский аппарат, была установлена информационная блокада, в результате которой СССР превратился в изолированное от остального мира общество, причем советские люди отгораживались не только от окружающего мира, но и от своего прошлого. Многие имена и события попали под запрет. Возникло такое явление, как «спецхраны», в которых находились неугодные режиму книги и иная печатная продукция.

Происходила трансформация и коммунистической идеологии. Первоначально идеи коммунизма (как его понимали В. Ленин и Л. Троцкий) с его ориентацией на мировую революцию, интернационализм и вестерни- заторскими взглядами на Россию были чужды российскому менталитету. Леворадикальная версия марксизма, лежавшая в основе большевистской власти, оправдывала разрушительную сторону ее деятельности и слабо конкретизировала созидательные задачи. Социализм с точки зрения ортодоксальной марксистской теории должен был сформироваться на Западе и уже оттуда мог быть заимствован в готовом виде. После провала планов, рассчитанных на победу мировой революции, начался длительный процесс приспособления большевистской политической практики и лежащей в ее основе идеологии к изменившимся обстоятельствам. Прежде всего большевистская идеологическая доктрина была приведена в соответствие с традиционными ценностями и представлениями большинства населения. Об этой эволюции русского коммунизма Н. Бердяев писал:

«Он [русский коммунизм] воспользовался свойствами русской души... ее религиозностью, ее догматизмом и максимализмом, ее исканием правды и царства Божьего на земле, ее способностью к жертвам и к терпеливому несению страданий... воспользовался русским мессианством, всегда остающимся, хотя бы в бессознательной форме, русской верой в особые пути России» [17, с. 115].

Объясняя способность русского коммунизма пустить корни на русской почве, Н. Бердяев отмечал:

«Он [коммунизм] отрицал свободы человека, которые и раньше не были известны народу, которые были привилегией лишь верхних культурных слоев общества и за которые народ совсем не собирался бороться. Он провозгласил обязательность целостного, тоталитарного миросозрецания, господствующего вероучения, что соответствовало навыкам и потребностям русского народа в вере и символах, управляющих жизнью... Народная душа легче всего могла перейти от целостной веры к другой целостной вере, к другой ортодоксии, охватывающей всю жизнь» [ 16].

Когда это случилось, «произошло удивительное превращение. Марксизм, столь не русского происхождения и не русского характера, приобретает русский стиль, стиль восточный, почти приближающийся к славянофильству» [17, с. 116]. Очевидно, окончательное оформление идеологии марксизма-ленинизма в ее сталинском варианте произошло в годы Великой Отечественной войны, когда была реабилитирована Русская история и развернулась кампания по борьбе с космополитизмом и низкопоклонничеством перед Западом (см. главу VIII).

Идеологическая конструкция марксизма-ленинизма-сталинизма подкреплялась и другими факторами. Прежде всего, можно говорить об определенной экономической эффективности этого режима. Им были решены задачи индустриальной модернизации в технико-технологическом и социально-культурном отношениях. Превращение преимущественно аграрной России в ракетно-ядерную сверхдержаву укрепляло самосознание советского народа, усиливало его патриотические чувства. Такие события, как запуск искусственного спутника Земли и полет человека в космос, способствовали укреплению господствовавшей идеологии и опиравшейся на нее политической системы. Кроме этого, начиная с середины 1950-х гг. и на протяжении как минимум двух десятилетий наблюдалась устойчивая тенденция роста уровня материального благосостояния большинства населения Советского Союза, которое к тому же могло пользоваться и широким набором бесплатных социальных услуг, пусть и невысокого по мировым стандартам качества. Видимое улучшение жизни подкрепляло обещания всеобщего счастья в «светлом будущем». Но сам образ этого будущего, являясь важным элементом идеологической доктрины в целом, всегда оставался едва ли не главным оправданием всех трудностей и бед повседневной жизни, он легитимировал любые, даже аморальные (если не преступные), действия власти. И все же именно идеология была для советского общества той силой, которая в наибольшей степени интегрировала; и легитимировала существующую власть.

Для понимания механизмов социально-политического развития советского общества в 1930-1940-е гг. следует обратиться к ставшей сегодня классической теории элит. Большевики, захватившие власть в 1917 г., руководствовались идеологией, которая отвергала само представление об элитах как субъектах политики, считая таким субъектом народ, трудящихся. Однако сама практика социализма опровергла этот тезис. В условиях тоталитарного режима разделение общества на массу и элиту более жестко и формализовано, чем где-либо. Концепция Г. Моска о политическом классе нашла свое полное подтверждение только с появлением тоталитаризма. Эволюция революционной власти и партии большевиков в России дала массу подтверждений «же-! лезному закону олигархии» Р. Михельса. Суть этого закона сводится к следующему. Разделение труда в сложных, больших организациях (а таковой является современное общество) приводит к выделению СЛОЯ! управляющих, который составляет меньшинство, но получает доступ к большей части ресурсов. В деятельности слоя управляющих всегда про-, является тенденция к тому, чтобы использовать эти ресурсы в собственных интересах при ослаблении контроля со стороны большинства. Постепенно господствующее меньшинство превращается в замкнутую олигархическую группу, укрепляя и защищая свое привилегированное положение всеми возможными способами. Р. Михельс считал, что открытый им закон носит универсальный характер, и следует принять как неизбежность господство элитарного большинства. Проблема места и роли в тоталитарной системе его правящего слоя — номенклатуры — получила отражение в научной и научно-публицистической литературе, например в работах М. Джиласа, М. Восленского.

Исследуя роль номенклатуры в политических и экономических процессах советского периода российской истории, можно выделить четыре поколения «правящегокласса» в СССР.

Первое поколение, так называемая ленинская гвардия, состояло из профессиональных революционеров, вступивших в большевистскую партию еще до революции. Несмотря на декларируемый большевиками пролетарский характер партии, среди представителей этого поколения выходцев из рабочей среды, а тем более деревни, было очень мало. В большинстве своем лидеры партии были выходцами из средних слоев. Лишь немногие из большевистских функционеров имели законченное высшее образование, хотя почти все они в разное время где-то учились, а также занимались самообразованием. Значительная часть элиты первого поколения вышла из среды дореволюционной эмиграции. Эти люди неплохо знали жизнь европейских стран, зарубежное социалистическое движение, владели иностранными языками. Но они не всегда разбирались в российских реалиях и не обладали ни конкретными позитивными знаниями, ни опытом, необходимыми для управления государством. Глубокий социально-экономический кризис первых послереволюционных лет, кроме прочих причин, объяснялся и низкими функциональными качествами правящей элиты. Правда, постепенно положение менялось, новые руководители достаточно быстро осваивались на своих постах, приобретая опыт управленческой деятельности. Однако в целом «ленинская гвардия» не смогла вписаться в рамки складывающейся тоталитарной системы.

Превращению большевистской партии в руководящую партию тоталитарного общества, важнейшим признаком которой является внутренняя монолитность, преданность не столько идее, сколько лично вождю, мешал слой старых большевиков — носителей прежних традиций дореволюционного социал-демократического движения. Некоторое время существовала парадоксальная ситуация: с одной стороны, большевики уничтожали элементы демократии во многих сферах общественной жизни, с другой — сохраняли демократические порядки внутри собственной партии. Уже В. Ленин пытался бороться с фракционностью, понимая противоречивость подобного положения. После его смерти внутрипартийная борьба обострилась, и победа в этой борьбе И. Сталина оказалась важнейшей предпосылкой для консолидации всех элементов тоталитарной системы. «Ленинская гвардия» была вытеснена на второй план новым поколением партийно-государственной номенклатуры.

Различие между первым и вторым поколениями было не столько возрастным, сколько социальным. Сама революция привела к бурному росту численности большевистской партии, и в разросшийся партийный аппарат влилась большая группа функционеров преимущественно рабоче-крестьянского происхождения, выдвинувшихся после Гражданской войны. Образовательный и культурный уровень этих людей был низок, они никогда не бывали за границей, плохо разбирались в хитросплетениях марксистской теории, а чаще всего имели о ней самое примитивное представление.

Чтобы лучше понять разницу между этими двумя поколениями, сравним таких большевистских лидеров, как Н. Бухарин и Л. Троцкий, представлявших первое поколение номенклатуры, с Н. Хрущевым и Л. Кагановичем — типичными образцами руководителей второго поколения. Последние видели в И. Сталине своего естественного вождя, которого следует безоговорочно поддерживать в его борьбе за власть в партии и в стране. Победа И. Сталина, отказ от идеи «мировой революции», постепенный отказ от радикального интернационализма в пользу возрождения национальных традиций и другие изменения подобного рода стали возможными в результате численного преобладания второго поколения номенклатуры. Опираясь на него, И. Сталин сумел совершить свой «великий перелом», превратить большевистскую партию в партию тоталитарного типа. «Ленинская гвардия» была значительно потеснена в структурах власти, но первоначально не устранена полностью. Дальнейший ход событий можно адекватно объяснить, только учитывая то обстоятельство, что И. Сталин, в отличие от В. Ленина, был скорее не революционным фанатиком, а традиционным правителем деспотического склада. Недаром одной из настольных книг И. Сталина была работа Н. Макиавелли «Государь». Н. Макиавелли считал необходимым проведение «чисток» правящей элиты от негодных и разложившихся элементов. И. Сталин поступал в соответствии с этой заповедью. В годы «большого террора» он уничтожил тысячи работников партийно-государственного аппарата и в первую очередь — оставшуюся часть «ленинской гвардии», поскольку она представляла главную опасность для личной власти И. Сталина. Однако среди жертв репрессий оказались и многие представители второго поколения номенклатуры, хотя эти люди были лично преданы «отцу народов». Но свою задачу в борьбе с разными «уклонами» за упрочение основ тоталитарного режима второе поколение уже выполнило.

Страна менялась, менялись и требования, предъявляемые к работникам партийно-государственного аппарата. Понадобились люди с конкретными знаниями, необходимыми для управленческой деятельности. Таких знаний не было ни у дореволюционных большевистских вождей, ни у «выдвиженцев» 1920-х гг. «Чистка» освободила тысячи мест в партийно-государственном аппарате на разном уровне, которые и были заняты новым поколением номенклатуры.

В конце 1930-х гг. в правящую элиту было рекрутировано третье поколение — молодые люди, получившие образование уже в советское время. Новые руководители очень быстро делали карьеру. Биографии двух наиболее известных руководителей СССР — Л. Брежнева и А. Косыгина — являются примером жизненного пути и карьерного роста представителей новой партийно-государственной номенклатуры. Л. Брежнев и А. Косыгин происходили из рабочих семей, оба довольно рано вступили в партию, получили высшее техническое образование. За несколько предвоенных лет А. Косыгин прошел путь от инженера одной из ленинградских фабрик до заместителя председателя Совнаркома. Л. Брежнев за то же время стал секретарем Днепропетровского обкома КП(б)У по оборонной промышленности, стремительно поменяв несколько менее ответственных постов. Накануне войны на многие важные должности были назначены совсем молодые люди, в короткий срок успешно освоившие свои обязанности, например, наркомом авиационной промышленности стал А. Шахурин, а наркомом военно-морского флота — Н. Кузнецов. Молодое поколение было, как правило, более эффективным, чем их предшественники. Если уничтожение командных кадров Красной армии нанесло невосполнимый вред обороноспособности страны, то омоложение управленческой номенклатуры, как ни кощунственно это звучит, имело некоторый положительный результат. Например, уже упоминавшийся А. Шахурин сменил на посту наркома авиационной промышленности брата Л. Кагановича — Михаила, который имел лишь два класса образования.

Репрессии против представителей номенклатурной элиты в тоталитарной системе играли и роль стимула для добросовестного выполнения своих обязанностей, заменяя реальные экономические рычаги. Тесно связано с этим и другое обстоятельство. Поскольку номенклатурная система организации государственного и партийного аппарата потенциально создавала благоприятные возможности для коррупции при отсутствии реального контроля «снизу» и каких-либо признаков гласности, «чистки» и репрессивные «кадровые революции» служили и неким предостережением для стремления использовать служебное положение в интересах личного обогащения.

Так или иначе, к началу 1940-х гг. советская общественная система окончательно сложилась. Великая Отечественная война стала для этой системы серьезным испытанием, с которым она сумела справиться. И это также способствовало ее дальнейшей консолидации. Однако неоднозначные результаты сталинского варианта модернизации, внутренние противоречия социальных институтов тоталитарного режима и созданных в его условиях общественных структур рано или поздно должны были дать о себе знать. Это и произошло в процессе эволюции послевоенного советского общества, в свою очередь подготовившей условия для последовавшего через несколько десятилетий окончательного крушения тоталитарного режима.