Ценностные ориентиры трансформирующегося мирового сообщества

О том, что мировое сообщество вступило в переходную стадию своего развития, по мно­гим параметрам превосходящую подобные эпохи прошлого — переход от античности к сред­невековью, от него — к новому и новейшему времени, философы, социологи, политологи, экономисты, культурологи заговорили уже в 70-х годах ХХ в. Масштабность этого перехода и связанных с ним перемен выявилась в полной мере на рубеже ХХ—ХХ! веков. К этому времени стали очевидными весьма противоречивые последствия крушения биполярного мира и коммунистической модели развития на всем постсоветском пространстве и в стра­нах «Восточной» Европы и их трансформации, глобализации по неолиберальным рецептам под эгидой США, а также становления на смену индустриализму новой модели развития в виде постиндустриального, «технотронного», «информационного», «постэкономического» общества, неоднозначных процессов модернизации в мире развивающихся стран.

Время перемен, охватывающих, хотя и с разными темпами и глубиной, все конти­ненты и все сферы жизнедеятельности государств, народов и все цивилизационные ареалы, с особой силой затронуло ценностные ориентиры миллиардных масс жителей планеты. Оно придало особую актуальность выработке интеллектуальными кругами ми­рового сообщества новой парадигмы общественного развития, максимально учитываю­щей последствия происходящих изменений и новые горизонты и проблемы развития. Это в полной мере относится к системе ценностных ориентиров и приоритетов, изменения в которых частью предвосхищают и подготовляют эти перемены, но в еще большей мере вызываются и предопределяются ими.

Понятие ценностей, сложившееся еще в эпоху античности и получившее дальнейшее развитие в традиционалистских и нововременных обществах, уже изначально несло в себе важный заряд целеполагания, этических и аксиологических суждений человека и о чело­веке, а также самих социумов. Ценностные представления и ориентиры играют важную роль в формировании и самовыражении социокультурных и социопсихологических особен­ностей и форм ментальности данного социума, государства, цивилизационной общности. Ценности, их иерархия, приоритеты, наряду с содержательным их наполнением и интер­претацией, со времени эпохи Модерна стали одной из основных универсалий не только в философии, но и в политике, социологии, культурологи, антропологии и других направле­ниях общественных наук. Ценностные нормы и ориентиры составляют важный компонент мировых религий и их инвариантов, политико-философских систем, идеологий и идейных контекстов, культуры, этики, морали.

Процесс адаптации к новым глобальным реалиям весьма непрост для всех типов обществ — традиционалистского, нововременного и «постмодернистского», (средоточием последнего стали новации европейской культуры и их интерпретация рядом авторитет­ных мыслителей и политиков современной Европы), хотя для каждого из них по-своему.

Развертывающаяся глобализация, которая, по мнению ряда аналитиков, несмотря на кри­зис ее неолиберальной модели, далеко не исчерпала своих возможностей, дала мощный импульс интенсивному развитию коммуникаций. Она поставила в глобальную повестку дня широкий круг проблем: управленческих, политических и экономических, цивилиза­ционных и антропологических, информационных и социокультурных. Масштабность и многогранность перемен в мире являются серьезным вызовом интеллектуальным силам мирового сообщества и его способности решить ставшие неотложными задачи глобального масштаба, не повторяя роковых ошибок недавнего прошлого, сохраняя и преумножая ци­вилизационный, гуманитарный потенциал, накопленный за многовековую историю чело­вечества. Между тем скорость, с которой развенчиваются и теряют свою привлекательность наработанные на прежних стадиях общественного развития ценностные и нравственные ориентиры, получившие отражение в морали и поведении граждан, в правовых докумен­тах и нормах международного права, намного превышает процесс становления позитив­ных и конструктивных альтернатив им, адаптированных к новым реалиям, Во многом это обусловлено тем, что социальные, политические и духовные предпосылки в масштабах планеты для качественно новой стадии цивилизационного развития далеко не сложились.

Не приходится недооценивать и того обстоятельства, что современному глобализиру­ющемуся миру присущи как мощные универсализирующие транснациональные процес­сы, подкрепляющиеся созданием глобальной информационной среды, так и возрастающее многообразие во всех цивилизационных ареалах множества этнонациональных и иных локальных общностей, как правило, с конфессиональной окраской, которые добиваются права на культурное самовыражение и на право самоопределения вплоть до создания соб­ственной государственности. Свою лепту в разноголосье ценностных ориентиров вносят страны, вошедшие в мир постиндустриальной культуры и заложившие предпосылки для дальнейшего развития научно-технического и информационного потенциала цивилиза­ции. В отличие от все еще влиятельных во многих странах и регионах мира традицио­налистских ценностей и приоритетов — наследия доиндустриальных и аграрных обществ, утверждавшихся длительным эволюционным путем и освящавшихся местными верова­ниями и мировыми религиями или далекого от завершения процесса индустриализации

— ценностные ориентиры Модерна и особенно Постмодерна более рационализированы, се­куляризированы, подвижны. Они касаются широкого спектра вопросов — от восприятия мира и властных структур до отношения к однополым бракам и эфтаназии, сочетаясь са­мым причудливым образом на личностном и общественном уровнях. Широкая палитра мнений и суждений, характерная для постиндустриального плюралистического общества, справедливо высоко оценивается как возможность выбора суждений и мнений и путь к толерантности. Вместе с тем тип плюралистического общества вырос и сформировался на основе техногенной, как ее определяет В. С. Степин, цивилизации, сложившейся в странах Запада. Для нее характерен высокий темп социальных изменений. Она весьма динамич­на, подвижна и очень агрессивна: она подавляет, подчиняет себе, буквально поглощает традиционные общества и их культуры и либо уничтожает или маргинализирует их, либо радикально трансформирует, преобразуя их смысложизненные установки и заменяя их новыми мировоззренческими доминантами. В культуре техногенной цивилизации актив­но поддерживается и ценится постоянная генерация новых образцов, идей, концепций. Одни из них могут активно использоваться в реальном времени, другие — проектировать идеи и тенденции будущего (не случайно такой популярностью в современных социоло­гических и политологических исследованиях пользуется разработка прогнозов либо на­бора возможных сценариев и их вариантов для конкретных стран, регионов, континен­тов, мира в целом), третьи — выступать в виде боковых ответвлений либо оппонировать доминирующим ценностям. Для техногенной, динамичной, постоянно видоизменяющейся западной цивилизации характерен как идеал тип деятельного, активного человека, на­деленного рациональным, гибким интеллектом, способного к инновационной и творческой активности, Такая креативная, суверенная личность способна к самостоятельным реше­ниям, к гибким пластичным формам взаимоотношений с окружающими, определению собственной жизненной траектории.

Характерно, что теоретики постиндустриализма верно предугадали расширение в но­вом типе общества роли и места научной, высокоинтеллектуальной деятельности. Одним из прогнозируемых вариантов развития становится общество знаний и широкие возмож­ности научно-технического прогресса в новом столетии на инновационной основе с при­менением высоких технологий. Показательно, что в послании президента Российской фе­дерации Д. А. Медведева от 12 ноября 2009 года прозвучали слова Луи Пастера: «Наука должна быть самым возвышенным воплощением Отечества, ибо из всех народов первым будет тот, кто опередит другие в области мысли и умственной деятельности». Откликаясь на нее и высказывая озабоченность кризисным состоянием российской науки, академик РАН В. Захаров подчеркнул, что современный мир является местом, «где происходит раз­витие цивилизации, а наука есть важнейший компонент цивилизации... Прогресс науки осуществляет роль социального стабилизатора. Общество, где уважаются наука и ученые,

— здоровое общество. Важнейшая функция фундаментальной науки в том и состоит, что она закладывает основы технологий будущего». Он обратил внимание на то, что «наука представляет собой единый организм, и заботиться нужно о его здоровье в целом», поддер­живать все направления научного поиска в равной степени. Новые технологии немысли­мы без новых идей и высококвалифицированных специалистов[1].

Проблема организации современной науки и системы образования, роли взаимоотно­шений власти и науки, науки и политики, науки и культуры как таковой, роли научной экспертизы государственных, общественных проектов и их приоритетов, меры эффектив­ности научных институтов и центров — составляет предмет особой заинтересованной дис­куссии российских ученых. Особо болезненно стоит вопрос создания особого интеллекту­ального этоса, уверенности ученых в востребованности научных результатов, достойного социального статуса ученого. Не утратила значимости проблема сохранения принципов светского государства и системы образования, доступности последнего.

Но как показала социальная практика, даже в высокоразвитом по современным мер­кам обществе, где обеспечивается высокое финансирование науки и высшего образования (в США на цели НИОКР финансируется 3% бюджета, в Китае - более 2%), значительная часть населения занята в сфере услуг, в материальной сфере. Ему присуща социальная поляризация не только по доходам, но и по образовательному и квалификационному уров­ню. При высоком, по сравнению с другими странами, материальном достатке и уровне по­требления постиндустриальные общества не избежали порока цивилизации — отчуждения человека, проявлений всякого рода дискриминации, социальной аномии и патологий — расплаты за динамизм общества и высокое нервное напряжение. Есть и другая сторона этого плюрализма ценностных ориентиров и предпочтений: усиливающийся по мере ро­ста индивидуализма индифферентизм граждан по отношению к политическим институ­там и партиям, к общественно значимым ценностям. Характерно, что в современных по­стиндустриальных обществах испытывают серьезный кризис идентичности партии, один из важных компонентов демократического, плюралистического общества, сложившегося в развитых странах «золотого миллиарда» во второй половине ХХ века и хотя и не без труда распространяющийся на развивающиеся страны. Они утрачивают многие из преж­них функций — выразителей интересов различных социальных слоев и видоизменяющихся классов, унаследованных от эпохи индустриализма (рабочего класса, крестьянства, бур­жуазии, а также традиционных и новых средних слоев, которые в современной западной социологии принято объединять в так называемый средний класс). Девальвируется роль представленных в современных гетерогенных социальных структурах «постиндустриаль­ных» обществ «производителей идеологии». На смену партиям как средоточию активных участников процесса политической социализации и формирования гражданских качеств, творцам и носителям программных установок и проектов общественного развития идут социальные и политические технологи, руководствующиеся сплошь и рядом конъюнктур - ным подходом и соображениями коммерциализированной логики. Исследователи многих стран Запада, которые принято относить к числу развитых демократий, «золотого милли­арда», — таких, как Италия, Испания и других,- все чаще констатируют кризис политики и ее главного действенного инструмента — партий, не в последнюю очередь из-за непрестан­ного потока идей, исходящих от СМИ и оставляющих зачастую равнодушными индивидов, озабоченных конкретными проблемами повседневности[2]. Конфликт и разнонаправлен - ность идей, циркулирующих в плюралистическом обществе, создают и расширяют возмож­ность столь ценимого политологами рационального выбора и преодоления конформизма. Вместе с тем его двойником является переизбыток информации, расширение возможности формирования «послушного большинства», манипулирования общественным мнением и массовым сознанием. Отсюда тревожащий социологов эффект социальной или личностной аномии, рост удельного веса целых слоев населения, которые либо неспособны, либо со­знательно уклоняются от вынесения суждений по животрепещущим вопросам. А это чре­вато снижением гражданской активности, а соответственно качеством гражданского об­щества. В современных постиндустриальных обществах при возрастающем многообразии индивидуальных, групповых, локальных, профессиональных и иных интересов нередко крайне затруднен консенсус по стратегически важным, но остро дискуссионным вопро­сам. Об этом свидетельствуют, в частности, итоги электоральных кампаний последних лет во Франции, Германии, Польше и ряде других стран, раскол общественного мнения в Европе из-за иракского кризиса, трудности с ратификацией конституции Евросоюза и Лис­сабонского договора, призванного легитимизировать важные институты и коммунитарные принципы европейского интеграционного сообщества. Весьма непросто стоит вопрос обеспечения общественного консенсуса в российском обществе, весьма фрагментированном и неоднородном.

За последние десятилетия претерпел значительные изменения общественно­политический ландшафт евроатлантического сообщества, в котором сосредоточены наи­более продвинувшиеся в постиндустриальном развитии страны — те, с которыми ассо циируется наиболее цивилизованная часть мирового сообщества — Запада. Серьезно видо­изменились основные общественно-политические направления, ранее называвшиеся ве­ликими идеологиями — такие, как консерватизм, либерализм и социализм. Как известно, их взаимодействие и конфронтация в Х! Х — ХХ вв. во многом формировали общественно­политический климат в странах Западной Европы и США, а затем и в других регионах и определяли интерпретацию, эволюцию и претворение в жизнь просвещенческого проекта Модерна. Так, восприемник классического консерватизма — современный неоконсерватизм отличается приверженностью к характерным для него ценностям — уважению традиций, порядка, власти как таковой, религии, родины, семьи. Вместе с тем его теоретики и побор­ники отнюдь не склонны отвергать плоды модернизации, научно-технического прогресса и даже глобализма. Все чаще они готовы включить в перечень своих приоритетов идеи обеспечения минимального жизненного стандарта для всех граждан. В свое время на ис­ходе холодной войны Р. Рейган был поборником т. н. военного кейнсианства, усматривая в гипертрофированных формах ВПК возможность обеспечения более полной занятости в стране. Поборником так называемого «сострадательного консерватизма» наряду с отстаи­ванием неконсервативного курса республиканской администрации во внешней политике был президент Дж. Буш-младший. Немаловажную роль в обосновании глобального мис­сионерского проекта однополярного мира под руководством США сыграла его апелляция к необходимости защиты национальных интересов США после трагедии 11 сентября 2001 года. Это позволило ему обеспечить консенсус в рамках классической американской двух­партийной системы республиканцев и демократов в жизненно важном для США и мира вопросе обоснования допустимости и необходимости военно-политических методов реше­ния глобальных проблем. С этим непростым наследием приходится иметь дело и считаться с его сторонниками новому президенту — демократу Б. Обаме.

Вместе с тем правление республиканской администрации в 2001-2008 годах способство­вало оживлению в американском обществе фундаменталистских версий консерватизма с присущим им отторжением идей равенства, социальных ориентиров развития. Неприятие отступлений от норм традиционной морали сочетается с резко критическим отношением к либералам, левым, «инородцам», проявлениями ксенофобии, распространением фунда­менталистских разновидностей сект и ересей. Аналогичные рецидивы консервативных и фундаменталистских представлений дают о себе знать в Европе, на постсоветском про­странстве, в частности, в странах Центральной Азии, но не только. Насильственные формы насаждения западных представлений об образе жизни в иной культурной среде, вызывая всплеск антизападничества и антиамериканизма, инициируют ответную реакцию фунда­ментализма — религиозного, националистического, политического, идейного — в обшир­ном конгломерате так называемых развивающихся государств африканского континента, Ближнего Востока, Азиатского материка, Океании, Латинской Америки.

Значительно усложнилось и модифицировалось многообразие ценностных ориента­ций в рамках либерализма. Под его знаменами после затяжного кризиса либерализма в первой половине ХХ столетия под воздействием уроков Второй мировой войны и войны холодной выступают не только приверженцы либерально-демократического и социального либерализма, но и новых модификаций либерализма в виде неолиберализма и даже пост­неолиберализма. Все они ставят, как известно, во главу угла ценности свободы и интересы личности. Современные поборники либерализма по-прежнему верны таким программным установкам как защита гражданских прав и принципов правового государства, парламен­таризма и многопартийности, института частной собственности. Заслугой современного либерального и либерально-демократического мейнстрима является внимание к гендер­ным вопросам и проблемам женского равноправия, к вопросам экологии, к правам и инте­ресам массовых потребителей и т. п. Вместе с тем из их рядов все более решительно звучит призыв к отказу от социальных функций государства и использования государственных институтов для регулирования сферы экономики.

Новым словом современного неолиберализма (или либеризма по терминологии ита­льянской социологии) стала приверженность идеям и стратегиям интеграционизма и гло­бализма, которая одно время воспринималась в качестве самоценности рядом российских аналитиков вслед за апологетами глобализма как такового. Отсюда все более критическое отношение адептов неолиберализма к концептам национального суверенитета, страстны­ми приверженцами которого были их предшественники в Х1Х — первой половине ХХ в. Под воздействием теоретиков Чикагской школы, ставших демиургами не только экономиче­ской теории и практики, но и общественной мысли как таковой, и современный неоконсер­ватизм и неолиберализм характеризует безграничная вера во всемогущество рынков как своего рода вечных двигателей общественного прогресса. Рыночные принципы, особенно конкурентоспособность и эффективность, ценности успеха любой ценой предстают благо­даря усилиям СМИ, телевидения, рекламы как всесильные регуляторы политической, социальной и экономической сфер жизнедеятельности. Идет процесс коммерциализации сфер здоровья, образования, культуры, искусства и науки. Для современных версий либе­рализма, особенно в США и странах Европы, не без влияния новых социальных движений и «новых левых», характерно повышенное внимание к правам всякого рода меньшинств — национальных, культурных, конфессиональных, сексуальных. Неолибералы отдали дань идеям мультикультурализма как формы обеспечения общественного согласия в многосо­ставных в этническом и культурном отношении обществах. При всем том, сохраняя и мо­дифицируя свою идентичность, неолиберализм на рубеже ХХ — ХХ1 вв. в ряде стран пошел на определенное сближение с неоконсерватизмом в вопросах пересмотра опыта и уроков истекшего столетия и реабилитации капитализма как оптимальной формы сочетания ли­беральной демократии, рыночной экономики и прав личности. И зарубежная и отечествен­ная общественная мысль в последние полтора десятилетия проявляет особый интерес к судьбам и эволюции концептов консерватизма и либерализма в новое и новейшее время и их современным модификациям, в том числе к их российским версиям и аналогам.

Не менее сложную эволюцию претерпел в ХХ веке, особенно в его последней тре­ти, и социализм. В отличие от консерватизма и либерализма теоретики социализма и испытывающие воздействие его ценностей и программных ориентиров партии, про­фсоюзы и другие массовые организации на протяжении многих десятилетий выступа­ли глашатаями интересов людей труда и отстаивали идеи равенства, социальной спра­ведливости, коллективизма. Они усматривали в обобществлении средств производства важное условие ликвидации эксплуатации и угнетения и общественного прогресса. Со­циализму марксистской ориентации была долгое время присуща приверженность прин­ципам пролетарского интернационализма и убежденность, что победа этих принципов позволит обеспечить социальный прогресс и мир между народами. И в Х1Х и особенно в ХХ веках социализму, как и либерализму, ввиду их общей просвещенческой матри­цы (на общность их генезиса и стартовых мировоззренческих констант обратил внима­ние американский социолог И. Валлерстайн), был свойственен оптимистический взгляд на перспективы прогресса вкупе с признанием гуманистических ценностей. При этом соци­ализм пытался «отринуть агрессивные» аспекты цивилизации Нового времени (modernity), не порывая с ее «достижениями»[3].

Серьезные разногласия, однако развели социализм и либерализм вплоть до второй половины ХХ века по разные стороны баррикад, не в последнюю очередь из-за разногласий по вопросу о методах обеспечения прогресса и различной оценки роли рабочего класса в качестве самостоятельного актера социальных действий, но особенно из-за присущих со­циализму антикапиталистических проектов. Не меньший объем расхождений породила практика внедрения ценностей либерализма и социализма в ХХ веке в различные области жизнедеятельности национальных сообществ и на мировой арене — в политику и экономи­ку, социальные, национальные, международные отношения. Весьма непростые коллизии породило их распространение и особенно претворение на практике в полупериферийных и периферийных странах мир-системы. Опыт двух мировых войн и холодной войны, испы­тания право - и леворадикальным тоталитаризмом, национализмом и фундаментализмом консервативного свойства времен колониалитзма и деколонизации способствовали воспри­ятию европейским социализмом, в противовес коммунистическому варианту интерпрета­ции социализма, либеральных концептов и ценностей в виде правового государства, граж­данских свобод, многопартийности и плюрализма, смешанной экономики и предпочтения социального партнерства взамен идеи классовой конфронтации. На этой основе оказался возможным на определенном этапе конструктивный диалог между социализмом и либе­рализмом в Европе, породив такие гибридные их формы как либеральный социализм и социальный либерализм.

Для понимания успехов и трудностей функционирования социализма и социалисти­ческих идей в ХХ столетии немаловажную роль сыграло распространение коммунисти­ческих версий социалистических идей в условиях полупериферийных и периферийных стран. Нельзя не учитывать, что советский, коммунистический проект развития, к реали­зации которого приступили большевики в 1917 году в России, в своих идейных постулатах исходил из родившейся в эпоху Просвещения и французской революции ХУШ века триа­ды «Свобода, равенство и братство». Она была воспринята большевиками в ее радикаль­ном варианте, так и не претворенном в жизнь ни в Старом, ни в Новом Свете. К тому же ре­волюция, именуемая все чаще государственным переворотом, была начата в годы Первой мировой войны в не оправдавшейся надежде идеологов большевизма на неминуемую, как казалось им, мировую революцию на Западе. Не удивительно, что декларированные боль­шевиками и Коминтерном революционные принципы изначально реализовались в усло­виях гражданской войны и иностранной интервенции, а затем еще более серьезно дефор­мировались в силу внутренних и внешнеполитических факторов в процессе «строительства социализма», особенно в 20 -30-х годах, да и позднее. При сохранении основных черт со­ветской модели и в послевоенном СССР (а также насаждении ее в странах социалистиче­ского содружества) по окончании войны, особенно после ХХ съезда КПСС, стал во все более широких масштабах осуществляться в рамках «догоняющей модели» применительно к западному образцу курс на создание на базе аграрно-индустриальной системы, унасле­дованной от Российской империи, современной индустриальной державы. Правда, для позднего Советского Союза был все еще присущ значительный по удельному весу аграр­ный сектор, особенно в среднеазиатских республиках, остававшихся, как и сельское насе­ление всех союзных республик, включая РСФСР, источником традиционалистского мыш­ления. Но не менее значимым было наличие резко возросшего в 50-70-х годах удельного веса индустриального сектора экономики и урбанизированного сегмента населения с более продвинутым типом сознания. К тому же в СССР наличествовали к началу перестройки важные компоненты постиндустриального высокотехнологического производства (в виде космической и атомной промышленности, авиастроения, кораблестроения). Значимость последнего подкрепляла сеть наукоградов, развитая система общего и технического сред­него и высшего образования, наличие Академии наук с присущей ей в то время много­отраслевой системой научно - исследовательских институтов в рамках союзной структуры и республиканских центров.

Вызов со стороны коммунизма, интерпретированный на Западе как коммунистиче­ская угроза, не мог не вызвать ответной реакции в интересах обеспечения социальной стабильности и экономического развития становление и функционирование различных национальных версий социального государства в Западной Европе. Со времени Великой депрессии и «нового курса» Ф. Рузвельта имела место модификация социальной политики и в США, продолженная во времена Кеннеди и Никсона. Тем болезненнее для социализма и левой культуры в целом оказалось вступление в эпоху Постмодерна, постиндустриализ­ма и глобализации, в условиях которых происходит отторжение наработанных и опробо­ванных ранее вариантов социально ориентированного развития. Крушение СССР и ком­мунистической модели развития усилили дезориентацию левых сил и кризис социальной модели государства. Более того, как это происходило в 90-х годах ХХ века и в 2000-х годах, стала отторгаться все более влиятельными силами правомерность поиска новых, адапти­рованных к сложившимся условиям, моделей социального государства. Острая борьба раз­вертывается вокруг вопросов социального партнерства в рамках Евросоюза, где оспарива­ется декларированная Советом Европы европейская социальная модель, основанная на эффективной экономике, высоком уровне социальной защиты, образовании и социальном диалоге. Просчеты неолиберальной модели, навязанной миру Вашингтонским консенсу­сом, стали очевидны под воздействием разразившегося в 2008 — 2009 годов глобального кризиса. Все более серьезно дебатируется вопрос о важности социальных аспектов разви­тия и ценностей безопасности, в том числе категории социальной справедливости, — про­блемы, поставленной во весь рост ХХ веком и трагическим опытом российской истории с ее исканиями, успехами и коллапсом советской модели на рубеже 80-х — 90-х годов.

Идеи и ценности неолиберализма и неоконсерватизма все более разделяются поли­тиками разной ориентации в странах евроатлантического сообщества и за его пределами, порождая эффект своего рода рыночного фундаментализма. Речь идет о привнесении ры­ночных критериев и методов в сферу политики и государственного управления, а также в сферу общества, что чревато девальвацией общественных ценностей и интересов и корро­зией гражданского общества даже в зрелых демократиях. Отсюда имеющие хождение два диаметрально противоположных тезиса: об эффекте «гипердемократии» (излюбленный те­зис современных консерваторов в странах Запада) либо, напротив, о «дефиците демокра­тии» со стороны убежденных либералов и демократов, поборников гражданского общества. Вокруг путей предотвращения этих опасностей в США и странах «старой» и «новой» Ев­ропы в рамках Евросоюза, а также в постсоветских и развивающихся странах идет острая общественно-политическая полемика. В ходе ее высказываются опасения и за судьбы де­мократии в высокотехнологическом информационном обществе, и за дискредитацию ее ценностей «нелиберальными демократиями» в странах с низким уровнем развития, где функционируют режимы, «в которых перемешаны выборность и авторитаризм»[4].

Современное отечественное и зарубежное обществоведение все более интенсивно об­ращается к многовековому опыту мировой цивилизации, исследуя присущие ему циклы, темпы развития и порожденные этим развитием проблемы, дилеммы, парадоксы. Особое внимание уделяется переломным, переходным эпохам и сопряженным с ними социаль­но - политическим и интеллектуальным трансформациям цивилизаций, обществ, типов личности. Переходные эпохи, которые не раз происходили в мировой истории, в отличие от периодов равновесия и постепенных эволюционных форм накопления нового качества развития, всегда были непростым временем для их современников, участников, творцов и жертв. Интерес к ним особенно возрос в последней трети ХХ века и в условиях заверше­ния ХХ столетия и противоречивого опыта 2000 годов. Именно во время таких эпох, как свидетельствуют современные социологические, исторические, социофилософские, куль­турологические исследования, в лихорадочном темпе происходят качественные перемены в укладе жизни, нравах, системе ценностей, культурной среде; меняется привычное рас­положение и соотношение мировых сил и факторов. Эта «смена времен», «смена вех», — как фиксируется в одной из значительных работ, посвященных социальному измерению пере­ходных эпох, — существенно меняет ощущение и восприятие внутренних и внешних рисков и понимание самого смысла происходящего. Она всегда побуждает к постижению непре­рывной изменчивости мира, усложняет понимание смысла происходящего, свидетельству­ет о трудностях причинно - следственного анализа и оценки роли тех или иных факторов, способных вызвать видоизменение казавшихся прежде неоспоримыми магистральных пу­тей развития человечества[5].

Современные общественные и научные дискуссии с новой силой раз-вертываются во­круг демократии как общественного феномена и путей демократизации, о новом напол­нении и интерпретации свободы, как применительно к сфере экономики, политики, куль­турной области, так и проблем личностной свободы. Все более пристально исследуются механизмы смены одной культурной эпохи на другую с сопряженной с этим сменой ко­ординат и приоритетов ценностей, целей и смыслов жизнедеятельности. Вместе с тем все более пристальное внимание под воздействием опыта ХХ столетия стало уделяться соот­несению традиций, преемственности и далеко не безболезненным фактам появления но­вых социальных, моральных и этических ценностей. Как свидетельствует опыт последних десятилетий, они способны содействовать модернизации и уровню цивилизованности, вы­ступая в роли ценностного ядра зарождающейся новой социокультурной парадигмы либо, напротив, инициируя формирование наряду с системными цивилизационными мирами обширного антисистемного мира. Последний все более активно заявил о себе

в условиях глобализации и взял на вооружение цивилизационные

новшества коммуникации, вооружений, Интернета и финансовых средств. Отсюда проистекает рост нелегальных финансовых потоков, криминализации, масштабной контрабанды и производства контрафактной продукции, наркотрафика. Этот антисистемный мир все более широко использует нерешенность глобальных проблем и несостоятельность цивилизованных и правовых методы борьбы с преступностью многих государств.

Ценностные предпочтения в различных цивилизационных ареалах мира на совре­менной стадии становления постиндустриализма и глобализации являются предметом мировых мониторингов, специальных социокультурных исследований регионального и национального уровня и сравнительного анализа ценностных предпочтений в различ­ной среде. Организатором этой сложной работы на мировом уровне стал известный аме­риканский ученый Р. Инглхарт. Под его руководством, в частности, был осуществлен в начале 90-х годов уникальный по масштабам сбор сведений о ценностных ориентациях и предпочтениях в 43 странах мира, население которых составило около 70% населения планеты. Это дало возможность проследить воздействие на фундаментальные ценности различных народов и цивилизационных ареалов всего спектра экономических и поли­тических изменений в мире, а также изучить способности различных культур к обновле­нию. Данные исследования отразили особенности современных развитых «модернистских» обществ, прошедших длительный путь коэволюции. Они урбанизированы, индустриа­лизованы, рационализированы, дифференцированы, мобильны, бюрократизированы, глобализированы. Их граждане характеризуются высоким уровнем индивидуализации и ответственности за свои действия и избираемый образ жизни. Исходя из полученных данных, Р. Инглхарт одним из первых подверг критике традиционные теории модерни­зации, подчеркнув, что модернизация как таковая не носит линейного характера. Он вы­сказал мысль о том, что в развитых странах мира речь идет о постмодернизации. На этой стадии, считал ученый, экономический рост теряет свою центральную роль, уступая ме­сто постматериальным ценностям, повышенному вниманию к качеству жизни в целом, и происходят серьезные культурные и институциональные изменения[6]. Среди отечествен­ных исследователей концепцию постэкономического и постиндустриального общества активно развивает и отстаивает В. Л.Иноземцев.

Но как представляется, глобализации и порожденные ею процессы и тенденции во многом корректируют оптимистическую оценку перспектив развития постмодернистских, постиндустриальных обществ, свойственную не только Инглхарту, но и многим западным и отечественным исследователям времен крушения биполярного мира и коммунистиче­ских режимов после падения Берлинской стены. Характерно, что в ходе содержательной дискуссии в рамках научного семинара «Современные проблемы развития» в докладе А. Б. Вебера «Развитие в развитых странах» были поставлены многие сущностные проблемы современных развитых обществ и выбора стратегии их развития в новых условиях глоба­лизирующегося неравновесного мира. Докладчиком были намечены критически важные по его мнению ценностные приоритетные ориентиры современной стратегии развития: такие, как учет экологических проблем, преодоление гипертрофированного потребитель­ства, важность внимания к социальным аспектам развития, опасность глобального нера­венства в распределении мирового дохода и личных богатств. К 2000 г. в руках верхних 10% взрослого населения мира сконцентрировано 85 % мирового богатства, находяще­гося в личной собственности; в руках богатейшего одного процента — 40%. И напротив, половина мирового населения в нижней части шкалы распределения владеет едва ли 1% глобального богатства[7].

В ходе обсуждения предложенной А. Б. Вебером гипотезы перспектив развития в раз­витых странах в русле отстаиваемой им правомерно необходимости сущностных корректив парадигмы их развития, как и всего мира, участник дискуссии М. И. Чешков обратил вни­мание на то, что введение в дополнение к технологическим новациям факторов социально­го, культурного измерения и даже человеческого, то есть типа личности, позволяет осмыс­ливать природу развития по-новому, в более широком ракурсе — как единства социального, природного и духовного начал. Он подчеркнул, что за последние десятилетия в развитии западного общества произошли такие сдвиги в социальной структуре, которые делают вполне реальными динамики попятные, возвратные и тупиковые. Продолжая эти мысли, К. Г. Холодковский обратил внимание на то, что в неолиберальной парадигме рост являет­ся не только необходимым, но и достаточным условием развития, тогда как в альтернатив­ной парадигме это условие необходимое, но недостаточное. Между тем компоненты такой альтернативы, равно как и субъекты ее реализации, весьма неопределенны. Увеличение значимости постматериальных ценностей отнюдь не вытесняет ценности материальные. «Те и другие сосуществуют, а в кризисных условиях снова выходят на первый план. К тому же расширение сферы нематериального труда, производства знаний, информации, образ­цов искусства не ведет автоматически к сдвигу от частного к общему — все это... легко при­ватизируется и коммерциализируется». Ввиду отсутствия реальных субъектов и альтерна­тивных проектов существует риск сохранения основных черт системы в силу колоссальной инерции[8]. Между тем другие участники дискуссии апеллировали к новым дерзновенным достижениям науки и технологий, способным обеспечить переход роста и развития в каче­ственно новую стадию, достойную для человечества[9].

В процессе реформирования Российской Федерации широко использовались понятия деидеологизации и деполитизации как важные условия объективного взгляда на собствен­ное общество и мир. Приверженность им сохраняется и в наши дни. Между тем, при всем многообразии подходов к оценке природы и функций идеологии, их роль в обществах, даже постиндустриальных, далеко не исчерпана. Тем интереснее обратиться к содержательной аналитической статье в исследователя ИМЭМО В. И. Борисюка «Политические идеи и иде­ологии постиндустриальной цивилизации», весьма важной, как представляется, для пони­мания того, в каком контексте России приходилось и приходится вырабатывать стратегию реформ и развития, а соответственно и определять свои ценностные ориентиры и приори­теты. В статье была дана широкая панорама бытующих в развитых странах Запада идеоло­гий, идей, идейных концептов. Она давала представление о сложности и неоднозначности происходивших в обществе и мире процессов. Подчеркива-лось, что на рубеже ХХ-ХХ1 вв. претерпели кардинальные изменения парадигмы идейной интерпретации действительно­сти, видоизменяются принципы научного подхода к общественным процессам и трактовки социальной практики. Отмирают принятые прежде критерии классификации и категории, «размываются четкие стратификационные параметры групп, слоев, классов — носителей недавних идей и идеологий. границы между ними»[10]. В. И. Борисюк фиксировал важные направления современных идейных дискуссий по вопросам глобализации и глобализма, обращал внимание на признание западными аналитиками присущих глобализации уни­версализирующих и диверсифицирующих тенденций. Было правомерно обращено внима­ние на возросшее значение, а соответственно и повышение исследовательского внимания к проявлениям национально-культурного и конфессионального многообразия и их кон­фликтности. Проблемы идентичности и концепты идентификации становятся важным ме­рилом подхода к множеству современных явлений — поискам современной идентичности наций, партий, наций, цивилизаций, личностных характеристик и т. п. Активно озвучива­ются идеологии глобализма/ интеграционизма, неолиберализма, неоиндивидуализма.

Как и многие отечественные аналитики начала ХХ! вв. Борисюк обратил внимание на исчерпание таких антитез как правые-левые, капитализм — социализм и других. Отчасти это верно ввиду ухода в прошлое биполярной структуры мира и усложнения социальной стратификации общества в наиболее развитых странах с точки зрения освоения новейших технологий и коммуникативных средств. Однако нельзя не учитывать того, что с развити­ем процесса глобализации стала очевидной ее капиталистическая природа, чем в немалой степени обусловлены присущие ей противоречия и риски. Противостояние правых и левых ценностей и культур, на наш взгляд, продолжается в иных формах, при явном преиму­ществе центристских и правых сил политического спектра, не в последнюю очередь из-за переживаемого левыми силами мировоззренческого, политического и организационного кризиса. Вызывает известные сомнения характеристика идеологий постиндустриальной эпохи как надклассовых и наднациональных.

С понятием «надклассовости» можно согласиться при условии, если под этим иметь в виду все более сложную стратификацию постиндустриального общества и преодоление аналитиками жесткой классовой парадигмы. Это не исключает однако резко усилившейся за два последних десятилетия социальной поляризации в постиндустриальных странах, природа которой стала предметом анализа и дискуссий, особенно в странах — членах Евро­союза, в России и других постсоветских странах, а также в странах развивающихся. Особую актуальность приобрела дискуссия о масштабах бедности в современном мире, разверты­вающаяся в рамках ООН и аффилированных ее структур — ЮНЕСКО, вновь созданного при ООН Совета по экономическим и социальным проблемам и других.

Тезис же о наднациональности нуждается в серьезной корректировке, поскольку этим признанием абсолютизируются идеи глобализма и вектор наднационального, «европеист - ского» развития интеграционного процесса в рамках Евросоюза. Между тем, принцип над­национальности Союза активно оспаривается «евроскептиками», что подтвердили итоги референдума о конституции Евросоюза во Франции и Нидерландах, судьба Лиссабонского договора, а также современные форумы, посвященные проблемам современного государ­ства, глобальному кризису и методам его преодоления. Активизируется постановка вопро­сов национальной идентичности в моно - и многонациональных государствах и обществах.

Особую остроту этой проблематике придают вопросы гражданства, феномен массовой им­миграции, ставшая очевидной затрудненность адаптации мигрантов к культурным и пра­вовым традициям и нормам новой страны проживания. В европейских странах не при­живается использованная в США и Канаде практика мультикультурализма. Властным структурам и образовательным учреждениям не удается использовать учебный процесс для усвоения детьми, подростками, молодежью языка страны проживания и навыков пись­ма. В свою очередь острая полемика курса на мировую гегемонию республиканской адми­нистрации США, дискуссия о правомерности военной интервенции в Ирак — суверенное государство, признание во многих странах в качестве приоритетных ценностей националь­ной безопасности и своей независимости и целостности свидетельствуют о жизненности национальных государств в обозримом будущем.

Правомерная констатация того, что на рубеже ХХ—ХХ1 вв. уже претерпели карди­нальные изменения парадигмы идейной интерпретации действительности, не противо­речит тому, что в современном мире конкурируют различные стратегии мирового разви­тия, и ставится под сомнение безальтернативность идущей по неолиберальным правилам глобализации. Конструктивные и реальные альтернативы происходящему в современном мире, как никогда, востребованы. Нельзя не учитывать и того обстоятельства, что идей­ные процессы в постиндустриальных странах идут под непосредственным воздействием не только положительных аспектов глобализации, которыми они в немалой степени восполь­зовались, но и реакций на ее риски и последствия, которые существуют и в рамках и вовне атлантического сообщества. А это, в сочетании с глобальным терроризмом, масштабами массовой миграции и усиливающейся социальной поляризацией во всем мире, не исклю­чая самих постиндустриальных стран, усиливает эффект неопределенности в обществен­ных настроениях.

Одной из особенностей современного мира является сосуществование в его рамках наряду с вступившими на путь постмодернизации и постиндустриализма странами За­пада широкого круга стран, находящихся на разных уровнях модернизации и цивилиза­ционного развития, не говоря уже о специфике различных цивилизационных миров. На­лицо совмещение в едином временном пространстве различных вариантов социального, исторического времени. Глобализация диктует новые правила игры, форсируя разруше­ние традиционалистских миров, укладов, ценностей и вместе с тем уменьшая шансы на успех опробованных в ходе индустриализации моделей догоняющего развития. В каче­стве альтернативы инерционным по своей природе традиционным ценностям выступает уже не мир Модерна, уходящий в прошлое, но Постмодерн с присущей ему философией, культурой, отношением к личности, обществу, государству как таковым. С другой сторо­ны, серьезной гуманитарной и социальной проблемой становится судьба так называемых несостоявшихся государств, лишенных реальных шансов вписаться в новый глобальный контекст. Разновекторность политических, экономических и социокультурных процессов усиливает негативные тенденции в духовной жизни и культуре.

Диалоговые формы взаимодействия цивилизаций с разными ценностными ориенти­рами, культурами, конфессиями, национальными и этнонациональными особенностями, с немалым трудом реализуются в постбиполярном мире, хотя их значимость во взаимоза­висимом мире резко возрастает. Как известно, они активно отстаивались на рубеже ХХ—

ХХ1 вв. ЮНЕСКО и ООН. Ими были разработаны программы «Культуры мира», «Диало­га цивилизаций» и их аналоги для систем школьного образования. Идеи этих программ получили отражение в документах ООН в связи с началом нового тысячелетия. Они нашли поддержку значительной части интеллектуальных кругов России, склонявшихся к модели многополярного мироустройства в ХХ! веке. Вместе с тем в ходе IV Междуна­родной Кондратьевской конференции, состоявшейся в Москве в 2001 году под девизом: «Диалог и взаимодействие цивилизаций Востока и Запада: альтернативы на ХХ! век», а также V конференции, состоявшейся в 2009 году, признавалось, что становление много­полярного мира является противоречивым, длительным, многоэтапным процессом из-за разнокачественности цивилизаций и различной степени их внутренней интеграции, про­тиворечивости цивилизационных и национальных интересов., чреватых локальными кон­фликтами, хотя пессимистическая концепция С. Хантингтона о конфликте цивилизаций не была поддержана[11].

События 11сентября 2001 г. и другие кризисы и конфликты 2000-х годов показали, однако, остроту межцивилизационных отношений, усугубленную гегемонистскими пре­тензиями США. Соответственно темы глобализации и глобализма, их природы, возмож­ностей, а вместе с тем вызовов и рисков, продолжают быть объектом непрекращающихся общественно-политических дискуссий. Интеллектуальными кругами на Западе и в России обсуждаются актуальные проблемы глобализации и ее цивилизационных и модерниза - ционнных аспектов наряду с выявлением ее неоднозначных последствий, особенно в том, что касается роли индивида и прав личности, общество и правомерности общественных интересов, государства и категории государственных интересов, наций, цивилизаций и всего человечества.

В то время как ряд аналитиков на рубеже ХХ—ХХ! веков активно ратовали за раз­работку концептов «суперцивилизации», «гиперцивилизации», «метацивилизации», сто­ронники полицивилизационного подхода рассматривают возможности сохранения множе­ственности цивилизаций с их особенностями. Такая же дискуссия идет и на политическом уровне. Так, модели униполярного мира при безраздельной гегемонии США в грядущем «американском» ХХ! веке оппонируют концепции европеизма и европеизации и гипотезы о возвышении роли Востока. В России, в полемике между «западниками» и «почвенниками», растет число приверженцев категории российской цивилизации. Ряд аналитиков предла­гает оценивать ее как пограничную цивилизацию. Различные концепции антизападни - ческой, «третьемировской» идеологии либо отстаивают принцип равноправного диалога с преуспевающим Западом либо склоняются к агрессивно—радикальным вариантам антиза­падничества наподобие «исламского фундаментализма». Весьма симптоматична критика глобализации, ее методов и последствий с позиций антиглобализма/альтерглобализма[12]. Вновь дебатируется поставленный еще М. С. Горбачевым вопрос об общечеловеческих цен­ностях, о целесообразности использования понятия глобальной истории, дискуссии о новом содержании гуманизма.

Вопросы, поднятые А. В. Вебером, созвучны позициям автора данной главы, выска­занным в статье «Вызовы глобализации и судьбы государственности» в вышеупомянутом сборнике «Переходные эпохи в социальном измерении. История и современность»[13]. Имен­но там была сделана попытка суммировать представления о глобализации и цивилиза­ции видных систематиков и аналитиков и предложенной ими концепции человеческой, планетарной цивилизации как сложной, многофакторной, многоуровневой системы. «Она охватывает системные и подсистемные блоки различного уровня, зачастую ассиметричные и трудно взаимодействующие между собой. В рамках этой сверхсистемы весьма противо­речиво сосуществуют и взаимодействуют процессы саморегуляции (с риском их сбоя и утра­ты эффективности), системы и подсистемы, поддающиеся регулированию, управлению (и даже манипулированию — в том, что касается массового сознания и поведения). Вместе с тем им сопутствуют иррациональные по своей природе хаотические движения, трудно под­дающиеся рациональному регулированию. Соответственно возрастает опасность катаклиз­мов и непредвиденных последствий, казалось бы, стратегически оправданных перемен и трансформаций, более того их деградации и деформации»[14].

Диалог о возможности универсалистского понимания прав человека и принципов де­мократии в их западной версии в немалой степени осложнен тем обстоятельством, что в постиндустриальных развитых странах в последние десятилетия форсированными темпа­ми продолжается до сих пор процесс пересмотра в духе культуры и философии Постмодер­низма и глобализма еще недавно казавшихся фундаментальными ценностей прогресса, гуманизма, антропоцентризма. Подвергается сомнению вера в человеческий разум, реля - тивизируется само понятие истины, равно как граница между Добром и Злом. Основы кон­цептов и мировоззренческие позиции Постмодернизма, которые с немалым запозданием осваиваются российскими интеллектуалами в последнее десятилетие, закладывались еще в 70—х годах ХХ в. в условиях обеспокоенности угрозой ядерной войны и последствиями безудержной экспансии индустриализма, способствовавшего дегуманизации человека и разрушению природы. Исходящий от теоретиков постмодернизма призыв к становлению контркультуры был формой критики и отторжения современной цивилизации, породив­шей, вопреки первоначальным замыслам и надеждам нововременного просвещенческого проекта, уродливого монстра, вооруженного ядерной бомбой, с гетто больших городов и жесткими стандартами жизни, и все это на фоне дальнейшего засилья властных структур и растущего отчуждения человека. Пафос борьбы за свободу выразился не в последнюю очередь в критике коммунистического тоталитаризма и присущих ему гипертрофии госу­дарства, централизации и «красного милитаризма».

Теоретиками постмодернизма, при всем несходстве представленных в нем течений, была воспета сначала свобода действий человека и первенствующая роль общественных структур (гражданского общества) по сравнению с деспотическим государством. Но в ходе последующей эволюции теоретики постмодернизма пошли дальше. Мировоззренческий пафос деконструктивизма выразился в воспевании контркультуры как формы отторжения современной цивилизации, породившей, вопреки первоначальным замыслам и надеж­дам, уродливого монстра, вооруженного ядерной бомбой, с гетто больших городов и жест­кими стандартами жизни, и все это на фоне дальнейшего засилья властных структур и растущего отчуждения человека. «Мировоззренческое значение деконструктивизма в том, что он выступил с критикой всей классической философии, этой квинтэссенции челове ческого духа, объявив пройденный ею/им путь ошибочным, — подчеркивает В. А. Куты - рев на страницах журнала «Вопросы философии», характеризуя двойственность постмо­дернизма как специфической формы мировоззрения. — Деконструктивизм, в сущности, позиционировал себя антифилософией, как структурализм и постструктурализм анти­гуманизмом, а «художественный» постмодернизм антиискусством. В широком историче­ском плане он есть посткультура со всеми вытекающими отсюда последствиями. Недооце­нивать эту тягу к посткультурному, а в конечном счете к постчеловеческому состоянию реальности, масштаб предлагаемого и фактически осуществляемого им разрыва со всем, что было, было бы непростительно»[15].

В своей совокупности культура Постмодернизма, в отличие от подобных идей на рубе­же Х! Х-ХХ вв., пошла неизмеримо дальше. Дезавуируя опыт прошлого, она одновременно отказывается видеть и ценить настоящее и лишает надежды на будущее. Реальный мир подменен миром виртуальным, лишенным действующего субъекта — человека, превращен­ного в некую абстракцию. В жизнь привносится идея игры с нескончаемой сменой масок и образов. К тезису о смерти идеологии, о несостоятельности нововременных гиперпроектов, претендующих на истину в конечной инстанции, присовокупилась релятивизация истины как таковой. В идеях и концепциях Постмодернизма отразилась вся неопределенность со­временного переходного времени с многовариантностью развития и неопределенностью результатов, со множеством заключенных в современной реальности смыслов. Свою по­зицию по отношению к современному миру и методам его познания выразил один из ав­торитетных теоретиков постмодернизма Ж. Делез: «Итак, существует два разных прочте­ния мира: одно призывает нас мыслить различие с точки зрения изначального подобия и тождественности; другое же, напротив, призывает мыслить подобие и даже тождество в качестве продукта глубокой разнородности. Мир копий и представлений достигается пер­вым прочтением: именно оно полагает мир как икону. Второе, противоположное, прочте­ние задает мир симулякров, в нем сам мир полагается как фантазм... Проблема теперь в ниспровержении самого этого мира, в «сумерках идолов»[16]. Воплощение в реальную жизнь концептов постмодернизма чревато расчищением почвы для безудержного консюмеризма, различных форм эскапизма, далеко не безболезненных для индивидов и социумов, вклю­чая уход в виртуальный мир либо в наркотические грезы, либо различные формы игрового стиля жизни. Характерно, что даже теоретики постмодернизма признают, что не мень­шей бедой, чем слепая приверженность авторитетам и стереотипам являются анонимные и обезличенные массы — плод западных цивилизаций. Они, по признанию Ж. Бодрийяра, видного представителя французского постмодернизма, демонстрируют «истощение и вы­рождение социальности» и уподобляются гигантской черной дыре, поглощающей все: со­циальное: государство, историю, народ, классы, политику, культуру, смыслы, свободу[17].

Нельзя не признать, что при всей абсурдности на первый взгляд положений пост­модернизма они уже вошли в круг общественных представлений в странах Запада, по­влияв на динамику предпочтений при определении политических, социокультурных и социально - экономических стратегий. Благодаря философии постмодернизма в научный и культурный оборот введены понятия ментальности, идентичности, дискурса. Постмодер­низм нацеливает современного исследователя и аналитика на выявление все более услож ненных связей между рациональным и иррациональным, проектируемым и имеющимся «на выходе», на необходимость учитывать не только количественные, но и качественные результаты деятельности человека. Под влиянием современных версий постмодернизма формировалась в последнее время политика мультикультурализма и признания прав раз­личных меньшинств, Возросло внимание к проблемам экологии, представительству и уча­стию женщин в управленческих процессах. Нельзя не учитывать того обстоятельства, что постмодернистские идеи в условиях плюралистического общества модернистского типа со­существует с целым рядом иных ценностных систем, стратегий, мировоззренческих пози­ций. Серьезным противовесом им являются религиозные убеждения значительной части населения, сохраняющиеся при несомненном росте секулярной светской культуры в целом.

Иное дело буквалистское перенесение ценностных, мировоззренческих и «культур­ных» концептов постмодернизма, постиндустриализма и глобалистских ориентиров на инородную для них, из-за незавершенности модернизации нововременного образца и специфичности методов и плодов ее реализации, социокультурную среду постсоветских, постсоциалистических трансформирующихся обществ, к каковым относится и Российская Федерация. Сложности «тройного» транзита постсоветского общества в русле демократи­зации, модернизации, имеющей целью становление постиндустриализма, а также вписы­вания в контекст разворачивавшейся глобализации, и без того чреваты немалым напря­жением для общества и граждан. Не случайно природа преобразований, на путь которых наша страна вступила двадцать лет назад, равно как методы реформирования и неподъ­емная цена, которой оплачен переход от советской системы к рыночной экономике, де­мократическому обществу и правовому государству являются, особенно в последние годы, предметом глубоких исследований — политологических, социологических, исторических, философских. Большинство их, построенных на большом фактическом материале — неумо­лимых статистических данных, свидетельствах многочисленных общественных опросов, анализе социетальных изменений в обществе, — либо весьма критично к итогам двадцати­летних преобразований, ввергших страну в тяжелейший коллапс, либо отмечают их двой­ственность и противоречивость в каждой сфере — политической, экономической. социаль­ной, гуманитарной[18]. Правда, определенная часть аналитиков либерал-демократической ориентации склонна реабилитировать когорту реформаторов за решение гигантской задачи сокрушения коммунистического тоталитаризма, который откровенно отождест­влялся при этом в 90-х годах с фашизмом («красно-коричневые»), отказываясь признать опасные проявления демодернизации страны и последствия разрушения ее эконо­мического, научного, человеческого потенциала, равно как трудность и важность упрочения российской государственности.

Между тем данные социологических опросов ВЦИОМ за 2000 год отразили суро­вый приговор различных категорий населения РФ ельцинской эпохе преобразований и неудовлетворенность положением дел в стране и ее ролью на международной арене.

Определяя приоритетные задачи внутренней политики РФ, 45% участников опроса на­звали обеспечение политической и экономической стабильности страны, а 35% — строгое соблюдение законов, 33% высказались за прекращение разворовывания страны, 26% — за социальную защиту малоимущих слоев. Свыше 70% опрошенных сочло возможным ради наведения в стране порядка пойти на некоторые ограничения демократических свобод. При оценке эпохи Ельцина только 15% отметило, что в ее период было больше хо­рошего, тогда как 67% указали на негативные последствия перемен. Характер­но, что при этом более половины опрошенных высказали надежды на перемены к лучшему при новом президенте[19].

Президентство В. В. Путина способствовало определенному повороту к оптимизму в общественном настроении, достигшему пика к лету 2004 г. Однако кампания по монетиза­ции социальных льгот выявила наличие серьезного потенциала протестных настроений в обществе, не в последнюю очередь из-за неудовлетворенности асоциальным вектором ре­форм и отсутствием четкой стратегии общественных преобразований в стране. Серьезным испытанием государственной и общественной системы современной России стали суровые реалии кризиса 2008—2009 гг., внесшие серьезные коррективы в ресурсы бюджета, обще­ства, граждан. Тем более острой является постановка вопросов о путях развития страны в ближайшее непростое десятилетие и реальная осуществимость широких планов модерни­зации и инновации, выдвинутых президентом и правительством.

Как представляется, одним из серьезных дефектов курса преобразований в стране, проходившего под воздействием либерально-радикальной парадигмы, стало игнорирова­ние всей трудности перевода сложной в цивилизационном, этнонациональном и конфес­сиональном отношении страны, после семидесятилетнего периода небывалого по масшта­бам коммунистического эксперимента, в иную систему ценностных координат. К тому же речь шла о ломке культурных и духовных стереотипов, складывавшихся в прошлом путем смешения сохранявшихся рудиментов традиционных норм и ценностей с нововременными нормами в их специфической советской форме (пропущенными через фильтр цензуры и официальной идеологии, довлевшей над культурой и общественным сознанием). Харак­терно, что в вышеупомянутой статье В. И. Борисюка, в целом не затрагивавшей российской проблематики, имеется весьма примечательная оценка природы и методов этого перехода. Рискнем привести ее полностью, поскольку она принципиально важна в методологическом и мировоззренческом плане: «Если вписывать Россию в единое мировое идейно — идеоло­гическое пространство (а основания для этого, несомненно есть, и немалые), — отмечает Борисюк,- нельзя не отметить, что стремительное и кардинальное («обвальное» , как было принято считать в начале 90-х годов) изменение национально - цивилизационной иден­тичности страны, ее ценностной системы и идейно - политических принципов (курсив автора. — З. Я.) породило целый ряд вопросов, касающихся проблем характера и послед­ствий произошедших перемен. Прежде всего, представляется, что в результате имев­ших место изменений Россия перестала быть «субъектом контрмира», противопоставлять свои идеологические догматы.... идейным и идеологическим принципам совокупности многих стран, которые еще недавно обозначались у нас абстрактным термином «Запад». Перемена идентичности России и системы ее идеологических символов носили (по Гуми­леву) характер «пассионарный», а не «накопительно — эволюционный», как на Западе.

Это предопределило сложное восприятие общественным сознанием страны и устойчивое присутствие в нем. «откатных». и даже реставрационных идейно - поли­

тических тенденций и течений». Главную ценность произошедшего В. И. Борисюк усма­тривает в том, что «в результате демократического обновления страны произошел прин­ципиальный качественный переход от системы вербализированных идеологем советского периода. к системе реальных ценностей, реальной идентичности и реальным идеологиче­ским концептам настоящего времени. Складывающаяся сегодня система все еще неустой­чива, поскольку традиционные идеологемы далеко не изжиты, а новые во многом не арти­кулированы или дискуссионны»[20].

В лапидарной форме автору удалось передать не только природу происходящего, но и выразить свое безоговорочное приятие такого «пассионарного» метода смены ценностных ориентиров наподобие шоковой стратегии реформ по методу Е. Т. Гайдара. При этом явно преувеличивается степень вербализированности идеологем советского периода, равно как реального наполнения концептов новой демократической России. Но считать, что можно ударным, форсированным образом изменить национально — цивилизационную идентич­ность страны значит недооценить ни опасности идейного вакуума, в котором оказалось об­щество в результате такого перехода (характерно, что одним из первых эту опасность при­знал покойный папа Иоанн-Павел II, имея ввиду все постсоциалистические страны), ни трудностей обретения новой идентичности страны — задачи, которая до сих пор не может считаться решенной. В стране до сих пор не преодолен глубокий раскол общества именно на почве отношения к новым социальным реалиям из-за злокачественных аспектов рос­сийской действительности, от которых не удалось уйти даже в условиях пополнения рос­сийского бюджета в начале ХХ1 столетия благодаря небывалому росту цен на нефть и газ на мировых рынках вплоть до кризиса 2008—2009 гг. Речь идет о неприятия чувства вседоз­воленности образа жизни «новых русских» на фоне обнищания народа, засилья коррупции, теневой экономики, откровенно нецивилизованных форм новообретенного российского ка­питализма, оскорбленного чувства граждан страны за ее ограбление и унижение и движе­ние вспять по ряду важных показателей развития, не в последнюю очередь по мировым показателям индексов развития человеческого потенциала.

Не удивительно, что, признавая кардинальные изменения в виде перехода от си­стемы политического устройства в виде «партии-государства» к демократической, скла­дывания основных институтов рыночной экономики, важности исчезновения угро­зы глобальной войны и другие последствий трансформационных преобразований, акад. А. Д. Некипелов отмечает, что истекший период, начиная с перестройки, «стал ис­точником драматических вызовов для нашего государства. Процесс социально - эконо­мической и политической трансформации сопровождался распадом Советского Союза и появлением дезинтеграционных тенденций на территории России, глубоким падени­ем и примитивизацией производства, накоплением серьезнейших социальных проблем. Значительная часть российского населения оказалась за чер­

той бедности. Подорваны гарантии на труд и жилье, бесплатное образование и медицинское обслуживание, Небывало возрос уровень пре­ступности и детской беспризорности, резко сократилась продолжительность жизни. На фоне общего падения жизненного уровня произошло глубокое расслоение российского общества по величине получаемых доходов»[21].

Все это крайне затрудняет выстраивание новой, более современной формы идентич­ности российского общества — задачи тем более актуальной, поскольку она тесным образом связана с достижением определенного уровня общественного согласия в стране, социально поляризованной, со специфическими проблемами формирования национального самосо­знания в условиях многонациональной страны. Немаловажным фактором решения этой задачи является, на наш взгляд сведение счетов со своей многострадальной историей в ХХ

в. А это невозможно на путях игнорирования всей совокупности опыта, включая семидеся­тилетний период жизни и труда нескольких поколений с 1917 по 1991 годы.