Источники неореализма

Все парадигмы ТМО развиваются, взаимодействуя между собой, заимствуя и адаптируя отдельные концепции. Определенное влияние на них оказывают философия, история, антропология, политология и социология. В этом плане можно говорить об идейных истоках политической теории в широком смысле. Более узкое понимание предполагает обращение к наиболее значимым основаниям, о которых ниже и пойдет речь. Под непосредственными источниками неореализма здесь имеются в виду политический реализм в его «классическом» варианте и два основных метода системного анализа, которые использовались для изучения международной политики: структурализм и структурно-функциональный анализ.

Самое общее представление об этапах эволюции реалистической традиции вплоть до формирования неореализма дает Таблица 1. Конечно, к ней можно добавить не одно имя, но в целом она показывает внутреннюю логику развития реалистической традиции, ориентированную на движение от обобщения эмпирического опыта к более абстрактным и дедуктивным формам мысли.

Возникновение реализма в политических науках связывают с работами Томаса Гоббса, Никколо Макиавелли и далее с трудами древнегреческих философов-софистов и историков. Американский ученый Томас Джонсон указывает на три основных тезиса, образовавших позже ядро реализма: правда и справедливость относительны и потому не могут быть универсальными; «человек есть мера всех вещей», причем его природа видится преимущественно негативной, эгоистичной и лишь по необходимости добродетельной; категории власти и силы являются ключевыми для понимания политических процессов. Власть во всех ее проявлениях, от убеждения до силового принуждения, трактуется как непрерывное, единое целое.

ТАБЛИЦА 1. Общая эволюция реалистической традиции

«Классический» период развития политического реализма наиболее ярко представлен в работах Эдварда Карра и Ганса Моргентау. Первоначально «реализм» означал для них призыв отказаться от идеализированных априорных представлений о том, каким должен быть мир. Они считали, что о политике нужно судить не из соображений моральности и справедливости, а лишь опираясь на реальные факты и отношения. Уже в последующем с термином «политический реализм» стали связывать научную парадигму и мировоззрение, основанные на определенных постулатах и методологических принципах.

Важный подготовительный шаг к формулированию положений политического реализма сделал бывший британский дипломат Эдвард Карр. Критикуя идеалистов-либералов, он назвал несостоятельной концепцию коллективной безопасности, воплощенной в создании Лиги Наций. Как показала история, надежды либералов избежать войн с помощью более открытой дипломатии и международных организаций для урегулирования и разрешения конфликтов оказались утопичными. Лига Наций не смогла предотвратить вторжение Италии в Абиссинию и Японии в Манчжурию. По мнению Карра, архитекторы Версальского мира, взявшие на вооружение идеи либерального пацифизма, в итоге способствовали развязыванию Второй мировой войны.

Вплоть до 1930-х гг. проблема достижения и сохранения мира была в центре теоретических исследований. Однако зачастую «желания преобладали над рассуждениями, общие тезисы над наблюдениями; предпринималось мало попыток критического анализа известных фактов или доступных [политических] средств». Конечно, практическая политика и наука о ней не могут быть совершенно лишены абстрактной идеи, морального идеала и прогноза о будущем. У Карра речь идет об их разумном сочетании: «политический процесс не состоит, как верит реалист, только из феноменов, управляемых механическими законами причинности; не состоит он и, как верит утопист, только из приложений к практике определенных теоретических представлений... Политическая наука должна основываться на признании взаимозависимости теории и практики, которая может быть достигнута через сочетание утопии и реальности». Примечательно, что для Карра реализм не является самодостаточным мировоззрением: «политическое действие должно базироваться на координации моральности и силы».

Реализм для Карра — это акцент на изучении тенденций и причинных связей истории, которые действуют независимо от субъективных факторов. Право на моральный выбор в политике не исключается, но определяющее значение остается за фактором силы. Поэтому в основе адекватной теории должно лежать преимущественное внимание к законам распределения силы в международной системе. Установление статус-кво в Европе после окончания Первой мировой войны нужно понимать как отражение интересов государств-победителей, а не результат их доброй воли, согласия интересов или деятельности международных организаций, как считали либералы.

Полемизируя с ними, Карр утверждал, что такие понятия, как состояние мира, свобода торговли, государственный контроль в форме экономического протекционизма, нельзя абсолютизировать. В конкретных условиях они могут и противоречить, и соответствовать интересам данного государства. Карр обратил внимание на силу и власть как стержневые понятия науки о международной политике: «власть есть необходимая составляющая любого политического порядка». Он также ввел термин «национальный интерес» для выражения естественного стремления к наращиванию силы и главной цели внешней политики государства. Карр говорил о нераздельности экономики и политики, об определяющей роли великих держав в международной политике.

В отличие от многих своих последователей, у Карра государство не является завершенной формой политической организации. Помимо государства, им рассматривались политические общественные объединения, не имеющие отчетливой территориальной принадлежности, такие как религиозные, этнические или классовые. По его мнению, мир должен пройти сквозь длительный период развития, сопровождающийся интеграционными и дезинтеграционными политическими процессами, достигая оптимального способа организации. Карр предсказывал размывание концепции суверенитета государства как основы современной ему международной системы. Утверждая основные принципы реалистического направления, Карр был далек от того, чтобы считать его единственно верным. Очевидно, за этим стояла не концептуальная «всеядность», а понимание невозможности охватить практическую политику с помощью какой-то одной теории, пусть и самой убедительной.

Более систематическое изложение принципов политического реализма представлено в работах Ганса Моргентау, которые появились после окончания Второй мировой войны. Его теория была востребована политическими элитами для обоснования роли США как супердержавы в изменившемся мире и формирования соответствующей внешней политики. Она до сих пор сохраняет научную значимость и служит руководством для поколений американских ученых и политических деяте- лей. Моргентау сформулировал шесть принципов политического реализма.

Во-первых, международная политика управляется познаваемыми объективными законами, которые имеют корни в динамике межгосударственных отношений, в природных свойствах человека, главное из которых состоит в стремлении к власти. Поэтому политика должна строиться на рациональных, а не субъективных суждениях. Такой подход уменьшает ее непредсказуемость. Моргентау сводил объяснительную силу теоретического анализа к историческому критерию и с недоверием относился к выводам, основанным на логических конструктах. В таком случае наука уводит в область утопии. Теория должна «привносить порядок и значение в массу явлений, которые без этого останутся бессвязными и непонятыми».

Во-вторых, ключевым понятием для изучения политики является категория силы и власти (power) государства, сквозь призму которой можно понять действительные мотивы, движущие политиками. Было бы ошибочным искать источники политики в идеологических, морально-этических, личных предпочтениях лидеров, научно-философских доктринах. Все они зависят от силы данного государства. Для выражения этой связи Моргентау использовал термин «национальный интерес», который должен служить целью практической политики. «Национальный интерес определяется не по капризу отдельного человека или принадлежностью к партии, но проявляет себя как объективная данность по отношению ко всем, кто применяет рациональные способности для управления внешней политикой». Государственный деятель выбирает разумную стратегию, учитывающую возможные выгоды и потери. В основе национального интереса находится стремление государства к увеличению власти и силы, чтобы выжить. Конечно, было бы упрощением делать из рассуждений Моргентау вывод, что государство всегда действует только из соображений наращивания силы. Могут быть и иные мотивы, но они носят неполитический характер, а потому не являются для него предметом теоретического анализа.

В-третьих, международная политика понимается как исторический процесс. Поэтому формы власти и методы ее осуществления могут меняться или получать иной вес в конкретном историческом контексте. На них оказывают влияние стратегическое положение, политическая обстановка, культурные и другие особенности. Хотя в современной системе международных отношений главным субъектом политики является государство, но, как и другие исторические формы, оно может уступить место «более крупному образованию иного характера», которое окажется более эффективным в данных условиях. Один из таких вызовов национальному государству исходит от процессов глобализации. Изменения в международной системе происходят под влиянием объективных долгосрочных тенденций, а также в результате искусной внешней политики.

В-четвертых, в международной политике моральность, особенно в ее абстрактной, или универсальной, форме (современный пример — «права человека»), не имеет самостоятельного значения. Государство, считаясь с моральностью до определенной степени, все же не может жертвовать своими национальными интересами. Моральные соображения «должны быть отфильтрованы по обстоятельствам, с учетом места и времени» .

В-пятых, Моргентау утверждал, что универсальные моральные и этические принципы одного государства не могут иметь одинаковое значение для всех остальных. Провозглашение их знаменем международной политики в действительности служит способом для того, чтобы придать легитимность своим действиям и получить преимущества. Тогда универсальные принципы на деле служат защите национальных интересов конкретного государства, а не всего международного сообщества.

Очевидно, под глубокими личными впечатлениями от жизни в нацистской Германии 1930-х Моргентау продолжает так: «необоснованное уравнивание конкретного национализма и намерений Провидения является морально недоказуемым, так как оно противоречит тому, о чем предупреждали правителей и греческие трагики, и библейские пророки... Это уравнивание политически вредно, потому что оно ведет к искажению в оценках, ослепленных безумием крестового похода, разрушает народы и цивилизации — во имя морального принципа, идеала или самого Бога». Внешняя политика должна быть умеренной, то есть в какой-то мере учитывать интересы других государств.

В-шестых, международная политика достаточно независима от экономической, юридической и культурной сферы деятельности, чтобы выделить изучающую ее науку в самостоятельную дисциплину. К важнейшим политическим понятиям Моргентау относит государство, суверенитет и анархичный характер международной системы.

Кстати, на практике внешняя политика США соответствовала упомянутым выше принципам лишь отчасти, приняв гораздо более прагматичные формы. Отношения между универсальной моралью и политикой трактовались по-разному для внутреннего и внешнего потребления. Если собственная внешняя политика никогда не теряла из виду национальные интересы США, политическому оппоненту предлагалась противоположная логика, направленная на подмену его национальных интересов абстрактными принципами и ценностями.

Например, лозунг защиты прав человека служил для США инструментом борьбы с СССР со времен президента Джимми Картера и никогда не был самоцелью. «Защита прав человека» использовалась не только для вполне заслуженной критики тоталитарного режима, но главным образом для ослабления своего политического противника путем развала идейно-политического единства советского общества и всего государства. В 1990-е гг. Соединенные Штаты поддерживали чеченских сепаратистов по линии правозащитных организаций, в том числе москов - ских. В основном это делалось для усиления политического влияния на Россию. Как только сами США пострадали от атаки международных террористов 11 сентября 2001 г., приведшей в одночасье к гибели нескольких тысяч американских граждан, они признали правомерность силовых действий России на Кавказе, а действия чеченских боевиков вскоре квалифицировали как терроризм, а не борьбу за права и политическое самоопределение.

К отличительным чертам классического реализма относят положение о конфликтности международной системы, в которой все государства вынуждены решать основную задачу — выживание в расчете на собственные возможности. Конфликтность вызвана тем, что, с одной стороны, интересы государств не совпадают, а с другой, для суверенного государства не существует серьезных ограничителей в проведении внешней политики. В отличие от государства, в международной системе отсутствует верховная власть и соответствующие институты для ее поддержания. Борьба государств за национальные интересы, которая в крайнем выражении принимает форму войны, становится закономерной и неизбежной. Отсюда возникает так называемая «дилемма безопасности»: там, где государство рассчитывает только на себя, оно никогда не чувствует себя в совершенной безопасности и поэтому вынуждено будет наращивать свои силы. Но тем самым уменьшается безопасность соседей, что постоянно стимулирует гонку вооружений, недоверие и враждебные действия.

Однако анархия международных отношений не означает, что мир постоянно находится в состоянии «войны всех против всех». Государства вступают в различные союзы, чтобы по возможности стабилизировать международную обстановку. Так устанавливается баланс сил, который означает примерно равное распределение сил между крупнейшими коалициями. У Моргентау есть следующее определение этого термина: «стремление к власти нескольких государств, каждое из которых хочет установить или сохранить статус-кво, ведет с необходимостью к конфигурации, называемой балансом сил». Баланс сил складывается как диалектическое единство состояния международной системы и политики отдельных государств.

Критики реалистической парадигмы указывают на ряд недостатков «классического периода». Прежде всего, понятие международной политики сужается до внешней политики государства, а все многообразие ее форм сводится к борьбе за власть. Моргентау подчеркивал, что в политике преимущественное влияние имеют объективные законы, перед которыми бессильны политики. Она объясняется сквозь призму негативных сторон человеческой натуры, что носит односторонний характер. Моральные соображения для реализма не имеют самостоятельного значения, а это не соответствует традиции гуманизма, характерной для общественных наук. Стремление выделить международную политику в качестве автономной сферы привело к тому, что не учитывается ее связь с внутренней политикой. Утверждение об унитарности государства игнорирует роль политических элит, негосударственных организаций, экономических факторов национального и международного уровня. Другой недостаток критики усматривают в механистичности подхода к международной системе. Государства понимаются как взаимозаменяемые единицы анализа, которые отличаются только в меру своей силы или слабости. Недостаточно учитываются такие признаки, как духовные ценности, традиции, взаимная зависимость, активность негосударственных субъектов политики. Ключевые понятия «власть» и «сила» не имеют в рамках реализма четких определений, как, впрочем, и в других парадигмах.

Несмотря на приверженность к рациональному анализу и признание познаваемости политики, Моргентау скептически относился к возможности построить законченную теорию внешней политики. Его последователь Кеннет Уолтс заметил, что Моргентау смешал две несовпадающие проблемы: объяснение внешней политики государства и построение теории международной политики. Трудности, возникающие при изучении конкретных событий, часто связаны с необходимостью учитывать множество случайных обстоятельств, чтобы выявить причинноследственные связи. Моргентау вслед за Блезом Паскалем любил повторять: «что стало бы с мировой историей, если бы нос Клеопатры оказался немного короче?» Из этого он заключал, что не стоит говорить о создании теории, если нельзя систематизировать фактор случайности типа «нос Клеопатры». На это Уолтс возразил, что теория и не должна заниматься случайным, сосредотачиваясь на существенном, то есть на повторяющихся явлениях и процессах. Кроме того, ни одна научная теория не объясняет абсолютно всех эмпирических фактов.

Для классического реализма характерно скептическое отношение к проверке суждений (гипотез) с помощью логических конструктов или привлечения методов других наук. Моргентау строит свой анализ с опорой на исторический опыт человечества, философию, право и авторитетные суждения предшественников, уподобляя дипломатию и государственную деятельность искусству. Ограниченность методологического подхода Моргентау получила название «традиционализма». По этой причине реализм вполне оправданно подвергался критике за интуитивизм и описательность.

Еще один источник неореализма, структурализм, сложился за пределами ТМО. Его возникновение относят к первой трети XX в. Конечно, к этому времени в общественных науках уже существовало понятие о сложных объектах, о структуре изучаемого объекта и связи составляющих его элементов. Структуралисты предложили оригинальную трактовку этих понятий и свою методологию.

Структурализм как интеллектуальное течение весьма разнообразен. Его сторонников можно найти среди представителей самых разных отраслей знаний: лингвистики, антропологии, литературоведении, философии, психоанализе, истории и математики. Едва ли можно говорить о существовании единой и ясной терминологии структурализма, так же как и о трактовке самого понятия в разных науках. Он выступает и как методология, и как теория, и как мировоззрение. Так или иначе, весь калейдоскоп мнений оказал влияние на интерпретацию структурализма в рамках общественных наук, в том числе в ТМО.

В самом общем виде структурализм ориентирован на объединяющий охват всех сфер общественной деятельности человека независимо от их формы. Структурализм претендует на то, чтобы найти и показать те общие условия, которые влияют на поведение человека через формирование обычно неосознаваемых мотиваций. По отношению к человеку эти условия выступают объективными факторами.

Если прежде структура использовалась для разложения изучаемого на элементарные части, структуралисты понимают ее как целое, которое может быть объяснено лишь через изучение комплекса отношений между элементами. Социальные структуры непосредственно не обнаруживаются в опыте, а являются некими конструктами, рационально выводимыми из опыта. Однако это не фантазия или игра ума — структуры существуют в «глубине» социальной действительности. Под ними подразумеваются универсальные отношения. Выявление структур не требует привлечения каких-то внешних доводов. В этом смысле данная категория признается самодостаточной, и структуралисты не рассматривают влияние на нее внешних условий.

Важной особенностью структурализма является акцент на синхронном понимании своего предмета. История — уже особый способ развития конкретной системы, который может изучаться лишь после анализа данных структурных отношений. Отсюда возникает антиисторичность структурализма. Он имеет ограниченные возможности обнаруживать причинно-следственные связи: вместо влияния одних факторов на другие речь идет о трансформации структуры из одного состояния в другое в соответствии со своей внутренней логикой. В промежутках между трансформациями внутренние изменения не существенны, так как структура пребывает в состоянии относительной стабильности (саморегуляции). Последнее обеспечивается через механизм обратной связи или иным «компенсатором изменений». Таким образом, ключевые позиции структурализма: целостность, внеисторичность, трансформация и саморегулирование структуры.

Структурализм долгое время развивался преимущественно в Европе, в основном привлекая внимание американских антропологов и филологов. Впервые понятие структурализма было выдвинуто языковедами Пражского лингвистического кружка (1926 г.) под влиянием работ француза Фердинанда де Соссюра и Московской формальной школы (1915 г.) во главе с Романом Якобсоном. Их взгляды на систему и структуру языка сначала были позаимствованы французским антропологом Клодом Леви-Строссом и перенесены на культуру, а затем уже перекочевали в структурный реализм Кеннета Уолтса.

Соссюр предложил рассматривать язык как систему и структуру знаков. Система и структура — это некие абстракции, не данные в непосредственном речевом опыте, но доступные для рационального познания с помощью дедуктивных умозаключений. Язык дается человеку как уже готовый механизм. В этом отношении он есть нечто неизменное, консервативное и универсальное, ибо только так обеспечивается выполнение функции общения. С другой стороны, со временем речевые процессы приводят к изменениям языковой системы. Этот процесс связан с влиянием экстралингвистических факторов, меняющих социальную среду. Здесь важно, что изменения, происходящие непрерывно в речи, не меняют структуру языка до определенного момента, когда происходит своего рода переход количества в качество. То есть функциональные вариации сосуществуют с относительной стабильностью структуры языка.

Структурой языка последователи Соссюра стали называть отношения или способ упорядочивания базовых элементов — знаков. Среди них важнейшее значение придавалось отношению противоположности (использовался термин «оппозиция»). Значения базовых языковых элементов, например, фонем, существуют лишь в контексте противоположности гласных звуков согласным, глухих — звонким и т. д.. Подобные рассуждения верны для разных уровней языка, что позволяет говорить о структуре разных уровней: синтаксиса, лексики и словообразования. Заметим, что в неореализме Уолтса можно увидеть те же самые идеи о структуре как отношении, о достаточности немногих базовых категорий для создания теории, об иерархии уровней анализа. Аналогично идеям языковедов об отношениях между языковой структурой и речью Уолтс рассуждает об относительной устойчивости международной структуры при постоянных изменениях, которые порождают взаимодействия государств.

В научном обороте постепенно сложилось два значения, которые вкладывают в понятие структурализма. Более широкое подразумевало, что структурализм станет общенаучным методом исследования. В этом направлении стала развиваться наука о знаковых системах в обществе — общая семиология, позже переименованная в семиотику. Второе значение гораздо уже, оно связано с лингвистикой и во многом обязано дальнейшим переносом в политические дисциплины Леви-Строссу.

С помощью структурализма он решил найти ответ на традиционные для антропологии вопросы: как можно описывать поведение любой социальной группы; как различные феномены общественной жизни связаны между собой и в единое целое; какие устойчивые связи существуют между группами людей, независимо от того, идет ли речь о примитивном племени, феодальном государстве или развитом индустриальном обществе.

Стросс сделал следующее предположение: теории и методы структурной лингвистики Соссюра прямо или косвенно приложимы к анализу всех аспектов человеческой культуры. Проявления культуры в любом обществе структурированы и представляют собой знаковую систему, подобную языковой. Антропологи стали искать структуры, объективно влияющие на общественное поведение, и анализировать культуру как феномен общения. По словам Стросса, формы общественной жизни «состоят из систем поведения, которые на уровне осознанных и социализированных мыслей представляют собой проекцию универсальных законов, регулирующих бессознательную деятельность человека».

Классическим примером использования структурализма считается работа «Структурная антропология». Сначала отбирались различные варианты одного мифа, сохранившиеся у разных общественных групп и народов. Затем Стросс извлекал из текстов ключевые элементы (образы, микросюжеты). Поскольку ни один оригинальный миф не содержал все ключевые элементы, Стросс систематизировал и обобщал возможные сочетания оппозиционных ключевых элементов, реконструируя искусственный «полный» миф, который отражал существенное в многообразии. Так выводились структуры, которые он называл «логически чистыми формами» — теоретические знания об отношениях, не данных непосредственно в эмпирическом материале. Теория должна иметь дело главным образом с «полными мифами» и «чистыми формами».

Строссу удалось показать, что мифология представляет собой структуру, подобную языковой, в которой роль знаков выполняют микросю - жеты-«мифемы» (аналоги фонем в структуре языка), которые не имеют значения сами по себе. Оно проявляется лишь в противопоставлении к другим мифемам. Конечно, в строгом смысле мифология не является полным аналогом языку, с чем позже согласился и сам Стросс. Нельзя говорить о «языке мифа», потому что значения не «кодируются» в самом мифе, а приходят из естественного языка, формируемого его носителями в определенной исторической среде. Но эта ошибка не отменяет научных достижений Стросса в антропологии.

Итак, антропология, заимствуя структурализм из лингвистики, расширила понятие коммуникации за пределы вербально-языкового, заменив его на взаимодополняющее сочетание языка, мифотворчества, музыки и математики, а затем вообще отождествила культуру и язык. Термин «язык» стал употребляться в более широком значении и относиться ко всякому общению и взаимодействию, какие бы формы оно не принимало. В способности человека воспринимать и синтезировать великое многообразие сложно связанных поведенческих «кодов» (значений) антропологи видели его глубокую структурированность.

Структурная антропология объясняет различия между культурами, не теряя из виду целого — их связи через универсальные законы. Стросс своими работами показал, как структурный анализ помогает обнаружить несколько вариантов возможного развития, которые содержатся в уже известных фактах о прошлом. Недостаток фактов Стросс призывал заменять логикой структурализма, дающей не один, а множество ответов, которые затем нужно подтвердить фактами. Структурализм может оказаться полезным как средство классификации не только разрозненной информации, но и достаточно изученного материала, выявляя ускользнувшие от внимания структурные отношения. Стросс утверждал, что дополнение традиционного исторического исследования методами структурализма дало бы более полную картину прошлого.

По его мнению, раньше история изучала предмет только во временном измерении и основывалась на гипотезе о едином, равномерном и поступательном развитии человечества, фактически опираясь на европоцентристские представления Гегеля. Стросс считал, что это ведет к субъективизму, подгонке фактов иной культуры под представления о прошлом и настоящем собственной цивилизации. Структуралистский метод предлагал путь избавления от субъективизма в науке. Стросс обратил внимание на многонаправленность исторического процесса и необходимость его многомерного изучения, чему также способствовал структурализм.

Работы французского ученого во многом стимулировали проникновение структуралистских методов в общественные науки и обсуждение новых перспектив в развитии методологии. Но структурализм не получил признания как общенаучный метод или теория, оставив после себя лишь ряд концепций и приемов, направленных на поиск и анализ универсалий в самых различных областях знаний. В последующем на основе структурализма сформировалось несколько разновидностей пост- структурализма, которые перенесли основное внимание на субъект политики.

Введение структурализма в обиход наук о политике всегда сталкивалось с возражениями ученых. Сторонники традиционных исторических методов вообще возражают против тезиса о существовании объективных законов истории, поэтому структурализм ведет в тупик. Метод предполагает абстрагирование от того, как общественное действие (процесс) понимается внутри данной общественной группы, что противоречит принципу историзма. Другая сторона этой же медали состоит в том, что структурализм не соответствует идее гуманизма, столь характерного для исторической науки. В самом деле, оставляя за скобками сознание индивидуума и его личностные особенности, приоритет отдается обезличенным социальным силам. По мнению критиков, структурализм продуктивен где-нибудь в физике, где нет проблемы самосознания движущейся молекулы, но науки об обществе не относятся к естественным как раз по этой причине. Представляется неправомерным отождествление с языком всех проявлений человеческого поведения в обществе, а также тезиса о врожденных «структурных» свойствах сознания.

В связи с тем, что многие структуралисты применяют методы трансформационной алгебры и других наук, необходимо обратить внимание, что в математике структура определяется произвольно, как набор любых элементов, между которыми задаются некие отношения. И элементы, и отношения полагаются совершенно абстрактными. В этом смысле структуры являются внешними к реальному содержанию. В социальных же науках структура обычно синонимична способу организации элементов, которая существует в действительности. Сами элементы не являются абсолютными абстракциями, так как они обладают определенным качеством: распределение силы в международной системе анализируется с учетом реальных особенностей отдельных государств. Поэтому прямой перенос на социальные структуры выводов, полученных для математических структур, был бы некорректным.

В США интерес к европейскому структурализму вырос в 1970-е гг. вместе с возвратом интереса к государству как основному актору международной политики. Дэвид Истон называет этот период «системной революцией». Он был связан с тем, что аналитикам не удавалось объяснять конкретные политические события, опираясь лишь на знание о политических структурах в виде институтов. Революция означала перенос внимания с очевидных элементов политической системы в виде партий, групп интересов, избирателей — на более абстрактные, неочевидные. Например, формирование интересов или поддержка политического курса. Стали искать такие отношения и условия, которые регулярно повторяются при различных обстоятельствах.

Известны три приема выделения социальных структур. Во-первых, метод идеальных типов, предложенный Максом Вебером. Тип представляет собой новую категорию, которая рождается из синтеза массы разнообразных опытных данных. Далее исследователь изучает отклонения от «нормы», которые представляют собой картину реального развития. Во-вторых, метод классификации, когда понятие структуры объединяет элементы в соответствии с позицией по шкале оценок либо по результатам измерений признаков. Каждый конкретный элемент отличается набором «баллов», поэтому они могут образовать несколько классов, принадлежащих базовой структуре. Проблема принадлежности к классу конкретного элемента решается математическими методами. В-третьих, метод выделения экстремального типа. Структура синтезируется подобно методу идеальных типов, но для каждого из признаков, характеризующих структуру, предполагается своя противополож- ность. Этим методом пользовались лингвисты-структуралисты и антропологи.

В ТМО структурализм нашел применение не только в рамках неореализма. В глобализме это развитие близкой марксизму идеи о существовании мирового экономического порядка. От него зависят полити-

ческие институты и политика государств. В постпозитивизме на уровне гносеологии знание рассматривается не как продукт взаимодействия субъекта и объекта, а как отношение, сопоставление, «диалог» различных точек зрения.

К особенностям американской политической мысли следует отнести то обстоятельство, что, в отличие от континентальной Европы, концепция структуры чаще применялась к наблюдаемым отношениям и взаимодействиям, а не к скрытым. Поэтому большей популярностью пользовался структурно-функциональный подход, берущий начало не от европейского структурализма, а от социологического функционализма Тэлкота Парсонса, Роберта Мертона и Мариона Леви. В свою очередь, в США эти социологические идеи получили широкую популярность благодаря переводу на английский язык трудов итальянского ученого Вильфредо Парето.

В основе функционализма лежит представление об обществе как самодостаточной социальной системе, которая состоит из индивидуумов, стремящихся реализовать свою стратегию. Понятие функции имеет значение либо регулярной активности элементов, либо таких действий, которые служат для самосохранения системы. Системный подход со - циологов-функционалистов направлен на изучение процессов путем выявления элементарных частей, поиска внутрисистемных связей и взаимодействий, опираясь на наблюдения. Здесь не идет речи о дедуктивном выведении структуры и ее трансформациях, как у французских структуралистов.

Тэлкот Парсонс называл структурой стабильный характер элементов общественной системы, устойчивой к внешним воздействиям. Системные функции обеспечивают состояние равновесия, а тем самым и ее существование. Структура и функции образуют систему, которая подчиняется определенным правилам. Парсонс понимал под системным анализом «теорию социального действия» (социально обусловленного

действия), которая объясняла поведение индивидуума в соответствии с общепринятыми нормами.

Любой человек считается участником нескольких связанных между собой подсистем (личностных, общественных, культурных), которые образуют систему действия. Главным условием существования системы Парсонса, которая сводилась к межличностному взаимодействию, было взаимное удовлетворение субъектов, имевших общие интересы. На поведение человека влияет прошлый опыт, ценностная ориентация и ожидания об ответных действиях других людей. Поведение основано на выборе между дихотомическими вариантами, которые создают рамки для описания повторяющихся и предельных состояний системы.

По Парсонсу, относительное равновесие социальных систем обеспечивается через выполнение особых системных функций: самовоспроизведение основных процессов, норм, ценностей; адаптация к изменениям внешней среды; способность достигать собственной внутренней цели; интеграция входящих подсистем. Хотя большинство положений теории Парсонс применял к внутриполитической сфере, он считал, что с определенными поправками они приложимы и к международной политике. В частности, ее равновесие связано с действиями, которые сделают международную систему более упорядоченной, а различия и границы между государствами более гибкими. Среди них формулирование универсальных ценностей; распространение плюралистической идеологии для примирения конфликтующих интересов и нивелирования различий; создание глобальных процедур и механизмов для разрешения конфликтов.

Концепция функционализма получила дальнейшее развитие у Мертона. Он различал явные и скрытые функции, которые служат для самосохранения системы. Если первые осуществляются целенаправленно и осознанно всеми ее участниками, то вторые являются непреднамеренными и не осознаются. Леви обратил внимание на то, что общество как система является главным фактором по отношению к взаимодействиям индивидуумов.

Работы социологов-функционалистов оказали заметное влияние на формирование политического функционализма, который впоследствии тоже стали называть структурно-функциональным анализом. Одним из наиболее заметных представителей этого направления является Дэвид Истон. Он видел свою задачу в том, чтобы перейти от нормативноюридической к более доказательной интерпретации политики. В его понимании политическая система (партии, группы интересов, политические элиты и органы власти) является частью общественной и обладает своими особенностями.

У Истона системный подход предполагает аналитическое разложение целого на части, установление функций и взаимосвязей, роли каждого элемента. Политическая система уподобляется кибернетическому «черному ящику», состояние которого описывается через сопоставление входящей и выходящей информации, учет механизма обратной связи между ними, выведение правил, по которым происходят изменения в черном ящике. Изучение политических систем и их функций должно объяснять, почему возникают конкретные политические режимы. Позиция Истона осталась весьма близкой к социологической, так как у него природа политической системы тоже сведена к выполняемой функции. В интерпретации функционалистов системность — это упорядоченность и относительная устойчивость элементов системы за счет выполнения определенных функций.

Еще одним идейным источником структурно-функционального подхода в политических науках была и остается общая теория систем, связанная с именами Людвига Берталанфи и Росса Эшби. Эта теория, рожденная для решения проблем естественных наук, уделяет основное внимание трем базовым понятиям: системе, структуре и функции. Они необходимы для того, чтобы не только разложить сложный объект на функциональные части, но и затем умозрительно «синтезировать» его, поняв как единое целое. Дело в том, что далеко не все явления, наблюдаемые в сложных системах, можно объяснить только их аналитическим разложением. Примерами служат саморегуляция живых систем или институт собственности в обществе. Общая теория систем с самого начала развивалась как междисциплинарная, имея свои корни в кибернетике, математике, биологии и физике. Ее революционная роль состояла в том, что теория давала основу для качественного скачка в познании, позволяя изучать сложные недетерминированные процессы, к которым можно отнести международную политику.

Классическая физика Ньютона имела дело с замкнутыми системами, изолированными от влияния внешней среды. Их состояние полностью определялось начальными условиями и внутренними процессами. Сложное поведение сводилось к фактору случайности и описывалось статистическими методами. Но большинство систем, которые окружают человека, включая само общество, носят открытый характер. К ним неприложимо ньютоновское понятие причинности. Одно и то же состояние открытой системы достигается не одним, а многими путями при различных начальных условиях. Такие системы стремятся к достижению внутреннего равновесия, которое постоянно нарушается внешними воздействиями.

Если закрытые ньютоновские системы имеют тенденцию к состоянию полного покоя в силу своей изолированности, то открытые способны как воспринимать внешнее воздействие, так и отвечать на него (в физике — получение и выделение энергии). Отсюда возникает упорядочивание и направленная деятельность как альтернативы хаосу и случайности, то есть поведение элементов открытой системы понимается как более сложное по сравнению с ньютоновой. Хаос и упорядоченность объединяются в категорию состояния и определяются через математические функции. Приписывая открытым системам изначальную тенденцию к достижению равновесия, общая теория систем рассматривает ее как целенаправленное поведение .

Предпосылкой к широкому распространению теории систем в различных областях знаний является постулат об изоморфизме всех систем независимо от их природы. Как и социологический функционализм, общая теория систем основное внимание уделяет не конкретным или особенным, а повторяющимся явлениям. Можно согласиться с мнением, что общая теория систем представляет собой, скорее, не науку в строгом смысле, а научное мировоззрение, которое не может быть окончательно доказано или опровергнуто, если иметь в виду критерий соответствия теории и действительности. Тезис о всеобщем изоморфизме систем — это лишь рабочая гипотеза.

Для первых работ в области ТМО, использовавших структурнофункциональный подход, характерно довольно эклектичное сочетание отдельных положений общей теории систем и функционализма социологов и политологов. В поисках методик системного анализа авторы создавали модели и с их помощью пытались объяснить события прошлого и предсказать вероятное будущее.

Структурализм и структурно-функциональный анализ имеют общие черты, которые выражаются в том, что оба метода понимают предмет исследования как сложную систему и считают структурами устойчивые отношения. Однако если для структурно-функционального анализа они существуют как вполне осязаемые отношения в виде общественных институтов и взаимодействий, для структурализма характерно выделение структур, скрытых от непосредственного наблюдения. Если структурно-функциональный анализ берет структуры в качестве исторически сложившихся форм, структурализм ищет, как глубинные структуры порождают поверхностные, видимые отношения. Структурно-функциональный анализ объясняет существование социальных структур через обращение к таким факторам, как уровень экономического развития, производство и потребление энергии, идеологии, традиции. Согласно структурализму, научное знание о системе в целом должно опираться не только на эмпирику в виде сравнительного изучения поверхностных, видимых отношений, но главным образом выходить за ее пределы в дедуктивный анализ в поисках абстрактных глубинных структур. Кроме того, скрытые структуры проявляются не иначе как на уровне системы в целом, а элементы рассматриваются не сами по себе, а с учетом влияния на них системных ограничений.

Если говорить о сравнительном влиянии этих двух методов системного анализа на неореализм, то структурализм в наиболее последовательном виде представлен лишь в работах Кеннета Уолтса. Другие неореалисты либо эклектичны, либо опираются на структурно-функциональные принципы. Однако следует учитывать, что, несмотря на критику оппонентов, научный авторитет Уолтса в рамках неореализма по - прежнему весьма высок.

Использование системного подхода для изучения политики всегда было объектом критики. Каким бы эффективным этот метод ни оказывался в области математики или физики, до сих пор между естественным и гуманитарным знанием есть существенное отличие, которое не позволяет говорить об изоморфизме понятия системы и структуры, а следовательно, и о прямом переносе системных методов в политические науки. Высказывается справедливое мнение, что внедрение по сути метафорического употребления понятий из других наук не способно дать более глубокое знание о политике. Эта условность создает соблазн отождествить абстракции в виде различных моделей и функций с реальными явлениями и процессами. Необходимость абстрагирования от эмпирики для получения количественных показателей и формальных моделей ведет к утрате качественных особенностей изучаемого объекта, упрощению действительных процессов до нескольких причинных гипотез. Нередко упрощенчеством и неясностью страдают определения важных понятий и вводимых переменных. Примечательно, что даже те американские авторы, кто сам использует приемы системного анализа, предостерегают от ритуального употребления термина «система». Думается, проблема должна ставиться по принципу не «или», а «и»: как сочетать традиционные для гуманитариев и системные методологические подходы.