Национальный вопрос и национальные движения в Российской империи
В советской историографической традиции Российскую империю было принято называть «тюрьмой народов». Такая точка зрения характерна и для современных зарубежных авторов, и некоторых отечественных либеральных публицистов. Одновременно высказывались и противоположные мнения — о том, что в дореволюционной России национального вопроса как такового вообще не было. Вот как писал об этом русский монархист Иван Солоневич:
«Россия никогда не была «тюрьмой народов». Ни один народ в России не подвергался такому обращению, какому подвергалась Ирландия времен Кромвеля и времен Гладстона. За очень немногими исключениями все национальности страны были совершенно равны перед законом. Финляндия от момента ее отвоевания от Швеции и до 1917 г. оставалась, в сущности, республикой. Балтийские бароны оставались балтийскими баронами. Полудикое население окраин охранялось самым заботливым образом. На кавказской нефти делали свои миллионы не русские капиталисты, а кавказские туземцы — Лианозовы и Манташевы» [14, с. 31].
Крайние позиции в данном случае, как, впрочем, и в любом другом, не могут быть признаны верными.
К проблеме национальных отношений, к национальному вопросу в Российской империи следует подходить конкретно-исторически. В течение длительного исторического периода национальный вопрос в России попросту не мог возникнуть, поскольку еще не наступила эпоха наций, национализма и национальных движений.
По составу населения русское государство с момента своего зарождения всегда было полиэтническим. Такой же полиэтнической была российская правящая элита на всех этапах ее исторической эволюции. Уже в высшем слое политической элиты допетровской Руси доля лиц великорусского происхождения была крайне мала:
«Этнический состав боярского корпуса был чрезвычайно разнообразен и включал представителей русских, греческих, татарских, литовских, немецких родов. Анализ происхождения 915 служилых родов на основе изучения списков Разряда конца XVII века показал следующий национальный состав: лишь 4,6 % из них были великорусского происхождения; 18,3 % относились к потомкам Рюриковичей, т. е. варягов; 24,3 % польского и литовского происхождения; 25 % — выходцы из других стран Западной Европы; 17 % татар и представителей иных восточных народностей; происхождение 10,8 % не установлено» [15, с. 82-83].
Постепенно выходцы из других земель обрусели, и через несколько поколений князья Урусовы или Юсуповы стали считаться исключительно русскими родами. Но приток «инородного элемента» в состав российской элиты происходил постоянно. Особенно он усилился после преобразования Московского царства в Петербургскую империю. Петровские реформы, территориальное расширение государства привели к тому, что в состав имперской элиты были кооптированы многочисленные выходцы из западноевропейских стран, приезжавшие в Россию «на ловлю счастья и чинов» [ 16, с. 22], а также остзейские бароны, малороссийская и поль: ская шляхта. Представители элитарных кругов, вошедших в состав Российской империи народов, получали все права и привилегии российского дворянства. Именно полиэтничная имперская элита оставалась опорой династии Романовых вплоть до второй половины XIX в.
Все российские императоры до Александра III стремились демонстрировать толерантность по отношению к большинству своих подданных независимо от их этнической принадлежности. Не разделяя полонофильских увлечений своего покойного старшего брата, Николай I был готов уважать особый статус Царства Польского. Он стремился, по собственному выражению, «“быть столь же хорошим поляком, как и хорошим русским”. Речь шла, конечно, не о полонофильстве, а о традиционном имперском универсализме» [17, с. 93]. Однако империя — это социально-политический феномен традиционного общества. В процессе модернизации — перехода от традиционного к современному обществу — империи неизбежно сменяют государства национального типа. Начавшись в Западной Европе, процессы формирования наций и национальных государств, развития национального сознания и подъема национальных движений должны были рано или поздно затронуть и Российскую империю.
По мнению чешского исследователя М. Хроха, в своем развитии национальные движения проходят три основные фазы: «А», «В» и «С». В первой фазе активисты нарождающихся национальных движений проводят исследования языковых, социокультурных, исторических особенностей своего этноса. На этом этапе движение замыкается на научно-эт - нографическом аспекте, какие-либо политические лозунги и программы не выдвигаются. Во второй фазе требования национальных движений облекаются в политическую форму, их активисты переходят от научных изысканий к патриотической агитации, цель которой — привлечь сторонников для реализации проекта по созданию новой нации. Переходу национального движения к этой фазе способствуют, по мнению М. Хроха, следующие обстоятельства: во-первых, социально-политический кризис старого порядка, во-вторых, возникновение разногласий между влиятельными группами населения, в-третьих, падение веры в традиционные нравственные ценности, в том числе упадок авторитета религии.
В сочетании с развитием социальной мобильности и коммуникаций это позволяет активистам национальных движений подготовить почву для социально-политической трансформации. В третьей фазе национальное движение превращается в массовое. Уже не только активисты, но и большинство населения придают особое значение своей национальной принадлежности. Распространению влияния национальной идеологии способствуют социальные конфликты, усиливающие языковые или религиозные различия.
Если применить схему М. Хроха к анализу развития этнополитиче - ских процессов в Российской империи в XIX в., можно отметить, что только национальное движение в Царстве Польском достигло второй фазы уже в самом начале столетия. Изначально главным требованием польского национального движения было восстановление собственной государственности. Столь быстрое оформление политической программы польского национализма объясняется тем, что у поляков к моменту включения польских территорий в состав Российской империи уже сформировалась своя национальная политическая элита, существовала развитая культура, сложился литературный язык, была жива память о собственной государственности. Неудивительно, что к концу XIX в. польское национальное движение оформилось в организационном плане, его цели представляли две наиболее влиятельные партии Царства Польского — социалистическая (ППС) и национал-демократическая (эндеки). Польские восстания 1830-1831 и 1863-1864 гг. оказали серьезное влияние на ситуацию в Российской империи, на ее внутреннюю и внешнюю политику, а польское национальное движение, по словам А. Кеппелера, сыграло роль «застрельщика» в формировании местных национализмов по всей ее территории.
Все остальные национальные движения на территории России до самого конца XIX в. оставались слабо выраженными и в большинстве своем неоппозиционными по отношению к имперской власти. Те движения, которые зародились на западных окраинах империи в первой половине XIX в., А. Кеппелер делит на две группы: 1) движения этнических групп, находящихся под воздействием лютеранской церкви, - шведской или немецкой культуры — финны, эстонцы и латыши; 2) национальные движения тех народов, которые раньше входили в состав Речи Посполитой — литовцы, белорусы и украинцы (малороссы). Для народов первой группы был характерен наивысший уровень грамотности во всей Российской империи, что, очевидно, было связано с влиянием протестантской, лютеранской традиции. Кроме того, в Великом княжестве Финляндском уже в момент вхождения в состав Российской империи не было крепостного права, а в прибалтийских губерниях, где жили латыши и эстонцы, оно было отменено намного раньше, чем в великорусских губерниях. На определенном этапе имперские власти даже способствовали развитию начального образования на родных языках местного населения в Прибалтике, для того чтобы снизить здесь немецкое влияние. Формирование финского литературного языка и развитие образования на финском языке во многом стало возможным после вхождения Финляндии в состав Российской империи. Уровень грамотности литовцев был явно ниже, чем у соседних прибалтийских народов: у финнов он составлял 98 % взрослого населения, у эстонцев — 94 %, у латышей — 85 %, а у литовцев — только 48,4 % [19, с. 162, 169, 230]. Отчасти и этим обстоятельством объясняется более поздний переход литовского национального движения от фазы «А» к фазе «В». Если в первую фазу это движение вступило еще в начале XIX в., то к следующей фазе, когда требования национальных движений облекаются в политическую форму, оно перешло только к концу столетия. Политизации литовского национального движения способствовали и сами имперские власти, которые после польского восстания 1863-1864 гг. предприняли насильственную русификацию Западного края. Многие меры, осуществляемые в тот период, были непродуманными и вызывали протесты и недовольство местного населения. Например, литовцы крайне негативно восприняли попытки перевести литовскую письменность с латиницы на кириллицу.
Национальное движение среди малороссов и белорусов формировалось в специфической ситуации, поскольку с точки зрения властей они считались не «инородцами», а «русскими» (об этом более подробно речь пойдет дальше). Национальные движения среди народов Кавказа, Поволжья, Средней Азии зародились позднее, чем у народов западной части империи, и к началу революции 1905-1907 гг. в большинстве своем еще не вышли из начальной фазы «А».
Первая русская революция стала катализатором развития национальных движений, подтолкнула активность политических партий и группировок националистического толка. Однако, как показали дальнейшие события, не все они созрели для перехода в высшую фазу «С», предполагающую массовость и формирование сепаратистских устремлений. После падения самодержавия только польское и финское национальные движения поставили вопрос о полной государственной самостоятельности, в то время как представители большинства других в лучшем случае говорили о национальной автономии. Хотя большинство национальных движений, кроме польского, не представляли прямой политической опасности для империи, потенциальная возможность появления такой опасности стала осознаваться властями еще в середине XIX в. Российская империя с Петровских реформ была вовлечена в европейскую систему международных отношений, в ней развивались те же процессы, что и в других странах европейского континента.
Наступление эпохи национальных государств с объективной неизбежностью поставило вопрос о дальнейшей судьбе империй, включая и Российскую. В империях заморского типа, где метрополия и колониальные владения территориально между собой не соприкасались, в XIX в. никаких затруднений не возникло. Параллельно со становлением наций и национальных государств во Франции и Англии продолжалось расширение их колониальных империй за пределами европейского континента. Для империй же Габсбургов и Романовых ситуация ухудшилась.
Хотя Российская империя по своему происхождению и истории теснее всего была связана с великорусским этносом, ее превращение в национальное русское государство не могло произойти так же легко, как, например, становление национального государства во Франции. Причина этого заключалась не только в полиэтническом составе ее населения.
«Русские, что бы мы ни имели в виду под этим понятием, — писал по этому поводу специалист по этнополитическим проблемам дореволюционной России А. И. Миллер, — были центральной и наиболее многочисленной этнической группой империи. По целому ряду причин как минимум до начала XX века не вполне верно называть их доминирующей группой в том смысле, в котором британцы и французы доминировали в своих империях. Правящая династия дольше, чем в большинстве европейских государств, сопротивлялась “национализации", господствующее положение в империи занимало полиэтническое дворянство, а русский крестьянин долгое время мог быть, и был в действительности, крепостным у нерусского, не православного — и даже нехристианского — дворянина. Нация “не правила” и не имела системы политического представительства» [20, с. 152].
Как полагают многие отечественные и зарубежные исследователи, само существование империи стало фактором, не помогавшим, а, скорее, мешавшим процессу становления русской нации, следовательно, и процессу превращения самой империи в национальное государство. Медленнее, а зачастую и мучительнее, в великорусской среде формировалось национальное сознание, соответствующее критериям эпохи модерна. На Долгие десятилетия затянулся то затихающий, то вновь оживающий процесс поиска «национальной идеи». Вот как писал об этом в начале XX в. известный русский политический деятель и политический мыслитель Л. А. Тихомиров, в течение своей жизни прошедший идейную эволюцию от революционера-террориста до консерватора-монархиста:
«Г осу дарственные принципы всякого народа тесно связаны с его национальным самосознанием, с его представлениями о целях своего существования. В России до сих пор многие российские политики и интеллектуалы заняты пробуждением национального самосознания и перманентно находятся в поисках национальной идеи. Цели национального существования России на протяжении веков представлялись в очертаниях недостаточно ясных, хотя окутанные сознанием некоторого великого назначения “Третьего Рима”» [21, с. 293-294].
Русский национализм даже к моменту революции 1917 г. не завершил, по классификации М. Хроха, начальной фазы своего развития. Тем не менее, на протяжении XIX и начала XX в. в националистическом дискурсе предлагаются несколько проектов конструирования русской нации и преобразования империи в русское национальное государство. Основой нации должно было стать «русское», т. е. восточнославянское православное население империи. Определенное затруднение вызывало то обстоятельство, что это население не было монолитным ни в языковом, ни в культурном, ни даже в религиозном отношении. Часть белорусов, например, исповедовала католицизм, украинцы, проживавшие в Австро-Венгерской и некоторых районах Российской империи (Холм - щине), были униатами. Среди великороссов было не только православное большинство, но и старообрядцы. Если первоначально в основе русского национального проекта лежал религиозный фактор, поскольку именно он определял правовой статус подданных Российской империи, то затем от религиозной основы отказались. Использовать в проекте национального строительства в качестве основы языковые и культурные признаки в чистом виде было опасно с политической точки зрения. Русский литературный язык и сложившаяся на его фундаменте после Петровских реформ «высокая культура» были ближе великороссам, нежели малороссам или белорусам. Последние, хотя и усваивали русский язык лучше, чем «инородцы», но говорили на своих собственных, как их тогда называли, «наречиях», да и повседневный быт их и народная культура существенно отличались от великоросских.
Однако строить русскую нацию только на основе великорусского населения, составлявшего меньше половины всего населения империи, означало создать угрозу для ее территориальной целостности. А это для сторонников русской национальной идеи было неприемлемо. Поэтому ведущим проектом строительства нации и национального государства стал проект «большой русской нации», которая должна была включать не только великороссов, но и малороссов, и белорусов. Альтернативный этому проект полиэтнической российской нации, формирующейся по аналогии с американской нацией в США, появился позже. Он был сформулирован П. Б. Струве в рамках его концепции «Великой России» накануне и во время Первой мировой войны и не нашел отражения в национальной политике официальных властей.
А власти Российской империи чем дальше, тем больше должны были уделять внимания национальному вопросу. Прежде всего, необходимо было защищать целостность империи от опасностей, связанных с активизацией сначала польского, а затем и других национальных движений на ее территории. Кроме того, как отмечает известный этнополитолог Б. Андерсон, на определенном этапе сами Романовы должны были осознать себя в качестве не универсальной имперской, а именно «русской» власти [22, с. 107]. Правда, замечает А. Миллер, «открытым остается вопрос о том, когда, как и в какой степени “русскость” власти Романовых становится важным мотивом ее легитимации» [20, с. 68]. Однако рано или поздно это происходит, и Николай II уже не чурается пользоваться поддержкой крайних русских националистов из числа черносотенцев. Конечно, между официальной политикой властей Российской империи и идеологией русского национализма никогда не было полного тождества. До самого крушения Российской империи ее изначальный универсалистский характер не был преодолен, а власть нуждалась в лояльности всех своих подданных, а не только тех, которых считала «русскими». Но уже начиная с 30-х гг. XIX в., после подавления польского восстания 1830-1831 гг., политика самодержавия все больше смещается в сторону проекта «большой русской нации».
Для реализации проекта «большой русской нации» следовало выполнить целый ряд задач, в том числе и в области внешней политики. Если русская нация должна была охватить весь восточнославянский этнический массив, то в середине XIX в. часть восточнославянского населения проживала за пределами Российской империи. В Австро-Венгрии, Галиции, Карпатской Руси и Буковине насчитывалось несколько миллионов «русинов», родственных по языку и происхождению российским малороссам. Идеологи формирующегося русского национализма изначально считали Галицию, Закарпатье и Буковину частью русской национальной территории, имперское же правительство долго оставалось равнодушным к их судьбе. Санкт-Петербург при третьем разделе Польши согласился на то, чтобы Галиция и соседние восточнославянские территории перешли под власть Австрии. Российская дипломатия проявила равнодушие к вопросу о принадлежности территорий, населенных русинами, и после завершения Наполеоновских войн, в частности на Венском конгрессе. Но с 40-х гг. XIX в. «Галицийский вопрос» начинает занимать все большее место в российской внешней политике. Вынашиваются планы расширения России «до ее естественных пределов», т. е. до Карпатских гор, а это означает присоединение Восточной Галиции. Эта цель становится одной из главных для России в Первой мировой войне.
Территориальные претензии к соседней Австро-Венгрии, находившейся в еще более сложной этнополитической ситуации, спровоцировали ответные шаги с ее стороны, выразившиеся в поддержке украинского национализма.
В области внутренней политики формирование «большой русской нации» потребовало мер, которые их противники назвали «насильственной русификацией». В своих исследованиях современный российский истории А. Миллер показал, что русификация не была простым и однозначным явлением. Он считает, что русификацию можно понимать и как насильственное насаждение русского языка и культуры среди нерусского населения империи, и как вполне добровольное «обрусение» — усвоение русского языка и культуры нерусскими людьми в процессе их естественной социализации. Модернизационные процессы, прежде всего миграция и урбанизация, приводили к тому, что большое количество выходцев из невеликорусских этнических групп оказывалось в великорусской языковой и культурной среде и постепенно воспринимали и усваивали этот язык и эту культуру. Но следует учитывать и то, что знание русского языка увеличивало конкурентные преимущества людей во многих профессиональных сферах, и это служило дополнительным стимулом для его усвоения.
Русификаторская политика официальных властей по отношению к различным этническим группам империи преследовала разные цели. Часто целью была не ассимиляция, т. е. растворение других народов в формирующейся русской нации, а обеспечение лояльности по отношению к империи и правящей династии. В таком случае распространение русского языка в сфере образования вовсе не означало преследования и запрета национальных языков в других сферах общественной жизни. Как уже отмечалось, власти благосклонно относились к развитию языков в Прибалтике, полагая, что это способствует освобождению местного населения от немецкого влияния. Но иногда жесткие меры по русификации принимались в ответ на опасные для империи вызовы со стороны национальных движений. Так, после польского восстания 1863-1864 гг. в западных губерниях Российской империи (за исключением самого Царства Польского) был введен запрет на использование польского языка в публичной сфере. В этих губерниях была сделана попытка полностью заменить чиновников и учителей выходцами из великорусских губерний, но из-за ограниченности кадрового потенциала решить эту задачу не удалось.
Были среди населения Российской империи и народы, ассимиляция которых всячески поощрялась официальными властями. Это финно- угорские народы Поволжья и Севера — мордовцы, марийцы, удмурты, коми. Все они уже несколько столетий проживали в составе Российского государства, исповедовали православие, и процесс их обрусения шел без какого-либо давления извне. Эти народы в дореволюционный период не имели письменности, в их среде не было признаков зарождения национальных движений, и беспокойства у имперских властей православные угро-финские этносы не вызывали.
Иная ситуация сложилась вокруг другой крупной группы православного населения России — малороссов и белорусов. С одной стороны, они должны были стать важнейшим компонентом «большой русской нации» и им «отказывали в праве на особый, отличный от русских, этнический статус» [24, с. 65]. С другой стороны, в этой среде, особенно малороссийской, имперские власти встретили оппозицию в лице нарождающегося национального движения. В Малороссии украинское национальное движение проявило себя уже в начале XIX в. Как отмечают многие исследователи, тогда оно находилось в фазе «А» по классификации М. Хроха [18, с. 121-143]. И на протяжении целого столетия оно так и не вышло за пределы этой фазы, решая одну задачу — доказать существование особой украинской нации со своим литературным языком, самобытной культурой и собственными историческими традициями. Возникновение национального украинского, скорее украинофильского, движения объясняется многими причинами. Конечно, между Малороссией и Великороссией существовали исторически сложившиеся различия в культуре и языке. Они не были принципиальными и могли бы постепенно быть смягчены и преодолены как в результате объективных процессов модернизации, так и вследствие политики имперских властей по формированию «большой русской нации».
Но развитию ситуации в этом направлении помешал социокультурный фактор. Идеи национального романтизма, проникшие из Европы на российскую почву в первой половине XIX в., стали фундаментом формирования украинофильского движения. Под влиянием этих идей многие представители малороссийской интеллигенции увлеклись изучением этнографических особенностей и истории родного края, его фольклора. Дальше культурологических изысканий эти увлечения не заходили, однако они оживили воспоминания о прошлом — казачьей вольнице, автономном статусе Малороссии во времена гетманского правления. На украинофильское движение сильное влияние оказали польские националисты. Польское национальное движение, как уже отмечалось, было наиболее развитым национальным движением в Российской империи. Оно изначально вынашивало не просто сепаратистские планы, а планы восстановления Польши в ее границах до первого раздела в 1772 г. Некоторые польские националисты шли еще дальше, заявляя претензии на все утраченные Речью Посполитой земли, т. е. практически на всю Малороссию. Поняв нереалистичность подобной затеи, они выдвинули другой проект — отторжение Малороссийских земель от России не через их включение в возрожденное Польское государство, а путем создания нового государственного образования под названием «Украина».
Украинский сепаратизм, по замыслу польских националистов, должен был стать их близким союзником в борьбе против Российской империи и ее территориальной целостности.
«Польская заинтересованность в украинском сепаратизме, — писал Н. И. Ульянов, — лучше всего изложена историком Валерианом Калинкой, понявшим бессмысленность мечтаний о возвращении юга России под польское владычество. Край этот потерян для Польши, но надо сделать так, чтобы он был потерян и для России. Для этого нет лучшего средства, чем поселение розни между южной и северной Русью и пропаганда идеи их национальной обособленности» [ 13, с. 6-7].
Польские националисты способствовали даже тому, что термины «Украина» и «украинский» утратили прежнее исключительно местное значение и стали использоваться в более широком контексте.
«Культивированию сепаратизма должна была способствовать даже терминология, — отмечает А. Марчуков. — Поляки стали употреблять термины Украина для обозначения всех южнорусских земель (а не части территории Среднего Приднепровья, за которым это название закрепилось исторически) и украинцы для обозначения православных малороссов, вкладывая в эти слова политический смысл. “Украину" стали изображать землей, духовно близкой Польше. При этом акцент делался на ее противопоставлении России, что отразилось и в терминологии (польские националисты еще называли ее “Русью”, в противовес “Московщине”, т. е. России, которая, по их убеждению, Русью не являлась» [23, с. 58].
Некоторые идеологи польского национализма стремились сознательно разжечь вражду между украинцами и русскими, не брезгуя при этом использовать аргументы ксенофобского и расистского характера. Например, польский клерикал Франциск Духинский считал украинцев и поляков родственными славянскими народами, а украинский язык — диалектом польского языка. «Москали» же, по его мнению, ничего общего со славянами не имеют, у них азиатское, «туранское» происхождение, а славянский язык для них чужд. Захватив землю, на которой жили «русские», т. е. украинцы, «москали» незаконно присвоили себе их имя. Культура «москалей» жалка и ничтожна и не имеет ничего общего с европейской культурой и цивилизацией, к которой относятся поляки и украинцы. Из таких посылок прямо напрашивался вывод о необходимости совместной борьбы поляков и украинцев против «московского варварства».
Польское влияние дало себя знать уже при создании первой украино - фильской’общественно-политической организации « Кирилло-Мефодиев - ского общества» в Киеве 1845 г. Главный идеолог и основатель общества, известный историк Н. И. Костомаров придерживался умеренно федералистских взглядов, что и нашло отражение в его программе. В качестве цели было намечено переустройство России из империи в федерацию славянских народов, где Украина займет место самостоятельной политической единицы. Сам Н. Костомаров, по происхождению наполовину великоросс, не испытывал ненависти к «москалям». Но в творчестве его ближайшего соратника — поэта Т. Г. Шевченко — такая ненависть стала одним из основных мотивов. Другой видный деятель Кирилло-Мефодиевского общества — П. А. Кулиш — первоначально также придерживался русофобских взглядов. Он приложил немало усилий для создания особого, отличного от русского, украинского литературного языка и придумал для него алфавит, получивший название «кулишёвки». Правда, в зрелом возрасте П. А. Кулиш отказался от русофобских воззрений и стал проповедовать неразрывное единство украинцев с русскими и белорусами.
Власти увидели в Кирилло-Мефодиевском обществе опасность, поэтому оно было разгромлено, а его участники подверглись репрессиям. А. И. Миллер отметил, что при расследовании деятельности общества было выявлено, что оно представляет собой потенциальную угрозу, но власти предпочли не предавать огласке результаты расследования и наказания для большинства «кирилло-мефодиевцев» были не слишком суровыми [24]. Многие вернулись к активной общественной деятельности в период реформ Александра II. Именно при их участии было создано Юго-Западное отделение Русского географического общества, которое стало новым центром украинофильского движения. В 60-е гг. XIX в. едва ли не главной задачей этого движения оставалась задача создания украинского литературного языка. На разговорном украинском языке, или, как тогда говорили, «малороссийском наречии», издавались сборники народных песен и сказок, художественная литература. Власти империи не видели в этом ничего предосудительного, более того, на «малороссийском наречии» даже пытались издавать некоторые официальные документы, для того чтобы их смысл был понятен крестьянскому населению Малороссии. Однако в разговорном языке отсутствовала соответствующая лексика. Созданием такой лексики и занимались украинофилы в 60-х гг. XIX в., продолжая дело, начатое П. А. Кулишом. Кроме этого, издавались работы этнографического и культурологического характера, выходили пробные выпуски периодических изданий общественно-политической тематики, в частности, украиноязычного журнала «Основа».
У краинофильское движение развивалось, в первую очередь, в таких университетских центрах, как Киев и Харьков, где проживало немало поляков, занимавших важные позиции в научно-академической среде. Польские националисты накануне готовившегося восстания стремились использовать в своих интересах украинофильское движение. Это встревожило местных монархистов, один из которых — М. Юзефович — обратился к центральным властям с письмом, в котором заявил об опасном характере связей украино - филов с поляками и об угрозе сепаратизма. В своем письме М. Юзефович высказал мнение, что никакого особенного украинского языка не было и нет, и попытки его создания имеют исключительно политический характер и угрожают целостности Российского государства. Письмо М. Юзефовича, а также начавшееся польское восстание побудили министра внутренних дел П. Валуева издать 18 июля 1863 г. специальный циркуляр, в соответствии с которым запрещалось издание на «малороссийском языке» любых произведений, кроме сочинений «изящной литературы». Валуевский указ и другие меры, предпринятые властями в отношении украинофильского движения, вынудили движение перенести центр своей деятельности на территорию Галиции, входившей тогда в состав Австро-Венгрии.
К этому времени австрийские власти были озабочены активизацией национального движения среди галицийских русинов, которое поначалу имело «москвофильскую» ориентацию. Идея же формирования отдельной от русской — украинской — нации давала империи Габсбургов определенные преимущества перед империей Романовых.
«Обрусение галичан чревато было опасностью отделения края, украинизация не только не несла такой опасности, но сама могла послужить орудием отторжения Украины от России и присоединения ее к Галиции.
Полагали, что хорошей приманкой в этом отношении станет конституция 1868 г., по которой все населявшие Австрийскую Империю национальности получили равноправие и культурную автономию», — писал по этому поводу Н. Ульянов [13, с. 214-215].
Украинизации местного русинского населения способствовали и польские националисты, занимавшие ведущие позиции в административных структурах Галиции. Поскольку полонизация галичан в условиях австрийского господства не имела перспектив, то именно в украинизации поляки увидели возможность борьбы за воссоздание польской государственности через крушение Российской империи. Перемещение центра украинского движения в Галицию, превратившуюся на рубеже XIX-XX вв. в своеобразный «украинский Пьемонт», имело для процесса украинизации целый ряд долгосрочных последствий.
Создание украинского литературного языка теперь шло в новых условиях. С одной стороны, формирование такого языка всячески поощрялось центральными властями Австро-Венгерской империи и местной польской администрацией Восточной Галиции. С другой стороны, этот новый, по сути, язык конструировался на основе галицийского диалекта, еще более далекого от русского литературного языка, чем «малороссийское наречие». Сделать новый язык как можно более непохожим на русский язык стало важной целью этого процесса. Параллельно с созданием украинского литературного языка формировались особые украинские литература, культура и наука. В Галиции же выкристаллизовалась и политическая идеология украинского национализма, которая изначально отличалась антироссийским и даже русофобским характером.
Укрепление связей между оставшимися в России украинофилами и украинским движением в Галиции беспокоило власти Российской империи, поэтому вслед за Валуевским указом последовали новые меры против нарождавшегося украинского сепаратизма. Восемнадцатого мая 1876 г. в германском городе Эмсе император Александр II подписал указ, вошедший в историю под названием «Эмский указ». В соответствии с ним было запрещено ввозить в Россию книги на украинском языке. Внутри страны тематика изданий, разрешенных к публикации, была резко сужена даже по сравнению с Валуевским указом. Запрет распространялся на театральные постановки, преподавание и публичные выступления на Украинском языке. В соответствии с Эмским указом было закрыто Юго - Западное отделение Русского географического общества.
Одновременно с мерами, направленными против украинофильского Движения, Эмский указ предусматривал оказание помощи москвофиль -
Российская империя в XIX в. столкнулась с вызовами, обусловленными нарождающимися национальными движениями, и не сумела с ними справиться. Политика имперских властей в национальном вопросе была противоречивой. Никакой последовательной и позитивной программы решения этого вопроса выработано не было. Хотя к 1917 г. ни одно из национальных движений не дошло до высшей фазы своего развития, после февральских и особенно октябрьских событий они оказали воздействие на развитие политических процессов в период Гражданской войны, а также после ее окончания. Победившие в революционных потрясениях большевики предложили свой вариант решения этнополитических проблем, доставшихся им в наследство от Российской империи. Однако последовавший через несколько десятилетий развал Советского Союза продемонстрировал, что и коммунистическая версия разрешения национального вопроса была далека от идеала.
