Формирование социально-экономической и социально-политической структур позлнесоветского общества

Устранение Н. Хрущева с вершин партийной и государственной власти во многом было закономерно. У него не было четкого и ясного плана реформ, не было необходимого образования и общей культуры, чтобы выработать такой план. Проводившиеся мероприятия были непродуманными, многие решения принимались экспромтом. К концу своего правления Хрущев потерял поддержку «снизу»: широкие массы были недовольны перебоями в снабжении, повышением цен на ряд продовольственных товаров. Это недовольство нашло выражение в массовых волнениях рабочих в Новочеркасске, которые были подавлены силой. Одновременно его перестал поддерживать средний слой партийной номенклатуры. А именно на этот слой Хрущев опирался в борьбе с консерваторами в руководстве. В составе номенклатуры к этому времени преобладали представители ее так называемого третьего поколения, выдвинувшегося в конце 1930-х гг., после завершения «большого террора». К этому поколению принадлежали Л. Брежнев и А. Косыгин, занявшие высшие посты соответственно в партии и правительстве.

После периода многочисленных импровизаций и непродуманных решений и общество в целом, и в еще большей степени правящая элита хотели стабильности и предсказуемости. На это и были направлены усилия нового руководства. Кроме того, декларировалось намерение улучшить жизнь населения, повысив эффективность экономики страны. Но благие намерения не были подкреплены четкими планами. С одной стороны, была попытка вернуться к идее Г. Маленкова об ускоренном развитии легкой и пищевой промышленности, что должно было обеспечить прирост производства товаров народного потребления. С другой стороны, говорилось о необходимости проведения экономических реформ. Но ни того, ни другого осуществить не удалось. Достигнуть намеченных рубежей в производстве товаров народного потребления не удалось из-за необходимости увеличивать расходы на оборону и внешнеполитическую деятельность. А ряд факторов внутриполитического и внешнеполитического характера стал препятствием на пути планируемых экономических реформ. В пользу проведения экономических реформ высказывался председатель Совета министров А. Косыгин. Л. Брежнев, занимавший главный партийный пост, прежде всего повел борьбу за единоличное лидерство, так же как и его предшественники. В ходе этой борьбы А. Косыгин неизбежно должен был оказаться на втором плане. Как только это произошло, намерения о проведении экономических реформ были преданы забвению. Брежневу было выгоднее оставаться верховным арбитром, стоять выше текущих проблем, а ответственность за те или иные ошибки и упущения перекладывать на других членов советского руководства.

Серьезным препятствием на пути реформ оказались также факторы идеологического и внешнеполитического порядка. Во второй половине 1960-х гг. не только Советский Союз оказывал влияние на страны Восточной Европы, у такого влияния была и обратная направленность. Дефицитный характер социалистической плановой экономики, ее неэффективность, негибкость и затратность стали явно видны для многих специалистов в этих странах. В ряде государств Восточной Европы, сначала в Югославии, затем в Венгрии, начались эксперименты по внедрению модели «рыночного социализма». На ситуацию в Югославии Советский Союз не оказывал влияния, в Венгрии советское руководство определило рамки, внутри которых происходили экономические изменения. В обоих случаях оно не видело для себя политической угрозы. В Чехословакии было иначе.

Экономические реформы в Чехословакии были задуманы в то же время, что и в СССР, и предполагали похожие меры по усилению самостоятельности предприятий. Но в 1968 г. в Чехословакии они были дополнены мерами по либерализации режима, и эта либерализация так напугала руководство КПСС, что подтолкнула его к прямому вмешательству во внутренние дела этой страны. После этих событий все попытки серьезного реформирования экономической системы «реального социализма» стали рассматриваться как праворевизионистская ересь со всеми вытекающими последствиями.

Таким образом, к концу 60-х гг. XX в. определились все основные векторы развития Советского Союза на дальнейший период. Хрущевские эксперименты, в том числе и либерализация общественно-политической жизни, были отвергнуты. Однако не произошло и реставрации сталинского режима, на что надеялись консерваторы. Вместо серьезных экономических реформ вернулись к проверенным методам управления советской экономикой из единого центра, хотя разговоры о совершенствовании хозяйственного механизма продолжались и впредь. Все присущие советской экономике фундаментальные недостатки сохранились, ее развитие продолжалось, правда, темпы развития снизились.

В начале 1970-х гг. началась массированная эксплуатация богатых нефтегазовых месторождений Западной Сибири. Одновременно резко повысились мировые цены на нефть, и на СССР, как уже говорилось, пролился «золотой дождь» из нефтедолларов. Аналогичная ситуация способствовала феноменальному взлету ранее отсталых государств Персидского залива. Советскому Союзу нефтедолларовая подпитка дала возможность решать какое-то время ряд важных проблем. Закупая за границей продовольствие и товары народного потребления, в стране удавалось поддерживать снабжение внутреннего рынка. Можно было добиваться паритета с США в области стратегических вооружений. Можно было оказывать помощь своим европейским и азиатским союзникам по социалистическому лагерю и все возрастающему количеству «друзей» в «третьем мире».

Период, названный впоследствии «застойным», был, однако, как ни парадоксально это звучит, периодом наиболее фундаментальных изменений во многих сферах советского общества. Проанализируем более тщательно изменения, которые произошли в это время в экономической, социокультурной и политической жизни СССР. На смену созданной при Сталине командно-административной экономике пришла система так называемого бюрократического административного рынка. Российский экономист В. Найшуль характеризовал ее возникновение следующим образом:

«Новая экономическая система не вводилась в стране декретами правительства и не являлась результатом “революционного творчества масс”. Она формировалась постепенно под воздействием “потребностей практики”, путем обычных административных реорганизаций, отмены или просто неупотребления старых инструкций и принятия взамен новых.

Конечным результатом этого процесса, однако, стала качественно иная система управления экономикой, основанная на согласованиях и административной торговле» [ 1, с. 41 ].

Как отмечал В. Найшуль, «в брежневской экономике механизм согласования и бюрократической торговли заменил сталинский механизм жесткого военного подчинения. На смену административно-командной системе пришел новый строй — административный бюрократический рынок, определивший на десятилетия экономическое бытие СССР» [1, с. 46]. В результате такой перестройки стала усиливаться неэффективность всей системы. В частности, административный рынок мешал научно-техническому прогрессу и любым инновациям.

Параллельно с развитием административно-бюрократического рынка и в непосредственной связи с ним разрастается теневая экономика. В условиях дефицита пользовавшихся спросом товаров и услуг расширялись нелегальные каналы их распределения и перераспределения. Но

«такого рода деятельность, — отмечал Дж. Боффа, — не могла ограничиваться исключительно рамками торговли: она получила столь заметное развитие, что распространилась на производственную сферу. Даже на основной, государственной службе некоторые люди пытались изыскивать источники дополнительного дохода, например, утаивая часть продукции, избежавшей официального контроля, и пуская ее потом по каналам “черного” рынка. Особое распространение такая система приобрела на периферии и в некоторых республиках СССР, где образовалась разветвленная сеть “повязанных” между собой сообщников, состоящих на государственной службе. Стоит учесть, что и сами государственные предприятия, чтобы получить лучшие результаты, вынуждены были в обход контроля сверху создавать свою параллельную экономику: практически каждый директор старался заполучить побольше ресурсов, чтобы потом выгодно обменять их на других предприятиях» [2, с. 70].

Возникновение теневой экономики стало своего рода расплатой за отказ от проведения реформ. Экономическая жизнь приспосабливалась к имевшимся условиям, вырабатывала соответствующие формы существования. Рост коррупции имел серьезные социальные и политические последствия, речь о которых еще впереди. Происходившие экономические и следовавшие параллельно с ними социальные сдвиги не могли не затронуть такой важной для советского общества сферы, как идеологическая. Известно, что для любого тоталитарного режима идеология выступает важнейшим фактором собственной легитимации и условием нормального функционирования всей общественно-государственной системы. Степень идеологической легитимности коммунистического режима в СССР была, несомненно, выше, чем, например, у его восточноевропейских соседей.

Однако уровень идеологической монолитности советского общества не мог сохраняться вечно. Нарушению монолитности способствовал целый ряд факторов. Например, можно отметить, что всегда существовало противоречие между официальной коммунистической идеологией и реальной коммунистической практикой, между лозунгами официальной пропаганды и повседневной действительностью, с которой сталкивалась основная масса советских людей. Уже частичная десталинизация, предпринятая Н. Хрущевым в форме «критики культа личности И. Сталина», нанесла удар по ряду базовых ценностей, сформированных пропагандой в предшествующий период существования Советского Союза. Поставив под сомнение деятельность И. Сталина, Н. Хрущев тем самым бросил тень на всю советскую систему и ее идеологический фундамент. Сознавая последствия своих действий, Н. Хрущев шарахался из стороны в сторону, в итоге не сформулировав целей и направления своих реформ.

Идеологическая «эрозия» в полной мере стала реальностью уже во времена руководства страной Л. Брежневым. Его правление было отмечено, с одной стороны, небывалыми прежде достижениями, с другой — нараставшим разочарованием в прежних идеалах и ценностях. Прежде всего, оказались дискредитированы представления о «светлом будущем» — коммунизме, который не наступил в обещанные сроки, а партийное руководство избегало прямых объяснений с народом по этому поводу. К тому же, реальное повышение уровня жизни не всегда ощущалось психологически. Зачастую, наоборот, усиливалось недовольство своим материальным положением из-за сохранявшегося дефицита на многие товары и услуги. С обострением социально-экономических проблем усилилась деградация во многих сферах общественной жизни. Стала отчетливо обнаруживаться коррупция и разложение партийногосударственного аппарата. А всеохватывающая коррупция, по мнению французского социолога М. Догана, является симптомом делегитимации режима [3, с. 151].

Но до полной его делегитимации в Советском Союзе в начале 1980-х гг. было еще далеко, тем более что общество по большей части находилось в неведении относительно реально стоящих перед ним проблем. Правда, это касалось не всех. В результате десталинизации, проведенной на рубеже 1950-1960-х гг., а также в результате ряда социальных, экономических и социокультурных процессов в советском обществе начинают появляться отдельные люди и даже целые группы, способные к критическому отношению к «социалистической действительности». Позже количество таких людей и групп увеличится. Среди факторов, способствующих этому, можно назвать модернизацию социальной структуры населения в целом, ослабление изоляции от внешнего мира, формирование своеобразного среднего класса по-советски, ядром которого были постепенно растущие группы гуманитарной и научно-технической интеллигенции, высококвалифицированные слои городских рабочих. В результате, как отмечал российский политолог А. Зудин, советское общество

«ушло очень далеко от базовых официальных ценностей. Отказ от последовательной модернизации официальной идеологии в конечном счете способствовал подрыву ее корневой системы в массовом сознании. Социальная база официальных ценностей оказалась етраниченной наиболее отсталой частью общества. Она лишилась контакта с системой ценностей советского среднего класса, взаимоотношения с которым все больше сводились к формуле “внешняя лояльность — внутренне отчуждение”.

Началось быстрое культурное структурирование позднего советского общества. Во-первых, на всем культурном пространстве идет рекомбинация “материала”, преобразованного на предшествующих этапах динамики. Рождаются субкультуры — альтернативные формы культурной и социальной организации советского общества. К середине 80-х гг. пространство официальной культуры пронизывает цепь субкультур, находившихся на различных стадиях зрелости. Вполне сложившиеся интеллектуализиро - ванные культуры “западничества” и “русофильства” в субэлитных слоях, в советском “среднем классе” соседствуют с переплетающимися лирической и смеховой культурами. В тесной связи с ними возникает и особая технократическая субкультура вспомогательных эшелонов (“мозговые центры” при партийно-государственных структурах). Идет формирование молодежной субкультуры» [4, с. 106].

В политическом плане одним из симптомов развернувшихся социокультурных процессов стало появление диссидентского движения. Диссиденты — это те, кто бросил вызов официальной идеологии и политической системе, используя либеральные по своей сути лозунги защиты прав человека. Хотя диссидентство было распространено только в Москве, Ленинграде, прибалтийских республиках и на Западе

Украины (отчасти в Киеве), его наличие свидетельствовало о начале идеологической дифференциации советского общества. Эта дифференциация касалась и тех, кто официально сохранил лояльность к существующему режиму.

Советский диссидент А. Амальрик дал общую характеристику идеологических течений, существовавших в СССР в 1970-1980-е гг. Рассмотрим идеологии, которые, по его мнению, можно было выделить в тогдашнем Советском Союзе [5, с. 678-680].

«Неосталинский марксизм» — это марксизм, протянутый сквозь игольное ушко ленинской теории захвата власти и сталинской практики ее удержания, а затем просеянный сквозь прагматическое сито наследниками Сталина. Социальная группа, поддерживающая эту идеологию, — партгосаппаратчики, прежде всего центра.

«Неосталинский национализм» — это своеобразный национал-болыпе - визм, с одной стороны, опирающийся на марксизм, с другой — тянущийся в сторону все большего русского национализма с осовремененными старомосковскими идеями сильной «отеческой» власти. Его социальная опора — также партаппаратчики, но в большей степени провинциальные.

Следующая идеология, уже неофициальная — «неославянофилъство». Для нее характерна вера в исключительность России и в необходимость возвращения к старым русским домарксистским и вообще дозападным традициям, к православию. Хотя она враждебна идеологиям официальным, ее правое крыло с «неосталинским национализмом» связывает идея шовинизма. Но «неосталинскому национализму» совершенно чужды гуманистические черты, присущие «неославянофильству» — своего рода «национализму с человеческим лицом». Как националистическая идеология она может опираться на весьма широкую социальную опору — и на полуинтеллигенцию города и деревни, и на более широкие слои.

«Социально-этическую идеологию» по традиции можно было бы назвать «народнической». Эта идеология пыталась сформулировать идеи социальной справедливости, основываясь не на экономическом детерминизме, а на нравственных постулатах. С «неославянофильством» ее связывала общая идея русского мессианства: вера в особую роль России и в то, что Россия дала или даст миру совершенные и уникальные формы человеческого общежития. Эта идеология также была традиционна для России, и она могла привлечь значительные слои разочаровавшейся в марксизме, но популистски настроенной интеллигенции.

«Либерально-демократическая идеология» сложилась под влиянием западного либерализма и считала желательной постепенную трансформацию советской системы в демократическое плюралистическое общество западного типа с учетом сложившейся структуры собственности, но с действенным контролем общества над экономикой и с предоставлением значительной свободы частной инициативе. Идея гуманизма и осознание ценности человеческой личности связывали эту идеологию с левым крылом «социально-этнической», народнической идеологии. Социальную опору «либерально-демократической идеологии» составляла значительная часть среднего класса — все те, кто достаточно энергичен и образован, чтобы добиться определенного успеха.

«Либеральный марксизм» — это идеология, связанная с «либераль - но-демократической идеологией» общей идеей правопорядка, т. е. установления и строгого соблюдения законов, гарантирующих, в частности, права человека. «Либеральный марксизм» — это идеология «социализма с человеческим лицом» применительно к Советскому Союзу. Она предусматривала демократизацию и плюрализацию общества при сохранении марксизма как ведущей идеологии и коммунистической партии как ведущей политической силы. Социальная опора этой идеологии — значительная часть воспитанного на марксизме среднего класса, в том числе партийных функционеров и менеджеров. «Либеральный марксизм» объединяла с «неосталинским марксизмом» общая идея построения социализма.

Кроме идеологий, А. Амальрик выделял субидеологии, называя их идеологиями-чувствами. Начинается анализ субидеологий с «охранительной идеологии власти» как более или менее идеологически оформленного чувства самосохранения. Эта субидеология эмоционально питает и идеологически питается прежде всего от «неосталинского марксизма» и «неосталинского национализма», но косвенно связана с «либеральным марксизмом» и «неославянофильством» как с возможными путями отступления.

«Эгалитаризм и национализм масс» — это, по мнению А. Амальрика, еще более чувство, чем идеология, выражается не в документах, а в народных настроениях. Эта идеология-чувство носит пассивно-взрывной характер, поскольку сквозь пассивное принятие действительности и желание просто «жить» она вдруг прорывается внезапными вспышками, чаще всего индивидуальными. Она могла бы представлять собой угрозу для стабильности советской системы, считал А. Амальрик, если бы эти вспышки стали групповыми. «Эгалитаризм и национализм масс» связан с «неославянофильством» и испытывает косвенное влияние «неосталинского национализма», который отождествляется с популярной идеей сильной власти, и «либерально-демократической идеологии», которая отражает тягу народа к большей личной свободе и более высокому уровню жизни (по примеру Запада).

Еще одна субидеология — «реформизм среднего класса» — это характерный для среднего класса конформистский подход к действительности с желанием избежать потрясений и каких-либо резких скачков в ту или иную сторону. У «реформизма среднего класса» прямая идеологическая связь с «либерально-демократической идеологией» и с «либеральным марксизмом», а также косвенная — с «неосталинским марксизмом», поскольку часть среднего класса представляла собой партийно-государственных функционеров.

Наряду с этим можно отметить и фундаментальные изменения в политической культуре позднесоветского общества периода «застоя». На место той искусственной гомогенности, которая сформировалась при Сталине, приходит характерная для дореволюционной России борьба западнической и почвеннической традиций. Зародившиеся в период «оттепели» относительно самостоятельные линии ведущих «толстых» литературных журналов сохранялись (до определенных пределов) и после ее окончания. Во второй половине 1960-х гг. все более заметной становится «западническая» традиция «Нового мира». А «Наш современник» и «Молодая гвардия» все более отчетливо выражают «почвенническую» традицию. Даже среди тех, кто открыто бросил вызов системе, можно увидеть такое противостояние. Ведь Сахаров с его идеей «конвергенции» — это типичный «западник», а Солженицын во многих своих произведениях и публицистике выступал как «почвенник», традиционалист.

Возрождение особенностей национальной политической культуры, которые оказали значительное влияние на ход событий в период перестройки и «постперестройки», связаны с двумя обстоятельствами. Первое — это ослабление влияния официальной идеологии, о чем уже было сказано. Второе — объективное возрастание роли интеллигенции в позднесоветском обществе. Если дореволюционная русская интеллигенция фактически исчезла как социальный феномен в результате революции и последовавших после нее репрессий и массовой эмиграции, то пришедшая ей на смену интеллигенция советского общества прошла в своем развитии несколько этапов. К 1960-1970-м гг. интеллигенция стала массовой социальной группой «застойного» общества. При всей своей неоднородности (а она состояла из привилегированных и непривилегированных групп) советская интеллигенция по своей ментальности постепенно становилась похожей на дореволюционную, что, как будет показано далее, сказалось на ходе и результатах многих политических процессов.