Теоретические кониепиии революции и социально-политические механизмы революционных процессов 1917 г. в России

Как показывает практика общественного развития, основными политическими формами осуществления назревших экономических, социальных, социокультурных изменений являются реформы и революции. Политическая история России богата примерами как первых, так и вторых. Изучая революционные процессы, российские исследователи исходят из совокупности имеющихся в современной политической науке и социологии теоретических и методологических подходов. Количество работ отечественных авторов, в которых содержится политологический анализ революционных процессов в России, весьма невелико. В связи с этим есть необходимость остановиться на основных теоретических концепциях революции, сложившихся в рамках социологии и политической науки.

Современная политическая наука и социология уделяют немало внимания изучению механизмов, лежащих в основе революционных процессов. Наиболее распространенное определение революции принадлежит С. Хантингтону, который считал ее быстрым, фундаментальным и насильственным изменением доминирующих ценностей и мифов общества, его политических институтов, социальной структуры, лидерства, правительственной деятельности и политики. Реформы — это частичные изменения в отдельных сферах общества, включая и политическую, не затрагивающие его фундаментальных основ.

Политическая мысль первоначально рассматривала революции исключительно сквозь призму идеологизированного подхода. Политическая идеология консерватизма и возникает главным образом как реакция на события Французской революции. Описывая в своем труде «Размышления о революции во франции» кровавые эксцессы этой революции, один из основоположников консерватизма Эдмунд Берк сформулировал присущий данной идеологии взгляд на революционные процессы типа французского: революция — общественное зло, она обнажает самые худшие, низменные стороны человеческой натуры. Причины революции консерваторам видятся, прежде всего, в появлении и распространении ложных и вредных идей.

С совершенно иных позиций оценивал революцию ранний либерализм. Либеральная доктрина считала революцию оправданной в том случае, когда власть нарушает условия общественного договора. Поэтому многие представители классического либерализма называли среди основополагающих прав человека и право на восстание. Постепенно под впечатлением крайностей реальных революционных процессов в либерализме стала формироваться более осторожная оценка этого явления.

Еще до Великой французской революции предпринимались попытки соединить идею коммунизма и социализма с идеей революционного ниспровержения прежней политической власти. В годы французской революции и после нее количество таких попыток неимоверно увеличилось. Наиболее видным продолжателем традиций революционного коммунизма стал К. Маркс. Для него революции — это «локомотивы истории» и «праздник угнетенных». К. Маркс создал одну из первых теоретических концепций революции. Эта концепция внешне выглядит весьма обоснованной и логически выверенной. С точки зрения марксизма глубинные причины революций связаны с конфликтом внутри способа производства — между производительными силами и производственными отношениями. На определенной ступени своего развития производительные силы не могут больше существовать в рамках прежних производственных отношений, прежде всего отношений собственности. Конфликт между производительными силами и производственными отношениями разрешается в «эпоху социальной революции», под которой основоположник марксизма понимал длительный период перехода от одной общественноэкономической формации к другой. Кульминационным моментом этого периода является собственно политическая революция.

Причины политических революций К. Маркс видел в классовой борьбе, именно ее же он считал главной движущей силой общественного развития вообще. Классовые конфликты особенно обостряются как раз в периоды социально-экономических кризисов, вызванных отставанием производственных отношений от производительных сил. В ходе политической революции более передовой социальный класс свергает класс реакционный и, используя механизм политической власти, производит назревшие перемены во всех сферах общественной жизни.

Марксизм видел в революции высшую форму социального прогресса, а в реформе — лишь побочный продукт классовой борьбы. В соответствии с марксовой логикой смены общественно-экономических формаций, политическая революция как бы подводила черту под процессом перехода от одной такой формации к другой. Исключение составлял лишь высший тип социально-политической революции — революция пролетарская или социалистическая. В ходе социалистической революции самый передовой класс — пролетариат — свергает власть буржуазии и начинает переход к новому коммунистическому обществу. Начало такого перехода К. Маркс связывал с установлением диктатуры пролетариата, целью которой должно быть подавление сопротивления свергнутых эксплуататорских классов и ликвидация частной собственности как главная предпосылка устранения классовых различий вообще. Предполагалось, что социалистическая революция неизбежно примет всемирный характер и начнется в наиболее развитых странах, так как для нее необходима высокая степень зрелости капиталистического общества и высокая степень зрелости материальных предпосылок нового общественного строя. На практике же общественное развитие пошло совсем не так, как представлял К. Маркс. Рабочее движение в странах Западной Европы — а именно на него К. Маркс и Ф. Энгельс возлагали особые надежды — в большинстве случаев социальной революции предпочло социальную реформу. Идеи революционного марксизма нашли поддержку в таких странах и регионах, которые сами основоположники данного направления ни при каких обстоятельствах не считали пригодными для начала коммунистического эксперимента.

Параллельно с марксизмом в XIX в. предпринимались и иные попытки создания теоретических концепций революции, объяснения причин их возникновения и механизмов развития. Примером этого может служить книга Алексиса де Токвиля «Старый порядок и революция» [1]. В противоположность К. Марксу, А. Токвиль видел причины революций не в экономическом кризисе, вызванном отставанием производственных отношений от ушедших вперед производительных сил. Он полагал, что революционные взрывы могут происходить не обязательно в результате ухудшения ситуации в обществе. Люди, по мнению мыслителя, привыкают к лишениям и терпеливо переносят их, если считают неизбежными.

Но как только появляется надежда на улучшение, эти лишения воспринимаются уже как невыносимые. То есть причиной революционных событий становится не сама по себе степень экономической нужды и политического гнета, а их психологическое восприятие. С точки зрения А. Токвиля, так было накануне Великой французской революции, когда массы французов стали воспринимать свое положение как невыносимое, хотя объективно ситуация во Франции в период правления Людовика XVIII была более благоприятной, чем в предшествующие десятилетия. Не сам по себе деспотизм абсолютной королевской власти, а попытки его смягчения спровоцировали революционное брожение, поскольку ожидания улучшения своего положения росли у людей гораздо быстрее, чем реальные возможности такого улучшения.

А. Токвиль признавал, что Франция стояла на пороге серьезных изменений в экономической сфере и политическом режиме, но не считал революцию в тех условиях неизбежной. В действительности революция проделала ту же работу, которая проводилась и без нее, но с огромными издержками для всего общества. Кульминацией революции стало установление диктатуры, превзошедшей по своей жестокости все предреволюционные монархические правительства.

С возникновением позитивистской социологии в середине и второй половине XIX в. революцию стали рассматривать как отклонение от нормального хода общественного развития. Классики социологии О. Конт и Г. Спенсер противопоставляли идее революции идею эволюции — постепенных общественных изменений, совершаемых посредством политических, экономических и социальных реформ.

Среди социологических концепций революции большую известность получила концепция итальянского социолога Вильфредо Парето. В. Парето связал революции со сменой правящих элит. Согласно его концепции, элита управляет массами, манипулируя их чувствами с помощью идей, оправдывающих собственное господство. Но только лишь этих средств недостаточно для сохранения власти, поэтому правящая элита должна уметь, когда это потребуется, применить силу. Такая необходимость может возникнуть в условиях общественного кризиса, который можно рассматривать как своеобразный тест для элиты на ее соответствие своему предназначению. В. Парето полагал, что в составе элиты должны быть представлены наиболее талантливые и энергичные элементы общества. Только такая элита, обладающая несомненным превосходством перед массами, в состоянии успешно реализовывать свои функции. Жизнеспособность правящей элиты зависит от способа ее формирования. Если в обществе действуют каналы вертикальной социальной мобильности, то она постоянно пополняется наиболее достойными представителями основной массы населения. Если каналы вертикальной мобильности оказываются перекрытыми, то постепенно происходит вырождение правящей элиты, в ее составе накапливаются элементы, воплощающие бессилие, разложение и упадок, не имеющие психологических качеств, которые обеспечили бы сохранение прежнего режима.

По мере нарастания некомпетентности правящей элиты общество погружается в кризис, обусловленный ошибочными управленческими решениями. Одновременно среди низших слоев увеличивается количество элементов, обладающих качествами, необходимыми для управления обществом. Эти элементы интегрируются в контрэлиту, на основе революционных идей объединяют вокруг себя массы и направляют их недовольство против господствующего режима. Прежняя правящая элита в решающий момент оказывается неспособной эффективно применить силу и поэтому лишается власти. Однако если не будет принципиально изменен механизм рекрутирования правящей элиты, ситуация вновь повторится: выродившаяся элита будет снова свергнута. Циклы подъема и упадка, возвышения и падения являются, по мнению В. Парето, необходимыми и неизбежными, смена элит — закон человеческого общества, и его история представляет собой «кладбище аристократии» [2, с. 323-328].

Идеи В. Парето оказали большое влияние на политическую науку и социологию XX в. В частности, некоторые из них использовал создатель первой современной концепции революции П. А. Сорокин. В известной книге «Социология революции» он предпринял попытку объективного научного анализа феномена революции, далекого от односторонностей идеологизированного подхода, будь то консервативный или марксистский. Выясняя причины революций, П. Сорокин исследовал поведение людей в революционные периоды. Он полагал, что человеческое поведение определяется врожденными, «базовыми» инстинктами. Это пищеварительный инстинкт, инстинкт свободы, собственнический инстинкт, инстинкт индивидуального самосохранения, инстинкт коллективного самосохранения. Всеобщее подавление базовых инстинктов, или, как писал П. Сорокин, «репрессирование» большого их числа, неизбежно приводит к революционному взрыву. Необходимым условием взрыва является и то обстоятельство, что эти «репрессии» распространяются на весьма большую или даже подавляющую часть населения [3, с. 320-334]. Так же как и его политический оппонент В. Ленин, П. Сорокин считал недостаточным для революции одного лишь «кризиса низов». Анализируя же причины и формы «кризиса верхов», П. Сорокин, скорее, следовал подходам и выводам В. Парето. Так же как и итальянский социолог, он видел одну из важнейших причин революционных кризисов в вырождении прежней правящей элиты. Описывая атмосферу различных предреволюционных эпох, П. Сорокин отмечал присущее им бессилие господствующих элит, неспособных выполнять элементарные функции власти, а тем более оказывать силовое противодействие революции [3, с. 394-408].

В революционном процессе П. Сорокин выделял две основные стадии: первую, переходную от нормального периода к революционному, и вторую, переходную от революционного периода вновь к нормальному. Такая цикличность в развитии революции связана с основным социальным механизмом поведения людей. Революция, порожденная «репрессированием» основных базовых инстинктов, не устраняет этого «репрессирования», а еще более усиливает его. Например, голод получает еще более широкое распространение вследствие дезорганизации всей хозяйственной жизни и торгового обмена. В условиях хаоса и анархии, неизбежно порождаемых революцией, возрастает опасность для человеческой жизни, т. е. «репрессируется» инстинкт самосохранения. Факторы, подталкивавшие людей на борьбу со старым режимом, способствуют нарастанию их конфронтации уже с новой революционной властью, которая своим деспотизмом еще более усиливает эту конфронтацию. Требования безграничной свободы, характерные для начального периода революции, сменяются на ее следующем этапе стремлением к порядку и стабильности.

Вторая стадия революции, по мнению П. Сорокина, имеет ярко выраженную тенденцию возвращения к привычным, проверенным временем формам жизни. Такое возвращение может происходить как в виде контрреволюции, прямо и непосредственно отвергающей порожденные революцией отношения и институты, так и в более умеренном и выборочном отторжении некоторых из них. Не отрицая того факта, что революции приводят к осуществлению уже назревших перемен, П. Сорокин считал их худшим способом улучшения материальных и духовных условий жизни народных масс. Более того, очень часто революции заканчиваются вовсе не так, как обещают их вожди и надеются увлеченные их целями люди [3, с. 137-164].

В межвоенный период широкую известность приобрела книга американского социолога К. Бринтона «Анатомия революции» [4]. Основываясь на историческом опыте, прежде всего Франции и России, К. Брин - тон выделил несколько этапов, через которые проходит любая великая революция. Предшествует ей накопление социальных и экономических противоречий, не находящих своевременного разрешения и поэтому способствующих усилению недовольства и озлобленности у большей части населения. Далее начинается рост оппозиционных настроений в среде интеллектуалов, появляются и распространяются радикальные и революционные идеи. Попытки правящего класса осуществить реформы оказываются запоздалыми, неэффективными и еще более усиливают общественное брожение. В условиях кризиса власти революционерам удается одержать победу, старый режим рушится.

После победы революции среди ее лидеров и активистов происходит размежевание на умеренное и радикальное крыло. Стремление умеренных удержать революцию в определенных рамках наталкивается на нарастающее противодействие радикально настроенных народных масс, желающих удовлетворить все свои чаяния, в том числе и изначально невыполнимые. Опираясь на это противодействие, революционные экстремисты приходят к власти, и наступает кульминационный момент развития революционного процесса. Высшая стадия революции — стадия «террора» — характеризуется попытками полностью и окончательно избавиться от всего наследия старого режима. Окончательной стадией революции К. Бринтон, как и П. Сорокин, считал стадию «термидора». Ее наступление он связывал с «излечением от революционной горячки». Термидор приходит во взбудораженное революцией общество так же, как отлив сменяет прилив. Таким образом, революция во многом возвращается в ту точку, с которой она начиналась.

Для понимания социально-политических процессов, происходивших в нашей стране и многих других странах мира в последнее столетие, следует обратить внимание на концепцию Дж. Дэвиса и Т. Гарра, которая, по существу, является модификацией и развитием взглядов А. де Токвиля и известна под названием теории относительной депривации [5, с. 378-381]. Под относительной депривацией понимается разрыв между ценностными ожиданиями (материальными и иными условиями жизни, признаваемыми людьми справедливыми для себя) и ценностными возможностями (объемом жизненных благ, которые люди могут реально получить). Протест вызывается отнюдь не абсолютными размерами нищеты и бедствий народных масс. Можно найти, указывает Дж. Дэвис, бессчетное количество исторических периодов, когда люди жили в постоянной бедности или подвергались чрезвычайно сильному гнету, но открыто не протестовали против этого. Постоянная бедность или лишения не делают людей революционерами, чаще всего они терпят такие условия со смирением или немым отчаянием. Лишь когда люди начинают задаваться вопросом о том, что они должны иметь по справедливости, и ощущать разницу между тем, что есть, и тем, что должно бы быть, тогда и возникает синдром относительной депривации.

Дж. Дэвис и Т. Гарр выделяют три основных пути исторического развития, которые приводят к возникновению подобного синдрома и обостряют его до уровня революционной ситуации. Первый путь таков: в результате появления и распространения новых идей, религиозных доктрин, ценностей возникает ожидание более высоких жизненных стандартов, осознающихся людьми как справедливые, однако отсутствие реальных условий для реализации таких стандартов ведет к массовому недовольству. Такая ситуация может вызвать революцию пробудившихся надежд. Второй путь во многом прямо противоположен первому. Ожидания остаются прежними, но происходит существенное ухудшение возможностей для удовлетворения основных жизненных потребностей в результате экономического или финансового кризиса, либо в случае неспособности государства обеспечить приемлемый уровень общественной безопасности, либо из-за прихода к власти авторитарного, диктаторского режима. Разрыв между тем, что люди считают заслуженным и справедливым, и тем, что они имеют в реальной действительности, воспринимается как невыносимый. Такая ситуация названа Дж. Дэвисом революцией отобранных выгод. Третий путь сочетает в себе элементы первых двух. Надежды на улучшение положения и возможности реального удовлетворения потребностей растут одновременно. Это происходит в период прогрессивного экономического роста, жизненные стандарты начинают возрастать, также поднимается уровень ожиданий. Но если на фоне такого процветания по каким-либо причинам (войны, экономический спад, стихийные бедствия и т. д.) резко падают возможности удовлетворения ставших привычными потребностей, это приводит к революции крушения прогресса. Ожидания по инерции продолжают расти, и разрыв между ними и реальностью становится еще более нестерпимым. Решающим фактором, считал Дж. Дэвис, будет смутный или явный страх, что ставшая привычной почва уйдет из-под ног.

Следует все же понимать, что ни одна классическая или современная концепция революции не способна полностью объяснить такое сложное социально-политическое явление. Каждая из них лишь отражает отдельные элементы и стороны революционных процессов. Исследование реальной практики этих процессов и их результатов позволяет сделать вывод о том, что революции никогда не завершались так, как мечтали сами революционеры. Очень часто их результаты оказывались прямо противоположными и приносили с собой еще большую несправедливость, неравенство, эксплуатацию, угнетение. Вследствие этого к концу

XVIII в. был разрушен миф о революции как синониме прогрессивных изменений. Революция уже не представлялась воплощением высшей логики истории. Влияние идеологических доктрин, по-прежнему делающих ставку на революционное насилие, резко упало, а социологические и политологические концепции общественного развития рассматривают в качестве предпочтительной формы развития постепенные, эволюционные изменения.

Нерешенные социально-экономические и социально-политические проблемы в России усугубились в годы Первой мировой войны, поэтому революционные события 1917 г. наступили вполне закономерно. Февральскую революцию наиболее адекватно можно объяснить исходя из концепций Дж. Дэвиса и В. Парето. Они видят причины революций в возникновении социально-психологического синдрома в сознании людей, суть которого заключается в восприятии своего положения как крайне нищенского и несправедливого, что и толкает их на бунт против власти. Этот синдром появляется вместе с повышенными ожиданиями и отсутствием реальных возможностей удовлетворения сформированных этими ожиданиями потребностей. Другой вариант — невозможность по каким-либо причинам удовлетворить привычные потребности в полном объеме. И наконец, данный синдром может обнаружиться в том случае, когда вследствие предшествующей благоприятной ситуации возрастают ожидания людей, а возможности реального удовлетворения возросших потребностей резко ухудшаются, например, из-за стихийного бедствия, войны или экономического кризиса. Примерно так и было в России накануне 1917 г. Относительно благоприятное социально-экономическое положение предвоенных лет сменилось прогрессирующим ухудшением условий жизни в период войны. Взрыв народного недовольства в феврале 1917 г. был связан с этим обстоятельством. Этот взрыв стал реакцией масс на длительное подавление властью базовых, по словам П. Сорокина, инстинктов, определяющих поведение людей.

Однако в самом начале характер революционного кризиса был детерминирован не только социальными конфликтами «внизу», но и конфликтом элит «наверху». В связи с этим следует вспомнить одну из первых социологических концепций революции В. Парето, который видел главные причины революций в конфликте между правящей элитой и контрэлитой, оспаривающей у первой лидирующее положение в обществе. По мере деградации прежней правящей элиты и вследствие этого снижения эффективности управленческих решений общество вступает в кризисный период. Вместе с тем осуществляется интеграция наиболее способных представителей массы в контрэлиту, заявляющую свои претензии на власть. Реальные революционные процессы, безусловно, имеют гораздо более сложную динамику и обусловлены весьма разнообразными факторами. Одним из этих факторов и является конфликт элит.

В российской действительности начала XX в. признаки такого конфликта заметны вполне отчетливо. Правящая элита самодержавной России в последний период существования империи была аристократической по своему происхождению. Если вспомнить фамилии чиновников, занимавших министерские или иные важные посты в структурах власти Российской империи того периода, то можно отметить, что часто повторяются одни и те же фамилии. Это явно показывает, сколь узок был круг соискателей на высшие должности в государстве. Кровное родство с правящей династией было фактором, ускорявшим продвижение к самым высоким постам в государственной иерархии. Конечно, существовали каналы рекрутирования в состав правящей элиты выходцев из средних и низших слоев дворянства и даже «низших» сословий, но это было возможно лишь в результате медленного продвижения по ступеням бюрократической лестницы, причем скорость и успешность продвижения зависели отнюдь не только от деловых качеств человека, но и от семейных связей и умения услужить начальству.

Состав правящей элиты тогдашней России, способы ее рекрутирования определили и ее основные качества. В первую очередь — это консерватизм, проявляющийся в недоверчивом и даже враждебном отношении к любым инновациям, даже исходившим от самого императора. Замкнутость элиты неминуемо вела к ее деградации, выражавшейся в появлении на важнейших государственных постах откровенно слабых и малокомпетентных людей, в снижении уровня и качества принимаемых управленческих решений и, как следствие этого, ухудшении ситуации в тех сферах, которых решения эти напрямую касались.

Тенденция к деградации правящей элиты особенно усилилась в годы Первой мировой войны. Неподготовленность России к войне, дезорганизация снабжения населения и армии, прогрессирующий кризис транспортной системы были связаны с просчетами правящих кругов, неспособностью бюрократического аппарата империи справиться с назревшими проблемами. Наиболее отчетливо названная тенденция обнаружилась в период распутинщины, когда критерием назначения на высокие должности стала протекция невежественного старца. Такая ситуация резко обострила конфликт между аристократически-бюрокра - тической элитой, находившейся у власти, и активно формировавшейся в предшествующие годы оппозиционной, довольно широкой по своему составу, контрэлитой.

Для интеграции и политико-организационного оформления контрэлиты в результате революционных событий 1905-1907 гг. сложилась благоприятная ситуация. С одной стороны, появление условий для легальной деятельности нерадикальных политических партий и введение, пусть и усеченного, института парламентаризма в виде Государственной думы впервые создавало автономную от государства сферу публичной политики. Но, с другой стороны, принципы формирования структур исполнительной власти остались неизменными. Таким образом, возникла ситуация, позволявшая некоторым из либеральных политиков открыто декларировать свои взгляды и предложения по вопросам общественного развития, но лишавшая их возможности оказывать реальное воздействие на решение этих проблем.

Отстраненность от реального управления страной порождала у амбициозных представителей «общественности» (коими считали себя лидеры умеренно оппозиционных партий) своеобразный комплекс неполноценности. Этот комплекс выражался в постоянных и, возможно, не всегда справедливых нападках на «правящую бюрократию». Противостояние «общественности» и «власти» усилилось с началом мировой войны. Как уже было сказано, многие трудности, обрушившиеся на Россию с началом военных действий, стали результатом недостаточной компетентности и нерациональных управленческих решений тогдашней правящей элиты. Естественно, контрэлита не могла не воспользоваться этим положением для того, чтобы еще громче заявить о своих претензиях на участие в решении наиболее важных проблем, стоявших перед государством и обществом. Эти претензии были даже институализированы в двух основных формах. Во-первых, в виде созданного при активном участии либералов и правоцентристов Союзе земств и городов (Земгор), во-вторых, в виде сложившегося в Государственной думе Прогрессивного блока, включавшего в себя большинство депутатов нижней палаты, прежде всего представителей партий кадетов и октябристов. Заявляя о своей поддержке курса на ведение войны и сохранение верности союзническому долгу, Прогрессивный блок в качестве своеобразной платы за такую поддержку выдвигал требование о создании «ответственного министерства». То есть в разгар военных действий еще раз было открыто заявлено довоенное притязание контрэлиты на свое участие в исполнительной власти путем формирования правительства, подотчетного Государственной думе.

Своих целей оппозиционеры стремились достигнуть верхушечным переворотом. Даже монархисты, озабоченные судьбой монархии, считали возможным для ее спасения вступить в тайный заговор с целью убийства Распутина — главного, с их точки зрения, виновника надвигавшегося социально-политического кризиса. Среди лидеров Прогрессивного блока также не раз возникала идея заговора, однако имевшего иную цель — устранение тем или иным путем власти Николая II. Не только многие участники оппозиции, но и те, кто стоял близко к кормилу власти, возлагали свои надежды на брата императора — Михаила Александровича. Считалось, что он, став регентом при малолетнем наследнике, пойдет навстречу чаяниям «общества» и удовлетворит все политические и экономические требования Прогрессивного блока, сохранив при этом верность союзникам и доведя войну до победного конца.

Учитывая перечисленные обстоятельства, можно лучше понять механизм событий февраля 1917 г. Многочисленные факты свидетельствовали, что в стране скопился огромный потенциал для социального взрыва, но фатальной неизбежности крушения существовавшего строя на рубеже зимы и весны 1917 г., представляется, не было. Вызванный войной кризис совпал с конфликтом старой и новой элит, это наложило свой отпечаток на способ и форму его разрешения. Увидев в случившихся волнениях угрозу стабильности государства, деятели думской оппозиции решили спасти положение давно задуманной комбинацией с отречением Николая II от престола.

Однако события приняли такой оборот, что все ранее строившиеся планы были разрушены. Николай II неожиданно отрекся от престола не только за самого себя, но за своего сына. Старая власть рухнула в одночасье, освободив место для тех, кто давно жаждал попробовать свои силы в управлении страной. В самом начале Февральская революция и впрямь выглядела как классическая смена правящих элит; по В. Парето — старая элита ушла, точнее, разбежалась в буквальном смысле слова, а новая заняла ее место. Но на этом, пожалуй, сходство с теоретической концепцией и заканчивается. Хотя первый состав Временного правительства и был персонально тем самым «ответственным министерством», о котором столь много говорилось представителями Прогрессивного блока, эффективность его деятельности оказалась не выше, чем у прежней администрации. Университетские профессора и столичные адвокаты оказались не лучше царских бюрократов, так рьяно ими критикуемых. Конечно, неудачи Временного правительства объяснялись и тяжелой обстановкой в стране, но нельзя сбрасывать со счетов отсутствие реального управленческого опыта, а также специальных знаний у вновь испеченных министров и других государственных чиновников.

Исследуя проблемы русской революции, нельзя забывать и то обстоятельство, что, пожалуй, впервые в истории революция была не только стихийным социальным взрывом народных низов, но и результатом сознательной деятельности радикальных организованных группировок. Русская интеллигенция еще в XIX в. увлекалась идеями революции и социализма, что, как было показано, не столько способствовало, сколько препятствовало осуществлению задач модернизации страны (см. главы III и V). К концу XIX в. наиболее влиятельной идеологической доктриной среди русской революционной интеллигенции становится марксизм. Для исторической судьбы России это имело весьма важное значение. Дело в том, что марксизм зародился на Западе тогда, когда многие европейские страны переживали самые драматические моменты индустриализации и монополизации. Промышленная революция привела к появлению многочисленного класса городских промышленных рабочих, положение которых было очень тяжелым. Середина XIX в. была отмечена массовыми социальными движениями, опиравшимися на городских рабочих, появилось множество социально-политических концепций, к ним апеллировавших и от их имени выступавших. Марксизм сначала был одной из них, но затем получил широкую известность и поддержку. При этом приверженцами марксизма становились не столько сами рабочие, сколько интеллектуалы. Влияние революционных идей марксизма в рабочей среде зависело от уровня материального благополучия самих рабочих и степени экономической и, как следствие, политической стабильности.

К тому времени, когда марксистская доктрина окончательно оформилась, положение промышленных рабочих в наиболее индустриально развитой стране тогдашнего мира — Англии — улучшилось, и поэтому английские рабочие так и не заинтересовались революционными идеями марксизма. Энгельсу с горечью пришлось писать о том, что английские рабочие думают о политике так же, как английские буржуа. Причину изменения классового сознания английского пролетариата основоположники марксизма увидели в его «подкупе» господствующим классом за счет эксплуатации народов Британской империи.

Однако и во многих других странах, достигших высоких ступеней экономического развития, радикальные настроения рабочего класса шли на убыль. Более привлекательными, чем революционные лозунги, становились идеи социального партнерства. Если в XIX в. в ряде стран возникли массовые социал-демократические партии, ориентировавшиеся на революционные цели, то впоследствии эти же партии эволюционировали в реформистском направлении, полностью отказавшись от марксистской идеологии. Появление и распространение марксизма в Западной Европе не совпало с наиболее драматическим периодом модернизации западноевропейских стран.

В России ситуация складывалась иначе. Здесь жизнь городских рабочих в конце XIX в. была весьма похожа на ту, которая описана в знаменитой книге Ф. Энгельса «Положение рабочего класса в Англии». Сложилась уникальная обстановка: с одной стороны, обнаружились многочисленные проблемы и противоречия, свойственные всякому обществу, вступившему в период модернизации, но не завершившему ее; с другой — сформировалась радикально настроенная интеллигенция, увлеченная идеями революции и социализма. Значительная часть этой интеллигенции с восторгом встретила учение К. Маркса, восприятие которого было подготовлено уже существовавшей социалистической традицией. Следует отметить, что распространение марксизма в России полностью соответствовало одной из фундаментальнейших черт российской политической культуры — противостоянию «почвеннической» и «западнической» тенденций. Это противостояние, будучи порождением социокультурного раскола российского общества, сначала нашло отражение в борьбе между славянофилами и западниками, а затем — среди социалистически настроенной русской интеллигенции. С 1880-х гг. социалистическое движение России разделилось на олицетворявших почвенническую тенденцию народников и марксистов, полагавших, что образец социально-экономического и политического развития Западной Европы является универсальным и будет неизбежно повторен в России.

Однако не все русские марксисты оказались последовательными западниками. В российской социал-демократии произошел раскол. Меньшевики во главе с видным российским марксистом Г. Плехановым остались верны ортодоксальному марксизму и, следовательно, стали продолжателями западнической традиции. В противовес меньшевикам «почвенническое» течение русской социал-демократии олицетворяли собой большевики. Возникновение идеологии большевизма связано с именем В. Ульянова (Ленина).