Современная политическая наука об общих закономерностях посткоммунистического транзита

С середины 70-х гг. XX в. стал набирать силу глобальный процесс крушения антидемократических режимов, охвативший практически все континенты и регионы земного шара. Этот процесс С. Хантингтон назвал «третьей волной демократизации». «Первая волна демократизации», по его мнению, охватывала период более чем в сто лет — с 1820 по 1926 г. и коснулась многих стран европейского и американского континентов. С 1926 г. — года окончательного утверждения фашистской диктатуры Муссолини в Италии, начинается возвратная, или «реверсивная», волна, характеризующаяся сокращением числа демократий и увеличением числа тоталитарных и авторитарных политических режимов. С 1942 г., т. е. с переломного момента Второй мировой войны, начинается «вторая волна демократизации», продолжавшаяся, по мнению Хантингтона, до 1962 г. Затем вновь следует откат, ознаменованный длинной цепью военных переворотов в латиноамериканских, азиатских, африканских и даже европейских (Греция, 1967) странах. «Третья волна демократизации» начинается с демократических перемен сначала в странах Южной Европы (Испания, Португалия, Греция), а затем в странах Латинской Америки и Восточной Азии.

Кульминацией «третьей волны демократизации» стало крушение на рубеже 1980-1990-х тт. казавшихся незыблемыми коммунистических режимов в Советском Союзе и странах Центральной и Восточной Европы. С этого момента процессы посткоммунистического развития становятся основным объектом изучения оформившейся в относительно самостоятельную научную дисциплину транзитологии.

Первоначально проблемы становления демократических режимов в бывших социалистических странах исследовались на основе традиционных для теории политической модернизации и транзитологических концепций подходов. Перспективы утверждения в посткоммунистических странах новых экономических и политических институтов оценивались исходя из опыта посттоталитарного и поставторитарного развития Германии, Италии, стран Южной Европы, Латинской Америки.

Со временем мнения западных политологов, изучающих постком - мунистически»-переходные процессы, разделились. Одни (в их числе, например, такие известные ученые, как А. Лейпхарт и Ф. Шмит - тер) считали, что процессы, происходившие в конце 1980-х — начале 1990-х гг. в странах Восточной Европы и на постсоветском пространстве, при всей их специфике были все же аналогом процессов и событий, имевших место в других регионах, затронутых «третьей волной демократизации».

Существует и иная точка зрения. По мнению американского политолога С. Терри, проблемы, стоявшие перед посткоммунистическими странами, имели как минимум пять отличий от проблем в странах, ранее осуществивших переход от тоталитаризма и авторитаризма к демократии. Первое отличие связано с тем, что в посткоммунистических странах пытаются одновременно создать рыночную экономику и плюралистическую демократию. До сих пор ни одна авторитарная или тоталитарная система не знала такой степени огосударствления экономики, как в коммунистических государствах. Стремление одновременно сформировать рыночное хозяйство и стабильную демократическую систему порождает внутреннюю противоречивость посткоммунистического перехода. Хотя в длительной исторической перспективе демократия и рынок взаимодополняются и укрепляют друг друга, на начальном этапе реформирования бывших социалистических государств они могли вступать между собой в конфликт. Он мог происходить по следующей схеме: радикальные экономические реформы приводят к серьезному снижению жизненного уровня населения, тяготы начального этапа перехода к рынку порождают политическую нестабильность, которая затрудняет создание правовых и институциональных основ дальнейших экономических реформ, мешает привлечению иностранных инвестиций, способствует продолжению экономического спада, а экономический спад, в свою очередь, усиливает политическую напряженность в обществе.

Второе отличие также касается социально-экономической сферы. В странах, находившихся на более низком уровне экономического и индустриального развития, при переходе к демократии стояла задача создания новых отраслей народного хозяйства. А посткоммунистические государства столкнулись с необходимостью полного демонтажа значительной части уже существовавших секторов промышленности при одновременной радикальной перестройке и модификации многих производств.

Третье отличие связано с высокой этнической неоднородностью пост - коммунистических стран. Это приводит к распространению националистических настроений. Национализм в любых его формах, как правило, плохо совместим с демократией, поскольку подчеркивает превосходство одних наций над другими, тем самым раскалывая социум по этнонацио - нальному признаку и препятствуя возникновению подлинного гражданского общества.

Четвертое различие между посткоммунистическими и поставторитар - ными переходными процессами С. Терри связывала с проблематикой гражданского общества. С ее точки зрения, применение этого понятия к реалиям 90-х гг. XX в. Восточной Европы и бывшего СССР вообще весьма сомнительно. Гражданское общество предполагает не только существование автономных от государства политических и общественных организаций, но и их способность взаимодействовать в определенных границах. Без наличия таких институционально оформленных границ, без готовности общественных групп и лидеров следовать общепринятым правилам игры возможен паралич политической системы. В посткоммунистических странах существуют серьезные препятствия на пути формирования реального гражданского общества. С одной стороны, в большинстве этих стран до установления коммунистических режимов существовали лишь элементы гражданского общества, весьма далекие от его зрелых форм. С другой стороны, реальная политическая практика оппозиционных групп и политический опыт последних лет коммунистической власти не способствовали формированию представлений о политике как «искусстве возможного». Политическая жизнь фрагментарна и излишне персонализирована, конфронтация здесь по-прежнему преобладает над компромиссом, а электорат пребывает в состоянии отчуждения и замешательства.

Пятое отличие посткоммунистического развития С. Терри видела в международных условиях. Они менее благоприятны, чем были для Германии и Италии в послевоенные годы или для южноевропейских стран в 70-е гг. XX в. На рубеже XX и XXI вв. многие посткоммунистические страны не получали должной помощи и поддержки.

С точки зрения другой американской исследовательницы, В. Барнс, в Восточной Европе, в отличие, например, от Латинской Америки, речь шла не о возвращении к демократии. На Востоке правовое государство и другие демократические институты не восстанавливаются, как это было в других странах, а создаются практически заново. Аналогичная ситуация и в сфере экономики, где рождается новая система, а не модифицируется уже существовавшая.

Первоначальные представления о сроках и этапах переходного процесса в посткоммунистических странах базировались на опыте предшествующих поставторитарных переходов таких относительно развитых в промышленном отношении стран, какими были государства Восточной Европы и СССР; предсказывалась возможность достаточно быстрого перехода к рыночной экономике, к стабильной демократии. С позиций прежних транзитологических концепций, этот переход должен был состоять из двух основных этапов — перехода к демократии и консолидации демократии. На основе накопленного практического опыта экономических и политических реформ в бывших социалистических странах прежние выводы в последнее время уточняются. Американский политолог Л. Шин перечислил этапы трансформации посткоммунистического общества: разрушение тоталитарной системы; переход к демократической системе; утверждение демократической системы; окончательное совершенствование демократических институтов.

Проблемы соотношения экономики и политики в процессе трансформации постсоциалистического общества привлекают внимание многих западных транзитологов. Дискуссии ведутся вокруг отмеченного выше противоречия «двойного перехода» — и к рыночной экономике, и к демократии. Ряд исследователей отмечали, что основная масса людей, отвергая коммунистические режимы, руководствовалась мотивами социально-экономического, а не идейного или политического характера. Поэтому падение жизненного уровня, нестабильность материального положения широких слоев населения вызвало в посткоммунистических обществах разочарование в демократии как политической системе. Это разочарование опасно, во-первых, резким усилением оппозиции правого и левого толка; во-вторых, ограничением демократических свобод со стороны правящего режима из-за возможности массовых народных выступлений; в-третьих, приходом к власти нового авторитарного режима. Чтобы избежать этого, предлагалось либо использовать метод шоковой терапии для ускорения периода экономических неурядиц, либо, наоборот, отложить экономические

реформы до того момента, когда производство достигнет низшей точки падения. Другая модель преобразований вообще не рекомендует одновременно проводить политические и экономические реформы. Сделать это можно, выбрав один из следующих сценариев:

1) экономические реформы предшествуют демократизации;

2) сначала предпринимаются комплексные политические реформы и только после их институционального закрепления начинаются рыночные преобразования.

Приверженцы первого сценария исходили из того, что экономические реформы требуют последовательных, решительных и непопулярных действий сильной авторитарной власти. Подобный тезис отражает представления консервативного направления теории политической модернизации 70-х гг. XX в. Но сегодня он подвергается серьезной научной критике. Основные возражения против стратегии либерализации экономики авторитарными методами сводятся к следующему: во-первых, многие авторитарные правительства на практике не способны осуществить либерализацию экономики; во-вторых, способные к проведению либерализации правительства утрачивают, по крайней мере в краткосрочной перспективе, импульсы к демократизации.

Сравнительные исследования опыта различных стран Европы, Латинской Америки и Азии не дают однозначного ответа на вопрос о том, эффективен ли авторитарный путь экономической модернизации. Нельзя исключать возможности успешного последовательного проведения рыночных преобразований при авторитарном режиме, а затем либерализации и демократизации этого режима. Некоторые авторитетные ученые полагают, что в долгосрочной перспективе коммунистический Китай, демонстрирующий успехи в создании рыночной экономики, имеет не меньшие, а большие шансы создать демократическую политическую систему, чем государства, отвергнувшие коммунистический режим, но не сумевшие на начальном этапе добиться серьезных экономических успехов. На этом фоне деятельность М. Горбачева, инициировавшего либерализацию коммунистического режима в условиях начавшегося спада в экономической сфере и в отсутствие сколько-нибудь продуманного плана рыночных реформ, выглядит недостаточно обоснованной.

Транзитология, в отличие от прежних концепций политической модернизации, не рассматривает демократизацию как процесс с однолинейной направленностью, а предусматривает самые различные, в том числе и пессимистические, сценарии ее осуществления. Перед странами, находящимися на этапе поставторитарного перехода, кроме альтернативы автократии или демократии существует и еще одна: либо возникновение гибридных режимов, сочетающих в себе элементы автократии и демократии, либо существование «стойких, но не утвердившихся демократий».

После крушения коммунизма бывшие социалистические страны развивались по-разному, и сегодня их уже нельзя рассматривать как некую недифференцированную группу. По мнению американского политолога Ч. Гати, лишь в небольшой группе бывших коммунистических государств Центральной Ёвропы и постсоветских республиках Балтии были условия для успешного завершения демократических преобразований и экономических реформ. Гати отмечал возможность существования гибридных режимов на посткоммунистическом этапе. Все, восточноевропейские государства, не вошедшие в вышеназванную группу, а также Россию, Украину, Белоруссию и Молдавию американский политолог причислял к группе стран с полуавторитарными режимами. В этих странах, по его мнению, проводились умеренные рыночные реформы, власти допускали свободу прессы, проводили внешне свободные выборы. Для некоторых государств данной группы подходит утвердившееся в транзитологии понятие «делегированная демократия», или, иначе говоря, демократическая система, в которой реальная власть сосредоточена в единственном центре, например, в руках президента.

К третьей группе относятся восемь бывших советских республик Закавказья и Центральной Азии. Эти страны Ч. Гати называл «проигравшими», считая, что в них на смену тоталитаризму пришли авторитарные режимы, а шансов на формирование демократической системы и на создание современной рыночной экономики в обозримой перспективе нет.

Следует отметить, что классификации подобного рода в значительной степени субъективны. Этим можно объяснить причисление к группе наиболее преуспевших в демократизации стран государств Балтии, которые даже после вступления в ЕС и НАТО не решили проблему прав некоренного населения. Субъективизм оценок западных политологов в анализе политических процессов, идущих в постсоветских государствах, проявляется и в их отношении к результатам так называемых «цветных революций» в Грузии и на Украине. Хотя никакого реального прогресса в области прав и свобод человека, эффективности функционирования государственных институтов, соблюдения демократических норм политической жизни в этих странах в последние годы не наблюдалось, западные эксперты стали называть их образцами демократии для других государств СНГ. Реально политическое развитие Грузии при М. Саакашвили демонстрирует гораздо большие авторитарные тенденции, чем во времена Э. Шеварнадзе. Украина же после «оранжевой революции» остается расколотой по социокультурному, цивилизационному признаку, что воспроизводит перманентный политический кризис в этой стране. Пришедшие к власти на Украине в результате «оранжевой революции» силы пытаются вопреки воле значительной части населения вытеснить русский язык и русскую культуру, насаждают антироссийские оценки исторического прошлого, реабилитируют националистов-бандеровцев, запятнавших себя многочисленными преступлениями в период Великой Отечественной войны и в первые послевоенные годы.

Подобный курс не имеет ничего общего с ценностями либерализма и демократии. Но он находит понимание и поддержку на Западе, поскольку и Грузия, и Украина после «цветных революций» внесли существенные коррективы в свою внешнюю политику, усилив в ней прозападные и одновременно антироссийские тенденции. Можно заключить, что в оценке уровня демократизации Грузии и Украины в западной политической науке преобладает геополитический фактор.

Геополитический аспект влияет и на оценки западными экспертами результатов посткоммунистического транзита в России. Характерно, что негативные оценки политической и экономической ситуации в Российской Федерации усиливались по мере укрепления ее позиций на международной арене и повышения независимости и самостоятельности внешнеполитического курса.