Реформы и контрреформы XIX — начала XX в. в России

Для России начала XIX в. было характерно постепенное осознание верховной властью необходимости реформ и составление соответствующих планов, причем на самом высоком уровне. Речь шла о вполне продуманных мерах, которые совмещали в себе социально-экономические преобразования в духе экономического либерализма и политические реформы, включая конституционное оформление представительной власти. Однако планы так и остались планами. Их осуществлению помешали и внешние факторы, что было следствием вовлечения России в европейскую политику, и совокупность внутренних факторов. С одной стороны, налицо было сопротивление консервативных элементов высших кругов правительственной бюрократии и аристократии, а с другой — это сопротивление стимулировала деятельность радикальных сил. Именно в это время на российскую почву попадают идеи революционного радикализма. И как часто бывало с другими «импортными» идеями, в российских условиях они привели к результатам, обратным тем, на которые можно было рассчитывать исходя из их содержания и пафоса.

Автор капитального труда по истории либеральных идей и либеральных реформ в России В. В. Леонтович отмечал:

«Александр всегда видел в революционном поведении и революционных акциях препятствие к осуществлению либеральной программы. С его точки зрения, революция не осуществление, а напротив, отрицание либеральных принципов. Кроме того и независимо от этого, само собой разумеется, что Александр считал долгом главы государства действовать против тех, кто ставит на место либеральных принципов законности и свободы революционные теории и планы восстания и переворота и кто хочет становиться не на путь реформ, а на путь насильственных действий» [11, с. 113-114].

Это неизбежно толкало Александра I в сторону консервативных элементов, что имело самые негативные последствия для судьбы реформ.

«К сожалению, не только слева, но и справа существовала удивительная неспособность отличать принципы законности и свободы от подрывных революционных теорий. Александр I вынужден был революционным поведением левых сил опираться на правые элементы, а вследствие этого ему становилось трудно и даже невозможно проводить в жизнь либеральные реформы потому, что эти круги отклоняли не только революционные тенденции, а и либеральные реформы» [ 11, с. 114].

Неудачное восстание декабристов окончательно перечеркнуло возможность сколько-нибудь значительной социальной и политической модернизации России в начале XIX в. Если бы оно не случилось, возможно, консервативные силы вынуждены были бы уступить давлению тех, кто выступал за модернизацию российского общества. Но восстание, организованное нелегальными союзами, развязало руки консерваторам, оказавшим сильное влияние на формирование политического курса Николая I.

Николай I не был откровенным реакционером «Николаем Палки - ным», каким его часто изображали в советских учебниках. По своим личным и деловым качествам он был отнюдь не худшим правителем в истории России. Конечно, по своему образованию и воспитанию он был прежде всего профессиональным военным, отсюда проистекала приверженность императора к порядку и дисциплине. Как военный инженер он высоко ценил естественнонаучные, математические и технические знания и сделал немало для развития этих научных дисциплин России. В отличие от многих «первых лиц» государства до и после него, Николай I много ездил по стране, пытаясь вникнуть в ситуацию на местах. Император лично вскрывал недостатки и разоблачал злоупотребления местных властей, наказывал виновных. Николай I был убежден в том, что, так же, как в армии все делается по уставу, так и государство и общество должны жить по четко определенным законам. По его инициативе возвращенный из ссылки М. Сперанский возглавил работу по совершенствованию и унификации российского законодательства. Итогом этой работы стало появление 45-томного Свода законов Российской империи.

Негативно относился Николай I к либеральным идеям, проникавшим в Россию из Западной Европы. Он полагал, что самодержавный строй лучше всего соответствует особенностям и традициям страны и должен быть сохранен и впредь. Император много внимания уделял вопросам совершенствования государственного аппарата, что неизбежно вело к увеличению числа чиновников. Именно в первой половине XIX в. бюрократия становится новым служилым классом, заменившим прежнее дворянство, освобожденное от обязательной службы государству. Само же дворянство осталось самым привилегированным сословием империи, причем главной привилегией дворян было право владения поместьями и крепостными крестьянами. Хотя теоретически доступ на гражданскую службу был открыт всему свободному населению империи, практически высших ступеней бюрократической лестницы достигали представители наиболее знатных дворянских фамилий. Правящая элита эпохи Николая I была представлена высшим слоем чиновников, которые одновременно являлись и наиболее крупными землевладельцами. Это обстоятельство роковым образом повлияло на решение крестьянского вопроса. Когда Николай I пришел к власти, он был убежден, что крепостное право — зло и его необходимо отменить. Но в то же время он понимал, что освобождение крестьян — очень непростая проблема, требующая решения массы экономических и юридических вопросов. Вокруг собственности на землю сталкивались интересы крестьян и помещиков. Но именно помещики, точнее, та их часть, которая составляла высший слой правящей элиты Российской империи, могли оказывать влияние на принятие решения об отмене крепостного права. С их мнением Николай I должен был считаться в первую очередь, поскольку видел в дворянско-помещичьей бюрократии главную опору своей самодержавной власти.

Искренне заботясь о благе Отечества так, как он это понимал, лично инициируя отдельные нововведения, например строительство железной дороги между Петербургом и Москвой, Николай I не сумел найти решения наиболее важных для России экономических и социальных проблем. Время его царствования оказалось в итоге временем контрреформ, в лучшем случае — временем застоя и топтания на месте.

В результате упущенные десятилетия дорого обошлись нашей стране. Именно в тот момент, когда в сфере материального производства ведущих европейских государств развернулись процессы, характерные для раннеиндустриального типа модернизации, развитие России, и без того отстававшей от них в технологическом, экономическом, социокультурном плане, существенно затормозилось. Как известно, усилившийся разрыв уровней экономического развития предопределил и военно-тех - ническое отставание России от Западной Европы, что, в свою очередь, обусловило неудачный для нее исход Крымской войны. Военное поражение заставило правительство вновь поставить на повестку дня вопрос о модернизации.

При оценке периода реформ Александра II с точки зрения современных концепций модернизации поражает совпадение действий реформаторов с содержащимися в этих концепциях рекомендациями. Власть стремилась, как и рекомендует современная политология, сохраняя политическую стабильность, одновременно реализовывать программу социально-экономических реформ не под давлением «снизу», а на основе целенаправленной и обдуманной стратегии преобразований. Русскому народу было предоставлено столько гражданской свободы и возможностей, сколько он мог, в меру своей тогдашней социальной зрелости, реализовать и усвоить. Впервые в истории России начался процесс освобождения общества от всепроникающего государственного контроля. Экономическая и социально-культурная сферы получили автономию, что на практике означало реальное движение в направлении формирования полноценного гражданского общества. Этому же способствовала судебная реформа и развитие системы местного самоуправления.

Следующим логическим шагом со стороны властей (как это и обосновывается современной политической наукой) был бы переход к решению задач политической модернизации. О том, что понимание необходимости такого шага у высших правящих кругов, несмотря на все колебания, все же было, свидетельствует проект реформ, вошедший в историю под названием Конституция Лорис-Меликова. Конечно, данный проект был крайне ограничен и несовершенен с точки зрения либерально-демократического идеала. Содержавшийся в проекте план создания представительного органа власти лишь с большой натяжкой можно оценить как начало перехода к парламентской системе. Однако в стране, только что избавившейся от крепостного рабства, не имевшей необходимых политических традиций, реализация программы реформ, изложенных в Конституции Лорис-Меликова, могла бы стать действенным шагом на пути перехода от политической системы, в определенной степени эквивалентной тоталитарным режимам XX в., к системе, близкой современным разновидностям авторитаризма. Этот первый шаг в перспективе открыл бы возможности для осуществления всего комплекса задач политической модернизации. Однако действия левых радикалов в очередной раз перечеркнули такую возможность.

Левые радикалы пореформенной России представляли весьма специфичный слой русской интеллигенции. Леворадикальное сознание русской интеллигенции формировалось в результате взаимодействия западноевропейских социалистических идей с российской действительностью. Поскольку между этими идеями и действительностью пореформенной России существовала пропасть, их взаимодействие не могло родить ничего, кроме мифов, которыми и руководствовались в своей деятельности теоретики и практики русского революционного социализма (см. главу V).

Одним их таких мифов было представление о том, что русский мужик — социалист по натуре, только и ждущий от кого-либо призыва к «социальной революции», направленной против самодержавия, помещиков, капиталистов и других «кровопийц». Когда тысячи молодых энтузиастов, вдохновленных этим мифом, «пошли в народ», их ожидало огромное разочарование. В реальности русский крестьянин 70-х гг. XIX в. больше соответствовал социальному портрету крестьянства развивающихся стран, нарисованному С. Хантингтоном столетие спустя. Русские мужики оказались совершенно невосприимчивы к абстрактным политически лозунгам, с подозрением относились к социалистическим агитаторам и предлагаемым ими схемам общественного переустройства. Пореформенное крестьянство в целом сохраняло лояльность по отношению к самодержавной власти и связывало с ней свои надежды на справедливое решение вопроса о земле.

Разочаровавшись в революции «снизу», часть молодых радикалов обратилась к политическому террору. Созданная для этих целей партия «Народная воля» в качестве одной из программных установок провозгласила созыв всенародно избранного Национального собрания. Средством, которое должно было послужить детонатором народной революции, называлось убийство царя. Ценой длительных и героических усилий последняя цель народовольцами была достигнута. Однако вместо того чтобы открыть дорогу к мифическому Национальному собранию, этот акт перекрыл путь к реальному парламентаризму. Убийство Александра II стало причиной не только отката реформ в эпоху Александра III, но и резкого усиления позиций реакционных, консервативных элементов.

Последующая четверть века российской истории абсолютно точно воспроизводит ситуацию возникновения «ножниц» между необходимым для социально-экономической модернизации и реально достигнутым уровнем политического развития общества (см. § 1 данной главы). Хотя с воцарением на престоле Александра III в социально-политической сфере возобладал контрреформаторский курс, проведенные реформы в социально-экономической сфере способствовали бурному экономическому росту. Эти реформы связаны с именем С. Ю. Витте, который занимал сначала пост министра путей сообщения, а затем — пост министра финансов. С. Витте приложил много усилий для развития сети железных дорог страны. Будучи министром финансов, он провел успешную денежную реформу, в результате которой в обращение был введен конвертируемый твердый золотой рубль, на два десятилетия обеспечивший условия для роста промышленного производства, развития внутренней и внешней торговли. Поскольку средств для инвестиций в российскую экономику внутри страны не хватало, С. Витте стремился привлекать иностранный капитал, получать займы у зарубежных государств. Правда, к иностранным инвестициям негативно относились многие высокопоставленные лица, придерживавшиеся модных в эпоху Александра III национал-патриотических взглядов. Да и увеличение внешнего государственного долга было нежелательно с точки зрения интересов национальной безопасности. Поэтому С. Витте пытался найти и внутренние источники финансирования государственных расходов, необходимых для экономического развития страны. Наиболее известной мерой, призванной увеличить доходы бюджета, стало введение по инициативе С. Витте государственной монополии на продажу крепких спиртных напитков. В целом можно сказать, что в рамках традиционного политического режима С. Ю. Витте пытался реализовать своеобразный консервативный вариант технологической модернизации страны.

Во многом благодаря усилиям С. Витте в последние десятилетия XIX в. в России началась первая фаза индустриальной революции, сопровождавшаяся резким скачком промышленного производства. По некоторым данным, в 1890-х гг. темпы роста промышленного производства вдвое превосходили аналогичные показатели Германии и втрое — Америки. Объем промышленной продукции в денежном выражении за 1890-1900 гг. возрос с 1,5 до 3,4 миллиарда рублей. Производство чугуна выросло на 216 %, добыча нефти увеличилась на 449 %, протяженность железных дорог — на 71 %. В результате общий индекс промышленного производства России за двадцать лет — с 1880 по 1900 гг. — удвоился. В начале XX в. по своему индустриальному потенциалу Россия значительно превосходила такие страны, как Франция, Австро-Венгрия, Италия, Япония, уступая только США, Германии и Великобритании.

Не менее масштабными, чем экономические, были и социальные сдвиги. За этот же период значительно возросла численность городского населения, шел процесс формирования массового среднего класса, других социальных групп, вызванных к жизни социально-экономической модернизацией (прежде всего слоя промышленных рабочих).

В начале XX в. социальные перемены стали находить выражение и в политической сфере. Возросла политическая активность различных групп городского населения. Общим для них стало стремление к непосредственному участию в политической жизни страны, выдвижение требований, направленных на институциализацию такого участия. Сначала эти требования находили свое отражение в программах первых леворадикальных партий, а затем — и в деятельности более умеренных либеральных оппозиционных групп.

Назревшую потребность в политических реформах в начале XX в. замечательно выразил выдающийся русский правовед и политический мыслитель Б. Н. Чичерин:

«Русский народ должен быть призван к новой жизни утверждением среди него начал свободы и права. Неограниченная власть, составляющая источник всякого произвола, должна уступить место конституционному порядку, основанному на законе... Пробудится ли в ней сознание этого высокого назначения? Но придет ли это сознание путем правильного внутреннего развития или будет оно куплено ценою потоков крови и гибели многих поколений, покажет будущее. Может быть, и у нас появится государственный человек, который поймет задачи времени и сумеет двинуть Россию на путь, указанный ей историей. Во всяком случае, оставаться при нынешнем близоруком деспотизме, парализующем все народные силы, нет возможности. Для того чтобы Россия могла идти вперед, необходимо, чтобы произвольная власть заменилась властью, ограниченной законом и обставленной независимыми учреждениями. Гражданская свобода должна быть закреплена и упрочена свободой политической» [12, с. 42].

К сожалению, надеждам на мирный, эволюционный сценарий продвижения по пути политической модернизации не суждено было сбыться. Николай II и его ближайшее окружение боялись даже самой мысли об ограничении самодержавной власти. События 1905-1907 гг., накануне которых требования политических свобод, конституции и парламентаризма буквально переполняли общественную атмосферу, были типичным проявлением революционного кризиса, вызванного отставанием процесса политической модернизации от сдвигов, произошедших в экономике и социальной структуре. Помимо этого, причинами первой русской революции стали острые социальные конфликты в городе и особенно в деревне, где по-прежнему оставался нерешенным земельный вопрос.

Осуществленные под давлением «снизу» конституционные по своей сути реформы следует оценивать двояко. С одной стороны, возникшие политические институты еще трудно было охарактеризовать как институты развитой парламентской демократии. Законодательные права Государственной думы были сильно ограничены, она не обладала правом формирования правительства, даже ее возможности контролировать государственный бюджет оставались минимальными. Совершенно недемократической была избирательная система. Верховная государственная власть изначально враждебно относилась к Государственной думе, видя в ней временное и вредное для общественного спокойствия учреждение. Как только обстановка позволила, самодержавие стало по частям отбирать дарованные ранее права, изменило избирательную систему в еще более антидемократическом направлении. Однако, с другой стороны, по уровню развития политической культуры и социокультурным характеристикам русское общество тогда еще не созрело для полноценной парламентской демократии.

Рассматривая события 1905-1907 гг. в исторической ретроспективе, мы видим, что Россия уже не могла обойтись без политической модернизации, но пока не была способна ее полностью завершить. Нерешенность целого ряда важнейших задач экономической и социальной модернизации, недостаточная зрелость гражданского общества делали проблематичным непосредственный переход к правовому государству и к эффективной демократической политической системе. Выбор, сделанный премьер-министром П. А. Столыпиным в пользу постепенных реформ в условиях политической стабильности, которая достигается репрессивными мерами, отражал российскую реальность. Не стремясь дать целостную характеристику деятельности и идеям П. Столыпина, отметим, что некоторые его идеи полностью совпадают с теоретическими выводами авторов современных концепций модернизации. Так, в начале 1970-х гг., анализируя проблемы политического развития и политических режимов в развивающихся странах, американский политолог Т. Цурутани писал:

«Развивающиеся страны должны иметь сильное, централизованное политическое лидерство, которое может быть авторитарным, олигархическим и даже тоталитарным... Цель развития страны — не свобода, а порядок» [13, с. 173-174].

Под этими словами, очевидно, мог бы подписаться и Столыпин, говоривший о необходимости «успокоить страну» и обещавший: «Дайте государству 20 лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России!»

Вероятно, намеченный П. Столыпиным авторитарный вариант осуществления назревших социально-экономических и отчасти политических реформ при определенных условиях имел шансы на успех. Одно из этих условий — 20 лет покоя, а другое — способность самодержавной власти добровольно идти по пути трансформации в направлении конституционной монархии, постепенно высвобождая место для новой, порожденной процессами модернизации, политической элиты. Ни одно из этих условий в действительности соблюдено не было.

Среди социально-экономических проблем, стоявших перед российским обществом в начале XX в., Столыпин особенно выделял проблемы аграрного сектора. Эти проблемы находились в центре политической борьбы в тот период, и каждый ее участник по-своему видел дальнейший путь развития российской деревни. В отличие от идеологов социалистических партий, плохо понимавших, а точнее, вовсе не понимавших специфику сельской экономики и особенности быта крестьян, Столыпин был компетентен в этих вопросах. Он видел технологическую и агротехническую отсталость российского сельского хозяйства по сравнению с западноевропейским, в частности с германским. Тормозом для экономического прогресса российской деревни, по мнению Столыпина, было сохранение сельской поземельной общины. В условиях общинного владения землей, предполагавшего регулярное перераспределение крестьянских наделов, у отдельных хозяйств не было стимулов к повышению плодородия почв, совершенствованию агротехнических приемов и технологий. Столыпин делал ставку на наиболее трудолюбивых и умелых хозяев, которым было предоставлено право выхода из общины. Великорусскому крестьянству впервые давалась возможность закрепить права частной собственности на землю со свободой ее купли и продажи. Предполагалось, что вновь возникший слой сельских предпринимателей — фермеров — повысит продуктивность сельскохозяйственного производства, и это будет предпосылкой общего экономического роста страны в целом. Поскольку неизбежным следствием повышения производительности сельскохозяйственного труда должно было стать высвобождение излишков деревенской рабочей силы, которую невозможно было занять в городской промышленности в силу недостаточных темпов ее роста, то Столыпинская аграрная реформа предусматривала активную переселенческую политику. Планировалось, что большое количество крестьян из Центральной России и с Украины получат наделы земли в Западной Сибири, Казахстане, Средней Азии и на Дальнем Востоке. Речь шла как о целинных, никем не занятых и не используемых землях, так и о землях, эксплуатируемых коренным «инородческим» населением для кочевого скотоводства. Правительство обеспечивало переезд переселенцев на новое место жительства и снабжало их необходимым для обустройства хозяйства инвентарем и скотом.

Однако столыпинская аграрная политика имманентно содержала в себе источник конфликтов и недовольства в крестьянской среде. Ставка на крепкого хозяина, «кулака» — по укоренившейся в России терминологии, — вызвала протест со стороны значительной части сельских жителей. Крестьяне-общинники не раз поджигали хутора выделившихся из общины хозяев, неприязнь к которым была зачастую не меньшей, чем традиционная неприязнь крестьян к помещикам. Конфликт же между общинным крестьянством и помещиками Столыпинская аграрная реформа быстро устранить не могла. Столыпин лучше, чем идеологи и лидеры левых партий, понимал, что популистские лозунги «черного передела» не способны решить основные проблемы российской деревни. Но он, очевидно, в полной мере не отдавал себе отчета в том, насколько опасным для социально - политической стабильности страны является сохранение помещичьего землевладения. Это землевладение должно было исчезнуть в процессе медленной эволюции российского сельского хозяйства, поскольку крестьяне выкупали бывшую помещичью землю через Крестьянский банк. Через несколько десятилетий проблема могла бы разрешиться естественным образом, но этих десятилетий у России в запасе как раз и не было.

Столыпин не нашел решения, подобного тому, которое нашли антикоммунистические правительства в Южной Корее и на Тайване после Второй мировой войны. Там в результате аграрной реформы все помещичьи земли перешли в руки крестьян. Крестьяне платили за эту землю выкуп государству в умеренных, соответствующих их возможностям размерах. Помещики же получили компенсацию, но не в денежной форме, а в виде акций приватизируемых предприятий, ранее принадлежавших японцам. Такой вариант аграрных преобразований создал предпосылки для экономической и технологической модернизации как в деревне, так и в городе и оказался эффективной альтернативой той политике в крестьянском вопросе, которую осуществляли коммунисты в Северной Корее и континентальном Китае. Столыпин не мог решиться на радикальные меры по сокращению помещичьего землевладения хотя бы потому, что сам был крупным земельным собственником. Но даже если бы он и смог подняться выше своего социального положения, ему вряд ли удалось бы преодолеть сопротивление реакционных и консервативных сил, имевших большое влияние при дворе последнего российского императора. В конце своей жизни и деятельности П. Столыпин подвергался нападкам и «слева» и «справа», фактически он остался в одиночестве. Смерть от пули террориста, одновременно являвшегося тайным агентом охранки, лишь опередила неизбежное политическое падение премьера-реформатора.

В Первую мировую войну Россия вступила, не завершив процессов модернизации. Это стало причиной уязвимости перед угрозами внутреннего и внешнего характера ее политических институтов и структур еще только формировавшегося гражданского общества. Потенциальная возможность для революционных потрясений так и не была полностью устранена, что и показали события 1917 г.