Современные трактовки традиции и традиционализм

В понимании сущности традиции выделяют, как правило, две центральные парадигмы. Первым сформировался натуралистический (или онтологический) подход, сторонники которого видели в традиции конкретное и неизменное состояние бытия, не сочетающееся ни с каким иным состоянием. Ему было присуще жесткое размежевание традиционалистского коллективизма и рационалистического индивидуализма, а также религиозности и рациональности. В творчестве Макса Вебера (1864—1920), например, ключевой особенностью традиционного общества, наряду с отрицанием перемен, выступает тотальное подчинение интеллектуальной и социальной инициативы, воплощаемой в отдельной личности, авторитету безличной традиции. Недостаток динамизма, отличавший эту концепцию, способствовал появлению альтернативного, конструктивистского взгляда, где под традицией понималась принципиально изменчивая реальность, непрерывно создаваемая элитами ныне живущих поколений и постоянно претерпевающая метаморфозы. Если первое воззрение признавало наличие во всякой традиции неизменного и понятийно формулируемого ядра, то во втором случае такая основа вовсе отсутствует: традиция здесь есть символическое построение, постоянно подвергающееся все новым и новым интерпретациям. Соответственно, в наши дни оба упомянутых подхода признаются ограниченными: один за игнорирование интерпретирующей роли культурного субъекта, другой — за лишение традиции объективного статуса.

Тем не менее, синтетический подход к традиции, который воплощал бы в себе наиболее сильные моменты обеих базовых теорий, так и не был сформирован. В 1960-е годы Эдвард Шилз (1911—1995) отмечал вызывающую беспокойство «особенность почти всей современной социологической литературы — отсутствие в ней анализа природы традиции и ее механизмов» (Шацкий 1990: 207). Максимальное приближение к нему обеспечили, по-видимому, те исследователи, которые были склонны выделять в традиции некое устойчивое и неизменное ядро, а наряду с ним — изменчивую и динамичную периферию. (Так, применительно к научной традиции Имре Лакатос (1922—1974) разграничивал «жесткое ядро» и «защитный пояс» - подход, применимый и к традиции вообще.) Но вариации подобных взглядов, по большому счету, остались маргинальными, ибо в трактовке понятия по-прежнему доминируют крайности. Признание существенных недостатков, с одной стороны, натуралистической теории традиции, а, с другой стороны, ее конструктивистской антитезы, вело не к преодолению их издержек, но, напротив, к попыткам «очистить» каждую из представленных позиций от сторонних наслоений.

Отсутствие в осмыслении традиции консолидирующих ориентиров благоприятствовало живучести особого подхода к этому феномену, реализуемого традиционализмом. Данное направление мысли настаивает на онтологическом статусе традиции. Наличие в ней трансцендентного измерения, по мысли его сторонников, делает традицию особой, идеальной реальностью, дозировано транслирующей свое совершенство в далекий от идеала мир земной конкретики, сообщая существованию последнего полноту и смысл. В подобной системе координат «и необработанный продукт природы, и предмет, изготовленный самим человеком, обретают свою реальность, свою подлинность лишь в той мере, в какой они причастны к трансцендентной реальности» (Элиаде 1987: 33). Соответственно, профанный порядок вещей покоится исключительно на неослабевающей связи с сакральной традицией, перманентно подкрепляемой с помощью специальных процедур - ритуалов. Пренебрежение этими истоками или целенаправленный разрыв с ними, по мысли традиционалистов, влечет за собой неизбежную социальную деградацию.

Принято считать, что традиционализм как особое направление политической и социально-философской мысли возник в первой трети XIX столетия во Франции. Его становление происходило под влиянием Великой французской революции и консервативной реакции на нее, представленной именами Луи де Бональда (1754—1840), Жозефа де Местра (1753—1821), Эдмунда Бёрка (1729—1797). [См. статью Консерватизм.] В следующем веке традиционалистские концепции получили дополнительный толчок в связи с торжеством после Второй мировой войны представлений о неизбежности поступательного развития стран, освободившихся от колониальной зависимости. Крах этих надежд и последующий кризис теории модернизации во всех ее разновидностях заметно способствовали популярности таких мыслителей, как Рене Генон (1886—1951), Юлиус Эвола (1898—1974), Мирча Элиаде (1907—1986), а также их последователей.

Сущностным признаком современного традиционализма, как и в прежние века, выступает постулирование трансцендентного измерения истории. Если все теории прогресса вписывают социально-философские и политические реалии в посюсторонние рамки, то нынешние приверженцы традиции, наоборот, обусловливают осмысленность наличных человеческих реалий сверхчеловеческой перспективой. По мнению Генона, прогрессисты «низводят традицию до чисто человеческого 256 уровня, тогда как в действительности, наоборот, к традиции имеет отношение только то, что включает в себя элементы сверхчеловеческого порядка» (Генон 2000: 56—57). Высшая составляющая традиции поднимает ее над обыденным миром «просто человеческого», который благодаря этому обзаводится идеалом для соизмерения и совершенствования. Здесь, естественно, невозможно обойтись без апелляций к религии. По наблюдению Ирины Полонской, исторический процесс, мыслимый как нисхождение от сакрального истока, в контексте традиционализма представляется движением от полноты к оскудению — своеобразным «путем утраты» (Полонская 2006). Различаясь между собой в частных вопросах, традиционалисты едины в критическом отношении к современному обществу, его идеологиям, философии, принципам социальной организации. В концентрированном виде их позицию выразил Элиаде: «Желание восстановить Время Начала - это желание пережить время, когда боги присутствовали на земле, обрести сильный, свежий и чистый мир. Это и есть жажда священного и одновременно ностальгия по истине» (Элиаде 2004: 54).