Самоуправление и демократия
Самоуправленческие начала в том или ином виде существовали во всех государствах древности, включая и деспотии с их жестко централизованной системой власти во главе с обожествляемым монархом. Однако подлинные основы демократии, гражданственности, самоуправления в современном их понимании были заложены в Греции. Опыт античного полиса интересен, в первую очередь, тем, что именно в нем сформировалось представление о гражданине как о свободном человеке, обладающем равными с другими гражданами правами участвовать в управлении государством и нести ответственность за то, что в нем происходит. [См. статью Демократия.]
«Импульс к демократическому способу правления исходит из того, что мы можем назвать логикой равенства», — отмечает классик современной политической мысли Роберт Даль (р. 1915) (Даль 2000: 16). Равная причастность граждан к властным рычагам, обеспечиваемая демократическим устройством социума, предстает фундаментальной гарантией эффективного самоуправления. Фактически понятия «демократия» и «самоуправление» выстраиваются в единый смысловой ряд, поскольку обусловливают и предусматривают друг друга. С античности и до современности степень демократичности социума была прямо пропорциональна распространению самоуправленческих навыков среди его граждан. Причем к самоуправлению готовы только люди, способные противопоставлять собственную инициативу инициативе государства. Ограничение верховной власти, встроенное в любую модель демократии, является обязательным условием самоуправления. Для самоуправленческой деятельности необходима публичная площадка, не занятая государством — то, что называется гражданским обществом (Патнэм 1996: 110—116). А оно, как известно, процветает лишь в демократических странах, поскольку постоянно ограничивает власть и корректирует ее действия.
Неполноценность демократических процедур, низкое качество политических институтов и абсолютизация государственной власти стали главными факторами, препятствующими развитию реального самоуправления в нынешней России. В этой связи довольно широкое распространение среди отечественных исследователей получила точка зрения, согласно которой сама природа политического режима, выстроенного Конституцией 1993 года, не предполагает наличия в стране сильных муниципалитетов (Гельман и др. 2008; Ross, Campbell 2009). Кроме того, российский опыт подтверждает и еще одну важную закономерность: желание граждан участвовать в решении общественных вопросов прямо пропорционально наличию у них собственности. Население, не обладающее собственностью, политически безответственно, причем не только в нашей стране, но и во всем мире. Так, в основе довольно эффективного осуществления самоуправленческих функций дореволюционной крестьянской общиной лежал тот факт, что реально в принятии ею различных решений участвовали лишь наиболее зажиточные хозяева, доля которых была весьма незначительна. «Теоретически всего около 10 процентов крестьян имели право участвовать в сходах, в крестьянских судах, избираться на различные выборные должности», - отмечает российский историк Борис Миронов (р. 1942). (Миронов 1999: 444—445). Соответственно, неудачное проведение приватизации, состоявшееся после ухода КПСС и закрепившее поразительное социальное неравенство и хроническую бедность большинства наших сограждан, не могло способствовать утверждению сво - 200 боды на местном уровне и отвратило от участия в практической политике даже самых безоглядных оптимистов.
Анализируя природу русского вотчинного хозяйства, американский историк Ричард Пайпс (р. 1923) обращает внимание на весьма причудливый характер представлений о собственности, сложившихся в Московском государстве и позже усвоенных Российской империей. «Монарх был не только правителем своей земли и ее обитателей, — пишет он, — но и в буквальном смысле их собственником. ... Отсутствие собственности на землю лишило Россию всех тех рычагов, с помощью которых англичане добились ограничения власти своих королей» (Пайпс 2000: 211). Обладание политической властью в нашей стране нерасторжимо сочеталось с распоряжением собственностью; имперский, коммунистический и демократический периоды, при всей самобытности каждого, в этом плане схожи. Сказанное в равной мере затрагивало привилегированные и непривилегированные сословия, не позволяя чувству гражданской ответственности развиваться ни в общественных верхах, ни в низах. Как результат, самоуправление в России традиционно оставалось безосновательным: его институты не имели сколько - нибудь прочного фундамента, а граждан необходимо было принуждать к освоению его навыков. С сожалением приходится отмечать, что за тысячелетнюю историю нашего государства в этом отношении мало что изменилось.
