Определение империи и ее структурные особенности

Возродившийся интерес к имперской проблематике, фиксируемый сегодня в политической и исследовательской среде России, питается, как минимум, из трех источников. Во-первых, это установившаяся после «холодной войны» гегемония Соединенных Штатов Америки и становление в современном мире новых форм зависимости. Во-вторых, это оказавшийся беспрецедентным и по темпам, и по последствиям распад Союза ССР, последней мировой империи, осмысление которого продолжается до сих пор. В-третьих, это возрождение в нашей стране имперского сознания, характеризуемое, среди прочего, психологическим отождествлением понятия «империя» с понятием «великая держава» и вытекающими отсюда политическими импликациями.

Определить понятие империи крайне сложно, и поэтому среди специалистов до сих пор нет консенсуса по этому поводу; многие вообще считают, что «никакого общепринятого определения не существует и оно вряд ли возможно» (Миллер 2008: 7). Основную методологическую трудность представляет собой неоднородная, гибридная природа империи. С одной стороны, любая империя является политической системой, активно действующей в сфере международных отношений, то есть всесторонне вовлеченной в общемировые процессы. Однако с другой стороны, империи, в силу своей автономной структурированности, неизменно претендуют на самодостаточность, тяготея к замкнутости и изолированности. Последнее обстоятельство, кстати, отнюдь не отменяет присущего империям стремления к экспансии, распространению своего правления на все новые земли и народы.

Согласно определению американского ученого Александра Мотыля (р. 1953), под империей следует понимать «иерархически организованную полинациональную политическую систему, которую можно уподобить колесу без обода. Внутри этой системы элита ядра и созданное ею государство доминируют 36 над периферийными элитами и обществами, выступая в роли посредников в их важнейших взаимодействиях и управляя ресурсными потоками от периферии к ядру и обратно» (Мотыль 2004: 13). Таким образом, суть империи, как предполагается, состоит в постоянном воспроизводстве модели «доминирующий центр — подчиненная периферия», причем упомянутые элементы имперской структуры располагаются в территориально различных регионах. Соответственно, весь обмен ресурсами — деньгами, товарами, информацией, людьми — в империях идет исключительно через центр, а не напрямую между регионами. Именно поэтому «первым и ведущим признаком империи оказывается наличие в ней сверхмощного — как в институциональном, так и в ценностном отношении — макросоциального центра» (Каспэ 2008: 51). В целом же идеальный тип империи можно описать посредством сочетания нижеследующих базовых признаков: а) значительные территориальные размеры; б) этнокультурная и этнополитическая неоднородность; в) присутствие в механизмах легитимации и в политической практике универсалистских ориентаций (там же: 50—51).

Для полного понимания того, что такое империя, крайне важен вопрос о ее соотношении с государственными системами иного типа, прежде всего — с государством-нацией. Довольно часто оно трактуется неверно. Например, один из популярных словарей русского языка определяет империю как «государство, состоящее из территорий, лишенных экономической и политической самостоятельности и управляемых из единого центра» (Ожегов, Шведова 1999). Очевидно, что в такой дефиниции затушевывается основное сущностное противоречие между империей и национальным государством. Исходя из него, империей можно было считать, в частности, унитарную и централизованную Францию, пока она оставалась таковой до начала нынешних процессов децентрализации.

Между тем, модель государства-нации диаметрально противоположна имперской модели, о чем красноречиво свидетельствует вся европейская история. Европейское национальное государство рождалось как неимперия или даже антиимперия. Оно вело с империями продолжительную и упорную борьбу, в которой, в конечном итоге, одержало победу. Такие исторические события, как Вестфальский мир 1648 года и Венский конгресс 1814—1815 годов, стали мощным свидетельством того, что в качестве базы для своего дальнейшего развития 37 европейские государства избрали совершенно не-имперскую систему территориальных суверенитетов. Как политикотерриториальные структуры, империя и государство-нация представляют собой «идеальные типы», которые противостоят друг другу — первый из них отрицает, а второй воплощает право наций на самоопределение. [См. статью Суверенитет.]

Империя повсюду и во все времена преодолевает национальную самоидентификацию. Имперская лояльность лишена этнического контекста; именно поэтому во властной элите любой империи находится место для представителей знатных родов имперской периферии. Чувство принадлежности к империи объединяет и роднит, в то время как чувство причастности к нации, напротив, обособляет и противопоставляет. Эпоха националистического подъема, в которую Европа вступила после Великой французской революции, одновременно стала эпохой заката имперской государственности. [См. статью Национализм.]

Особый характер отношений, связывающих ядро и периферии — вышеупомянутое «колесо без обода», — далеко не исчерпывает все характеристики империй. По-видимому, существенная их черта состоит в том, что всякая империя есть незаконченная система, потенциально стремящаяся к бесконечности. Помимо субординации и неравенства важную роль в описании отношений между имперской метрополией и перифериями играют этнические барьеры, географическая неоднородность, административные различия. Особые качества приобретают границы империй: поскольку имперские политии основываются на завоеваниях, их рубежи не являются естественными в физическом (географическом) или культурном смысле, но представляют собой фронтиры — пограничные или контактные зоны, динамично и постоянно меняющиеся.

Как уже отмечалось, всякая империя ориентирована на универсальные, абсолютные ценности, которые легитимируют имперскую экспансию и само существование имперского государства. Ключевым фактором такой легитимации выступает имперская идеология, которая может иметь различное практическое наполнение, но неизбежно базируется на риторике завоевания и божественного промысла. Отмечая это, важно понимать, что имперское правление вполне допускает широкое разнообразие культурных, политических, экономических 38 практик и институтов, с помощью которого обеспечивается лояльность местных элит центральному ядру. «Империи по

определению являются государствами с разнообразным устройством и формами правления» (Ливен 2007: 22). Иными словами, имперское руководство, как правило, сознательно избегает чрезмерно унифицирующей и ассимилирующей политики, поскольку она может угрожать распадом имперских структур. «Приоритетом имперской власти является лояльность, то есть утверждение такой версии локальной идентичности, которая была бы совместима с лояльностью империи как по определению гетерогенной политии» (Миллер 2006: 88).

Кроме того, империя выступает как центростремительное пространство: горизонтальные и непосредственные связи между отдельными местами в империи производны от связей вертикальных и опосредованных. Формируя и воспроизводя модель «доминирующий центр — подчиненная периферия» (потоки ресурсов идут в центр, потоки инноваций, напротив, на периферии), империя создает транспортную систему особого типа. Коммуникационные сети империй — дороги, железные дороги, морские пути, — служа каналами, по которым перемещаются потоки физических ресурсов, в основном соответствуют радиальной структуре, то есть лучеобразно соединяют центр с различными участками периферии. И напротив, связи периферийных зон между собой носят случайный и фрагментарный характер; они не поощряются центральной властью и всемерно контролируются ею (Мотыль 2004: 33—37).