Модернизация в России

Несмотря на то, что Россия встала на путь модернизации позже многих своих соседей, отечественный опыт не слишком отличался от обновленческих процессов в других европейских странах. Это обстоятельство позволило специалистам говорить о том, что русская модернизация стала одним из наиболее ярких примеров так называемой «догоняющей» модернизации (Красильщиков 1998). Прежде всего, сходной была сама логика перехода к современности, то есть, начиная с XVIII столетия,

Россия постепенно и довольно последовательно осуществляла внедрение тех же самых стандартов modernity, которые утверждались в Европе. Пережив в имперский период своей истории несколько волн модернизации, наша страна к началу ХХ века добилась неплохих результатов. В национальной экономике довольно быстро расширялась доля промышленного производства, система правления становилась все более представительной, формализованные правовые нормы вытесняли обычное право, общество постепенно осознавало ценность гражданских прав и свобод. Можно предположить, что в идеальных условиях, то есть без фундаментальных потрясений, обусловленных двумя изнурительными войнами и тремя революциями, Россия завершила бы процесс обновления лишь на десятилетия позже западных государств.

Вместе с тем, проблемы российской модернизации не ограничивались рамками неблагоприятного стечения внутренних обстоятельств и негативного воздействия внешних факторов. Основным ее дефектом, по мнению ряда исследователей, оставалось то, что она всегда, от Петра Великого (1672-1725) до наших дней, проводилась по так называемой «имперской» модели (Гавров 2004: 52-54). В частности, специалисты видят ее особенности в следующем:

а) техническое заимствование достижений более передовых стран осуществлялось выборочно, главным образом, для военных целей и в обмен на сырьевые ресурсы;

б) с наращиванием темпов преобразований усиливалась эксплуатация собственного народа, осуществляемая самыми архаическими способами;

в) реформы обеспечивались, прежде всего, бюрократией, ради верховенства которой постоянно поддерживался высокий уровень централизации государственного управления (Хорос 1996: 41).

Такое положение вещей имело свои причины. Различные общественные и социальные слои были затронуты обновленческими процессами в разной степени; к началу ХХ века, когда в Европе модернизация в основном завершилась, а общество консолидировалось, наша страна продолжала жить в несовпадающих исторических возрастах и эпохах, на что обращали внимание многие наблюдатели. Путь от традиции к современности не только у нас протекал болезненно, но, как отмечает историк Борис Миронов (р. 1942), «в России, где темпы перехода к модернизму опережали возможности и готовность широких масс к переменам, болезненность перехода увеличивалась. Форсирование социальных изменений привело, в конечном счете, к социальной напряженности такой степени, что общественный порядок, не выдержав ее, рухнул» (Миронов 1999: 299).

Особой темой научных дискуссий по-прежнему остаются модернизационные проекты большевиков. Основные споры ведутся вокруг вопроса о том, можно ли считать революцию 1917 года прорывом к современному обществу или же, напротив, она явилась традиционалистской реакцией на ускоренное обновление. У каждой из этих крайних позиций есть свои сторонники; однако в данном случае, как представляется, истину следует искать посередине.

С одной стороны, октябрьский переворот стал бесспорным свидетельством неуспеха имперской модернизации. Ликвидацию частной собственности, зачатков гражданского общества, правового государства, народного представительства можно рассматривать в качестве консервативной реакции на прорыв к современности. В этом смысле следует согласиться с теми авторами, которые отмечают: в послереволюционной России жизнь, как городская, так и сельская, начала строиться на основаниях, ранее отличавших крестьянскую общину (Миронов 1999: 334). Но, с другой стороны, коммунистические преобразования не сводимы лишь к этому аспекту. Хроническое отставание страны от основных конкурентов вынуждало новых правителей модернизировать экономику. Как и прежде, нововведения внедрялись с помощью «имперской» модели, то есть сверху и при минимальном учете человеческих издержек. В итоге, к концу коммунистического периода российское государство выглядело относительно современным. По уровню урбанизации и индустриализации страна оказалась в одном ряду с основными европейскими державами, принудительно-тотальная секуляризация сознания сформировала рациональную систему ценностей и мотиваций, повысилась социальная мобильность, радикально видоизменились семейные отношения. Отставание России от Запада во многих аспектах решительно сократилось, хотя и не было ликвидировано полностью.

Формула советской модернизации, по словам Миронова, 118 сводилась к «технологическому и материальному прогрессу на основе традиционных социальных институтов» (Миронов 1999: 333). Именно поэтому ее порой парадоксально именуют «консервативноймодернизацией»: «Экономическая революция, осуществленная в СССР под лозунгами “построения социализма”, была “консервативной”. ... “Консервативная революция” есть уступка во имя модернизации» (Вишневский 1998: 48). Однако к середине 1980-х годов созидательный потенциал коллективизма был практически полностью исчерпан, и страна вступила в длительный и тяжелый период посткоммунистиче - ского обновления, продолжающийся и сегодня. Главной его особенностью остается то, что модернизация так и не стала для России органичной, ибо ее проведение по-прежнему навязывается обществу государственной властью, причем институты гражданского общества и народного представительства от выработки обновленческих стратегий едва ли не полностью отстранены. Далее, обновление материальной сферы рассматривается нынешними теоретиками модернизации в отрыве от реконструкции политической системы и духовных ценностей, потребность в которой становится все более ощутимой. Наконец, несмотря на общепризнанную неэффективность авторитарного подхода к модернизации, в ХХ веке не оправдавшего себя в целом ряде стран Европы, Латинской Америки, Африки, ее главным политическим инструментом в России остается именно авторитаризм.

В условиях глобализации, решительно повышающей спрос на рассредоточение власти и способность управленческих институтов принимать безошибочные «точечные» решения, подобная стратегия не принесет ожидаемых от нее результатов.

Как не раз уже бывало в отечественной истории, обновленческие задачи будут решаться непоследовательно и не полностью, снова обрекая страну на бесконечную гонку подстегиваемой властью «догоняющей» модернизации и консервируя при этом ее социально-политическую уязвимость. [См. статью Глобализация.] Иначе говоря, мы вновь будем иметь дело с «частичной» модернизацией, то есть с «появлением таких институциональных и организационных феноменов, которым присущи характеристики современности, но которые при этом входят в состав традиционной социальной структуры» (Eisenstadt 1973: 102).

Стоит отметить, что новейший этап развития нашей страны послужил мощным вызовом западной общественно - 119 исторической теории, все более активно пытавшейся ставить под сомнение модернизационную парадигму. В глазах многих исследователей мир вновь предстал в качестве целостной пирамиды, верхние «этажи» которой венчает современное западное общество. Универсальные ценности демократии и свободного рынка, идейная и материальная взаимозависимость опять стали рассматриваться в качестве главных характеристик мира, в котором противопоставление России западному социуму окончательно, как полагают многие, сделалось бессмысленным (Ясин 2007).