Султангалиев ревизует Маркса и Ленина

Как же могло случиться, что сын сельского учителя из захолустной деревни Кырмыскалы Уфимской губернии оказался признанным идеологом третьего мира? Его портреты украшали кабинеты лидеров Египта Гамаль Абдель Насера, алжирской революции Ахмеда Бен Беллы. Ему посвящено ряд исследований западных авторов. Лучшая среди них книга А. Беннигсена «Султангалиев – идеолог третьего мира».

Как и многие революционеры национальных окраин России, Мирсаид Хайдаргалиевич Султангалиев мечтал о свободе своего народа. В поисках путей осуществления этой мечты изучил многие работы западных и восточных авторов. Прочитав все книги отца и уездной Белебеевской земской библиотеки, и не удовлетворившись этим, пристрастился к чтению запрещенной литературы. Прочитал ряд работ К. Маркса, Ф. Энгельса и других марксистов. В 1913 году он в Уфе создал две подпольных организации: одну из татарских социалистов, другую из учащейся молодежи, объединившихся на основе принципа социализм плюс национализм[126]. Особенно много читал он в годы обучения в Татарской учительской школе в Казани. По мере проникновения в мир запрещенной литературы, происходило и его сближение с социалистами. В те годы многие увлекались социализмом. Однако для Мирсаида Султангалиева это было не увлечение. Он в социалистическом учении увидел ключ к раскрепощению угнетенного мира. Таким миром тогда в его понимании был, прежде всего, колониальный Восток и более всего мусульманские народы. Марксизм, в освободительные мотивы которого он верил, стал для него переходным этапом в создании собственного миропонимания. Развитие революционного движения в России и связанное с этим возвышение большевиков создало у него надежду, что свободная от угнетения Россия принесет свободу угнетенным народам. Именно эта надежда привела его к большевикам. Его можно отнести к так называемым попутчикам революции, которые принимали в ней участие до тех пор, пока она способствовала достижению национальной свободы.

Во многих национальных движениях с самого начала присутствуют социалистические начала. Татарские революционеры, примыкая к различным течениям российского социализма, в своем большинстве национальную идею подчиняли идее социализма и коммунизма. Они полагали, что социализм принесет освобождение угнетенным народам. «Характерным моментом в моем политическом мировоззрении до вступления моего в Коммунистическую партию, который и определил затем мое поведение в социалистической революции, является момент сочетания в моем сознании социализма с национализмом», - признавался Мирсаид Султангалиев. Он говорил, что к нему и ему подобным более всего подходил термин Хади Атласова «полукоммунист», «полунационалист»[127].

Данное определение могло бы подойти к характеристике многих национальных социалистов. Так, один из основателей польского социалистического движения Юзеф Пилсудский говорил, что он сошел с социалистического поезда на остановке независимости. Следовательно, для него конечной целью являлся не социализм и тем более не коммунизм, а национальная независимость. На определенном этапе деятельности и его можно было бы характеризовать как «полунационалиста» и «полусоциалиста». Его половинчатость закончилась на остановке независимости. Однако и он вынужден был сойти с коммунистического поезда на остановке национальной государственности. На этом кончается его половинчатость. Он больше не проповедует тот социализм, которому были привержены марксисты. У него рождается своя собственная концепция революционной борьбы.

В годы революции Султангалиев в качестве Председателя Центральной Мусульманской военной Коллегии сделал очень много защиты ее завоеваний. В последующий период в качестве члена Малой Коллегии Наркомнаца, Председателя Федерального Земельного комитета успешно занимался вопросами создания и развития национальных республик народов Востока. До тех пор отдавался этой работе целиком и полностью, пока верил, что руководители Советского государства действительно работают во благо угнетенных народов и всерьез озабочены проблемами воссоздания государственности народов России. Однако постепенно убеждался, что для них главное – удержание власти во имя реализации диктатуры своей партии. В том числе и на национальных окраинах. Он убеждался, что большевики не хотят их независимости, а играют в нее. Об этом свидетельствуют выдержки из выступлений видных деятелей большевистской партии на VIII съезде РКП(б). Г. Б. Пятаков назвал ее «дипломатической игрой, которую в некоторых случаях надо играть», но ее нельзя принимать всерьез[128]. А М. П. Томский, посмотрев на зал, произнес: «Я думаю, в этом зале не найдется ни одного человека, который сказал бы, что самоопределение наций, национальное движение является нормальным и желательным. К этому мы относимся как к неизбежному злу»[129]. О том, что право наций на отделение пустой лозунг сказал также Н. Осинский, заявив «он является лозунгом условным, демонстративным» к которым «мы неоднократно прибегали в первый период пролетарского движения»[130]. Четко и ясно высказался в этом вопросе Сталин. В его письме Ленину содержались следующие строки: «За четыре года гражданской войны, когда мы ввиду интервенции вынуждены были демонстрировать либерализм Москвы в национальном вопросе, мы успели воспитать среди коммунистов, помимо своей воли, настоящих и последовательных социал-независимцев, требующих настоящей независимости во всех смыслах и расценивающих вмешательство Цека РКП, как обман и лицемерие со стороны Москвы». Сталин рассматривал образование Союза независимых республик как «игру», которую коммунисты национальных республик восприняли всерьез, упорно признавая слова о независимости за чистую монету и также упорно требуя от нас проведения в жизнь буквы конституции независимых республик».[131] Ленин также в автономии видел форму подготовки к созданию независимого государства. «Автономия, - писал он писал он в 1916 году, - позволяет нации, насильственно удерживаемой в границах данного государства, окончательно конструироваться как нация, собрать, узнать, сорганизовать свои силы. Выбрать вполне подходящий момент для заявления…в «норвежском» духе: мы автономный сейм нации такой-то или края такого-то, объявляем, что император всероссийский перестал быть королем польским и т. д.»[132] Именно поэтому соратники Ленина вполне уверенно заявляли, что игра в независимость это игра и настоящей автономии не должно быть предоставлено. Между тем национальные коммунисты добивались того, чтобы советская автономия стала действительно чистой монетой. Султангалиев также как и Ленин считал, что «автономия является школой для выковывания из «молодых националов» организованного кадра государственных работников, без наличия которых нельзя ставить вопроса о государственной независимости тюрко-татарских народов СССР»[133].

Все это происходило на глазах Султангалиева. Воспринимая на первых порах все эти высказывания как случайные, он, тем не менее, постепенно уверовался в том, что линия большевиков – это унитарное государство, где не должно быть места суверенным национальным республикам. Вот тогда то он и начал приходить к мысли о необходимости существенной ревизии учения Маркса и Ленина в национальном вопросе.

Ленин и его соратники как черт ладана боялись ревизии марксизма. В 1904 году в беседе с видным меньшевиком Н. Валентиновым Ленин сказал: «Ничто в марксизме не подлежит ревизии. На ревизию один ответ: в морду! Ревизии не подлежат ни марксистская философия, ни материалистическое понимание истории, ни экономическая теория Маркса, ни теория трудовой стоимости, ни идея неизбежности социальной революции, ни идея диктатуры пролетариата – короче ни один из основных пунктов марксизма»[134]. Сам Ленин с самого начала своей революционной деятельности и до конца своей жизни подвергал жесточайшей критике всяческие отступления от марксизма. Философ С. Н. Булгаков так отзывался о Ленине: «Ленин нечестно мыслит. Он загордился броней ортодоксального марксизма и не желает видеть, что вне этой загородки находится множество вопросов, на которые марксизм бессилен ответить»[135].

При жизни Ленина мало кто критиковал. Этого тем более не позволяли его соратники. Он воспринимался как божество. Его цитировали, на него ссылались. В ленинском окружении было немало выдающихся умов. И. В. Сталин, Л. Д. Троцкий, Н. И. Бухарин, Л. Б. Каменев, Г. Е. Зиновьев. Они иногда позволяли себе спорить с вождем. Однако только по тактическим вопросам. Иногда, правда, очень редко, затрагивались и вопросы стратегического порядка. Однако в теоретических вопросах он для них всех был бесспорным авторитетом.

Личность Ленина обладала неким магнитизмом, притягивающим к себе даже тех, кто его ненавидел. Так, видный меньшевик А. Н. Потресов через 23 года после его смерти писал: «Никто, как он, не умел так заражать своими планами, так импонировать своей волей, так покорять своей личности, как этот на первый взгляд такой невзрачный и грубоватый человек, по-видимому, не имеющий никаких данных, чтобы быть обаятельным. Ни Плеханов, ни Мартов, ни кто-либо другой не обладали секретом излучавшегося Лениным прямо гипнотического воздействия на людей, я бы сказал, господства над ними. Только за Лениным беспрекословно шли как за единственным бесспорным вождем, ибо только Ленин представлял собою в особенности в России, редкостное явление человека железной воли, неукротимой энергии, сливающей фанатическую веру в движение, в дело, с не меньшой верой в себя. Это своего рода волевая избранность Ленина производила когда-то и на меня впечатление»[136]. Н. Валентинов отмечал в нем «загадочную силу и обаятельность» и что в нем «есть нечто крайне важное, что мне неизвестно»[137].

В «Британской энциклопедии» о нем написано так: «Если большевистская революция является – как некоторые называют ее – самым выдающимся событием двадцатого столетия, тогда Ленин должен рассматриваться, считая это благом или злом, как самый значительный политический лидер нашего столетия. Не только в Советском Союзе, но и многие некоммунистические ученые считают его одновременно величайшим революционным лидером и революционным государственным деятелем в истории, а также величайшим революционным мыслителем после Маркса»[138]. Ленин «бил в морду» тех, кто, так или иначе, отступал от его учения.

Между тем, как Ленин громил оппортуниста и ренегата Карла Каутского, меньшевиков и западных социал-демократов, рядом с Лениным, в его окружении находился человек, который коренным образом пересматривал не только Маркса, но и его самого. Это был Мирсаид Хайдаргалиевич Султангалиев. Султангалиев, пожалуй, был единственным человеком, который, будучи в окружении большевистских руководителей, подверг решительной критике Ленина и Маркса, которого вождь большевистской революции воспринимал как истину последней инстанции.

Он выступил против ядра учения Маркса, а именно идеи диктатуры пролетариата. Считалось, и об этом неоднократно повторял Ленин, что заслуга Маркса не в открытии закона классовой борьбы. Это еще до него сделали французские историки Гизо и Тьери. А в том, что он довел классовую борьбу до идеи диктатуры пролетариата. В 1913 году в работе «Исторические судьбы учения Карла Маркса» он писал: «Главное в учении Маркса, это – выяснение исторической роли пролетариата как созидателя социалистического общества». Написав эти строки, он тут же поставил вопрос: «Подтвердил ли ход событий во всем мире это учение после того, как оно было изложено Марксом?»[139]. Октябрьская революция, последовавшие за ней революции в немалой мере подталкиваемые большевиками, казалось бы, подтверждали правоту Маркса. Однако уже в 1917-1922 гг. учение Маркса начало давать сбои. Мировая революция не совершилась. Пролетариат не победил и не установил свою диктатуру даже в самых развитых странах Европы, на которые возлагали надежды марксисты и более всего России.

Однако тогда еще трудно было увидеть, что идея диктатуры пролетариата в принципе не состоятельна. Даже критики Ленина из числа западных социал-демократов и русские меньшевики не сомневались в принципиальной верности этой идеи.

Вот это одно из основополагающих положений учения Маркса и опровергалось Султангалиевым. Султангалиев покушался на это коренное положение марксизма. Он писал: «Мы считаем, что рецепт, предлагающий замену диктатуры над миром одного класса европейской общественности /буржуазии/ ее антиподом /пролетариатом/, т. е. другим ее классом, никакой особенно большой перемены в социальной жизни угнетенной части человечества не произведет. Во всяком случае, если и произойдет какая ни будь перемена, то не к лучшему, а к худшему». Это, разумеется, не просто ревизия марксизма, а полный отход от него. Отходя от идеи диктатуры пролетариата, он, как сам выразился, выдвигал ей в «противовес», «другое положение», а именно «концепцию о том, что материальные предпосылки к социальному переустройству человечества могут быть созданы лишь установлением диктатуры колоний и полуколоний над метрополиями»[140].

Султангалиев подверг критике, теснейшим образом связанное с учением о диктатуре пролетариата, ленинское учение об империализме как о последней фазе капиталистического развития. Его миропонимание во многом отличалось от марксистского восприятия истории. В «Тезисах об основах социально-политического, экономического и культурного развития тюркских народов Азии и Европы», которые он начал составлять в 1923 году, заявил, что принадлежит к школе диалектического и исторического материализма. Однако подчеркнул, что он против слепого копирования западноевропейских представителей этой школы и, что он не собирается этого делать. По известным соображениям, Султангалиев не назвал этих представителей. Однако совершенно ясно, что он имел в виду Маркса и Энгельса. «Наша приверженность к сторонникам исторического материализма, – писал он, - нисколько не обязывает нас соглашаться и считать чем-то священным, бесспорным и нерушимым все то, что может быть провозглашено им, преподнесено современными русскими или вообще европейскими монополистами на идею диалектического материализма». Нетрудно увидеть в этих словах явный намек на Ленина и тех, кто считал себя ленинцем. О собственном отношении Султангалиева к историческому и диалектическому материализму, к учению Маркса и Ленина свидетельствуют его следующие его слова: «Можно объявлять себя тысячу раз материалистом, марксистом, коммунистом или, как в моде в России, ленинцем, кричать об этом на весь мир, сколько лишь хватает сил и возможности, написать сотни и тысячи тем по этому поводу, но в то же время не иметь не малейшей дозы истинного материализма или коммунизма, ни крупицы подлинной революционности в своих суждениях и выводах, не говоря уже о действиях». Он не преклонялся ни перед западноевропейским пролетариатом, ни перед теми, кто определял его как гегемона мировой революции. И вообще в своих теоретических построениях опирался на мировое развитие в целом. Он говорил, что «намеревался расширить эти тезисы по колониальному вопросу вообще, положив в основу радикальной ревизии ленинской теории об империализме и сталинского ее толкования»[141].

Еще при жизни Ленина Султангалиев пришел к убеждению, что мировой революции не будет и вместо него произойдет мощное пробуждение колониального Востока. Уже в 1919 году на страницах журнала «Жизнь национальностей» он писал, что «ориентироваться в вопросе международной социалистической революции исключительно лишь на Запад было неправильно» и что процесс развития революции был «направлен по неправильному пути» и потому ожидание революционной помощи с Запада оказалось бесплодным. Он считал, что внимание, которое уделяли руководители Октябрьской революции Западу, было с их стороны проявлением односторонности. И было ошибочным то, что был «почти совершенно забыт» Восток «с его закабаленным западноевропейской буржуазией полутора миллиардным населением».[142] Не согласен был он и с ленинским тезисом о непосредственном переходе к социализму колониальных и полуколониальных стран, минуя капиталистический этап развития. «Я считал ошибочным, - писал он, - ленинский тезис о непосредственном переходе к социализму отсталых в промышленном отношении стран при помощи СССР и стоял за буржуазно-демократическую революцию в этих странах, в частности в Китае и Индии».[143] И в данном случае прав оказался Султангалиев. Во всех колониях и полуколониях произошли буржуазно-демократические революции. Несмотря на все усилия СССР, социализм в них не состоялся. В какой-то мере исключение составляет Китай. Там к власти пришли коммунисты. Однако и Китаю сегодня приходится усваивать «пропущенный капиталистический урок». Реформы, начатые Дяньсяопинем, открывшие широкий простор капитализму, свидетельствуют, что прав был Султангалиев.

Адекватно оценил статью Султангалиева английский историк Джефри Хоскинг, писавший, что летом 1918 года мусульманские социалисты достигли чрезвычайного успеха и подошли к идее создания исламской социалистической республики, создав государственный аппарат, партию и армию. «Султан Галиев в печатном органе Наркомнаца «Жизнь национальностей» набросал контуры будущей идеологии этого государства. Он развил мысль Ленина относительно интернационализации классовой борьбы в современную эпоху, высказанную в «Империализме как высшей стадии капитализма». Галиев утверждал, что в действительности все классы европейских наций были эксплуататорами колониальных народов.

«Все колониальные мусульманские народы являются пролетарскими народами, поскольку едва ли не все классы мусульманского общества угнетались империалистами, все классы имеют право называться «пролетариями»… Поэтому можно утверждать, что национально-освободительное движение в мусульманских странах имеет характер социалистической революции».

Так был впервые произнесен тезис, получивший в двадцатом веке чрезвычайное звучание. Он был развит Мао Цзедуном, Хо Ши Мином и другими марксистами в Азии, Африке, Латинской Африке». О том, что Султангалиев был в числе первых людей, ставивших под сомнение многие постулаты марксизма-ленинизма говорится и в докладе Баруна Де, сделанном на конференции организованном ЮНЕСКО в 1999 году[144].

«Возникает вопрос: как мог человек с такими убеждениями стать коммунистом, борцом за победу социалистической революции? Он и сам неоднократно задавался этим вопросом. И ответ его был честным и искренним. К коммунистам его привело стремление к достижению справедливости, искоренению угнетения одних людей и народов другими. Он пришел к коммунистам и к социалистической революции, потому, что хотел верить, что это путь к свободе родного татарского народа. И не только его, но и к освобождению всего угнетенного человечества от ига капитализма. Султангалиев считал, что «социализм является основным условием радикального разрешения национально-колониального вопроса»[145]. Эта его позиция нашла отражение в одной из статей, опубликованной в первом номере газеты «Известия Бакинских мусульманских общественных организаций» в марте 1917 года.

Она начала создаваться в годы революции, находила отражение в ряде публикаций, относящихся к 1917 –1923 году. В наиболее полном виде она нашла отражение в его «Тезисах об основах социально-политического, экономического и культурного развития тюркских народов Азии и Африки».

«У меня, - говорил он, - постепенно созрело решение создания самостоятельной партии на основе ревизии марксизма и ленинизма по колониальному и национальному вопросам. Этому способствовала также та чрезвычайная обстановка, которая была создана тогда вокруг так называемых «правых» татарских и отчасти башкирских коммунистов». Именно тогда и при таких обстоятельствах он начал составлять свои тезисы. Суть их, по его свидетельству, заключалась в обосновании противопоставления коммунистическому лозунгу о национальном самоопределении – лозунга колониального радикализма, «освобождение колоний через диктатуру колоний над метрополиями». При таком подходе коммунизм представлялся ему прогрессивным лишь «на первое время», как «форма европейского национализма», направленная на консолидацию и объединение материальных и культурных сил народов метрополий под эгидой пролетариата». В дальнейшем эта форма перерастает в новую форму европейского империализма.

В ходе составления тезисов Султангалиев зачитывал их отдельные выдержки перед своими соратниками, М. Будайли, К. Мухтаровым, и Енбаевым, обозначенных в партийных документах как татарские правые, а также показал их Председателю Совета Народных Комиссаров Крымской республики Дерен-Айерлы. При этом он говорил им, что это лишь черновой набросок его взглядов на развитие революционного движения в тюркских районах Европы и Азии. При их обсуждении возникали вопросы, связанные с взаимоотношением классов. Ставился и вопрос о создании федеративной тюркской республики в составе СССР, которая в случае поражения социалистической революции в стране должна превратиться в самостоятельное государство, в котором принцип диктатуры пролетариата должен был быть заменен «блоком классов» с преобладанием в нем крестьянства и не исключающего привлечения буржуазии, в том числе и крупной[146].

Разумеется, Султангалиев к такой постановке вопроса шел долго, обобщая опыт российской революции и мирового освободительного движения. И не просто как посторонний наблюдатель, но как активный участник всей бурных свершений 1917- 1925 годов. Он сравнивал и сопоставлял объективные факторы революционного развития с его субъективными факторами. Хорошо знал многих деятелей революции и более всего общался и наблюдал за деятельностью и ходом мысли вождей революции В. И. Ленина, И. В. Сталина, Л. Д. Троцкого и многих других. В отличие от многих своих соратников, он, высоко оценивая их роль в революции, не был склонен их идеализировать.

Уже в начале своего революционного пути он своим приоритетом определил не социализм, а достижение национальной справедливости. Не прав Заки Валиди в утверждении о том, что «Султангалиев вступил в партию, веря в нее и искренне порвав с религией» и что это для него «не было вынужденной необходимостью»[147]. Факты свидетельствуют, что именно для него и таких, как он, вступление в партию было вынужденной необходимостью. Его приоритетом во все периоды жизни была судьба родного народа, возрождение его государственности. Он оставался коммунистом и социалистом до тех пор, пока идеалы социализма соответствовали справедливому решению национального вопроса. И внутренне переставал быть таковым по мере отхода руководителей Советского государства от принципов национальной справедливости. По мере того, как на жесткой централизации и диктате выстраивалось Советское государство. По мере того, как интересы народов российского Востока становились игрушкой в руках его руководителей. Поскольку процесс видоизменения национальной политики Советского государства был постепенным, постольку был постепенным и отход Султангалиева от учения Маркса и Ленина. По мере того, как росло недоверие к нему. А это недоверие к нему со стороны руководителей Советского государства присутствовало изначально. И, прежде всего, потому что он по всем вопросам имел свое собственное мнение, и не боялся говорить об этом открыто. Об этом свидетельствует хотя бы статья «Социальная революция и Восток» в журнале «Жизнь национальностей», на которую ссылался Джефри Хоскинг. Вряд ли остался незамеченной его оценка в ней действий большевистских руководителей по «подталкиванию» революции на запад. «Этот процесс развития революции, - писал он в ней, - был направлен по неправильному пути. Казавшийся правильным внешне в отдельных своих проявлениях (спартаковское движение в Германии, Венгерская революция и т. д.) в общей своей совокупности он /процесс развития революции – И. Т./ носил односторонний характер». Эту односторонность он видел в том, что «почти все внимание руководителей революции было обращено на Запад» и что они «осуществление задачи развертывания Октябрьской революции в международном масштабе» видели «в механической передаче» туда «энергии российской революции»[148]. Недоверие к Султангалиеву проявлялось и тогда, когда он, минуя Сталина, через Л. Д. Троцкого добивался создания мусульманских воинских формирований, и тогда, когда, используя свои собственные каналы, вступил в переговоры с Заки Валидовым и Илъясом Алкиным по обеспечению перехода башкирских войск на сторону Красной Армии. Однако в наиболее яркой форме проявилось оно в процессе создания Союзного государства, когда Султангалиев в категорической форме выступил против ранжирования республик по сортам. За ним была установлена слежка, перехватывалась его переписка и, наконец, он был подвержен публичному осуждению, исключен из партии и освобожден от всех занимаемых должностей. «Я чувствовал себя свободным лишь во время Октября и в первые годы революции. Но с того дня, когда мне сказали: ты раб, мы тебе не доверяем, - а это было на третьем году революции Октября, - я опять почувствовал себя рабом»[149]. И он начал постепенно открещиваться от политики Советской власти. На вопрос: почему он оказался в оппозиции к официальному курсу партии, он отвечал: «Неправильной позицией ЦКа в национальном вопросе»,[150] «несогласием с некоторыми крупными, а также мелкими проявлениями советской политики в отношении восточных республик и государств».

Еще не совсем открестившись от проводимой большевиками политики развертывания мирового революционного процесса, он в меру своих сил и возможностей, пытался повернуть руководителей Советского государства на Восток. С тем, чтобы Запад и Восток в советской политике были равнозначными.

С этим была связана его инициатива по созданию специализированного Народного Комиссариата иностранных дел во главе с И. В. Сталиным. В заявлении членов Центрального Бюро Коммунистических организаций народов Востока /ЦБКОНВ/ в ЦК РКП(б), с обоснованием необходимости создания специального Народного Комиссариата по иностранным делам для ведения дел на Востоке, написанном им, говорилось: «Восточная политика Советского правительства страдает недостатком рельефно выраженной определенностью и полнотой». Предлагалось поставить во главе этого Комиссариата такого «авторитетного человека», как Сталин, который «правильно оценивал значение национального вопроса». «Своей открытой и честной, прямой и решительной политикой в национальном вопросе, - писали они, - он сразу привлек к себе внимание широких слоев населения всех национальных меньшинств Советской России, … громадный авторитет»[151]. В этой характеристике Сталина содержался расчет на то, что Сталин с его болезненной самооценкой своей значимости клюнет на предложение татар и станет их союзником в осуществлении восточной политики. Однако этого не случилось. Ибо Сталин, как его оценивал Заки Валиди, лишь внешне поддерживал националов и лишь представлялся критиком великодержавного шовинизма. На самом деле, он фактически являлся их врагом.[152] Татарские активисты видели, что «Сталин, чем дальше, тем все более сходит с правильного пути на путь великодержавного шовинизма»[153]. В этом отношении был прав В. И. Ленин, писавший, что «обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настроения»[154]. Речь, конечно же, шла не только о Сталине. Сталин же вооружился этим «истинно русским настроением», равно как истинно вырванными из общего контекста ленинскими цитатами для борьбы со своими политическими оппонентами и укрепления своего положения в партии и государстве.

Султангалиев предлагал центр тяжести революционной работы перенести на Восток. Дав подробную характеристику социально-экономического развития основных стран зарубежного Востока, он предвосхитил возникновение в них мощного освободительного движения, во главе которого должен стоять не пролетариат, а революционная демократия. В. И. Ленин еще до 1917 года неоднократно говорил о том, что революции в Европе и российская революция 1905 года пробудили Восток. Однако он ничего не писал и не говорил о характере и движущих силах этого пробуждения. Султангалиев же в качестве движущих сил освободительного движения колоний и полуколоний определил крестьянство, национальную интеллигенцию, мелкую буржуазию и пролетариат. Целью движения обозначил национально-государственную независимость. И впервые употребил понятие «народная республика». И это понятие после второй мировой войны для многих стран из слов превратилось в реалии.

Чтобы написать такое в условиях насаждаемого культа Ленина и обожествлении Маркса и Энгельса, требовались не просто смелость, но и обширные знания и основанная на них твердая убежденность в том, что марксизм-ленинизм не может быть знаменем борьбы за справедливые идеалы. Для доказательства этого тезиса он провел блестящий анализ перспектив развития колоний и полуколоний, сделав вывод о том, что движущей силой в борьбе против западных монополий будет не классовая борьба, а национальное единство.

Султангалиев смог гениально предвосхитить нарождение третьего мира, движущегося не по социалистическому пути, а по пути национально-освободительных революций. Он отошел от той характеристики современного ему капитализма, которую дал В. И. Ленин в работе «Империализм как высшая стадия капитализма» и вывел свою собственную теорию империализма. В показаниях, данных им на следствии в 1928 году, он сказал, что эта работа Ленина испещрена им и что в результате его изучения он пришел к выводу, что у Ленина в этом вопросе «нет ясности» и, что империализм свойственен не каким то определенным, а ко всем стадиям капитализма. «Из моей постановки вытекала возможность в теории и практике существования социалистического или коммунистического империализма»[155]. Более того, он пришел к убеждению о том, что коммунизм есть ни что иное «как прогрессивная на первое время форма европейского национализма». Мировое хозяйство того времени он определил как колониально-рабовладельческий, паразитический и сугубо реакционный. Если бы сущность материальной культуры народов Запада заключалась в одном лишь монополистическом характере, - писал он, - то это «составляло бы лишь полбеды». Вспомним, что по Ленину – это не полбеды, а беда в целом. Беда в полном объеме, по Султангалиеву в том, что «истинное содержание всех этих «монополистических капитализмов», «империализмов» и прочих официальных категорий общественности Запада» «не в этой форме, а в ее динамике, в специфической тенденции ее развития». В чем же заключается эта динамика? Султангалиев отвечает, что она заключается в том, материальная культура Запада базируется не просто на сохранении кабальных, рабовладельческих отношений у народов Востока и на эксплуатации естественно-производственных сил и ресурсов колоний, но и главное, на задержке процесса развития их внутренних производительных сил, на подавлении роста их материальной культуры. Это, на его взгляд, приводит к хищнической и непродуктивной эксплуатации естественных богатств земного шара. «Доказательств истина эта едва ли требует, - указывал он, - т. к. достаточно понаблюдать за хозяйничанием метрополий у себя «на дому» и в колониях, чтобы сразу убедиться в этом». А последствия этого – нерациональная организация мирового производственного процесса и, следовательно, непроизводительная затрата массовой человеческой энергии. Вот в чем видел Султангалиев гниение современного ему капиталистического хозяйства.

Султангалиев не ограничился общим анализом состояния мирового хозяйства, но и дал характеристику состояния социально-экономического развития главных стран Востока и тем самым смог показать процесс нарождения в них противовеса хищническим устремлениям западного капитализма. О Японии он писал так: «Полвека тому назад Япония представляла из себя небольшую полуколониальную страну, которая и думать не могла об участии в международной политике. Но стоило лишь ей прийти в пробуждение, как он разбила в пух и прах грозу народов Азии и жандарма Европы – закоренелого феодального империалиста – царскую Россию». Что же предвосхищал Султангалиев для этой страны? А вот что: «Япония не может оставаться навеки на своих островах. Будущее японского народа требует открытия дверей в Сибирь для переселения и дверей Китая.…В ее интересах разбивать по частям великанов европейского империализма»[156]. Турция в глазах Султангалиева страна, которая «переживает здоровый процесс национального возрождения». Имея в виду победоносное сопротивление странам Антанты, пытавшимся завоевать ее и уничтожить как государственный организм, он писал: «Тот, кто еще не верил или сомневался в этом, испытал его на своей шкуре. Штыки преданных делу национального возрождения Турции турецких рабочих и крестьян и турецкой прогрессивной интеллигенции научили, кого следует, думать реалистически». Большое место в освободительном движении будущего придавал Султангалиев Китаю, этому, как он выразился, «старейшему народу из всех старых народов мира», который «долго спал», «но, наконец, открыл глаза». Гражданские войны в этой стране он определил как фактор объединения разрозненных частей этой страны в единый кулак, «от которого едва ли поздоровится народам Запада». Султангалиев ознакомил со своими тезисами Татарского историка Хади Атласова, который, согласившись с их принципиальными моментами, предостерег его от пробуждения Китая. Он сказал ему, что «пробудившийся после долгой спячки в течение многих веков многомиллионный Китай способен будет «в два счета» съесть и переварить в своем желудке, т. е. ассимилировать слабые еще во всех отношениях тюркские народы в своем стремлении расширяться территориально на Запад». Атласов наступление Китая на европейские страны считал аксиомой и исходя из этого делал вывод, что «нельзя торопиться с национальным пробуждением Китая, но должны торопиться с национально-освободительным движением тюркских народов»[157].

Однако при этом был прав Султангалиев, ибо он объективно оценивал тенденцию развития Китая, считая, что оттого, что кто-то торопит или не торопит развитие Китая, мало что зависело. И, действительно, современный Китай развивается грандиозными темпами и буквально на глазах нынешнего поколения превращается в одну из наиболее развитых мировых держав. Процесс возрождения Индии он назвал более болезненным, чем возрождение Китая. Однако, указав, что речь идет о колонии «самого могущественного из европейских бандитов – Англии», выражал уверенность в том, что «как бы ни был страшен старый морской пират, не устоять ему против освободительного движения Индии». Так оно и случилось. Корона Британской империи, каковой являлась Индия, выпала из колониальной системы империализма. Что стало началом конца империи, над которой, как любили говорить, никогда не заходило солнце. Не обошел вниманием Султангалиев освободительное движение Египта, Марокко и колоний России, которое, по его словам, усиливает общий хор революционных усилий к освобождению от гнета Запада». Более того, он выдвинул идею диктатуры колоний над метрополиями и создания вместо III Интернационала Колониального Интернационала.

Конечно, в эпоху научно-технического процесса эта диктатура не может реализовываться в виде территориальных приобретений или военного присутствия. Прошло также и время всяких Интернационалов. Однако современное мощное экономическое развитие Японии, Китая, Сингапура и ряда других стран Юго-Восточной Азии, стремительное проникновение новейших технологий и высококачественной продукции этих стран на мировые рынки свидетельствуют о том, как говорил Султангалиев, что они «по частям» разбивают гигантские монополии, веками диктовавшими им свою волю. Не приходится сомневаться в том, что Восток будет вносить нарастающий вклад в интеллектуально-технологическое преобразование мира.

Мышлению Султангалиева всегда было свойственно рассматривать явления и процессы в едином контексте общего, национально-особенного и отдельного, частного. Освобождение народов Востока от империалистического ига он рассматривал как составную часть мирового революционного процесса. А революцию в России как условие для достижения свободы ее угнетенными народами. В этом контексте рассматривал он и судьбу своего родного татарского народа. Он по настоящему любил свой народ и страстно желал восстановления его государственности. Свободы желал он не только для татар, но и для всего российского Востока.

Указав на факты отделения от России Финляндии и Польши, возникновения национальных республик в ее составе, оценил их как борьбу за расширение прав суверенности. Однако его, оказавшегося в системе революционной власти Советской России, постоянно тревожил отход Советской власти от принципа свободного самоопределения народов. И у него, как он отмечал, «созрело решение создания самостоятельной партии на основе ревизии марксизма и ленинизма по колониальному и национальному вопросам»[158]. Еще более беспокоило его то, что и среди самих националов были люди приверженные идее национального нигилизма, считавшие, что главная задача революции не свобода народов, а победа социализма в мировом масштабе. Нации, по их представлению, временны и они отомрут по мере приближения человечества к коммунистическому будущему. По этой причине они отвергали и идею создания национальных республик. В лучшем случае рассматривали их как нечто временное. Такой подход в принципе соответствовал политике жесткой централизации, проводимой большевистской властью. Султангалиеву приходилось вести отчаянную борьбу, как с этими устремлениями, так и с проявлениями шовинизма в национальной политике большевиков. Он был свидетелем того, как друг за другом выстраивались республики и национальные образования одни бесправнее других. Свидетелем становления империалистического государства советского типа.

Между тем, Султангалиев считал, что для успешного продвижения революции в мировом масштабе нужно создавать маяки, на которых равнялись бы другие народы и страны. Один из таких возможных маяков он видел в Туркестане. По этому поводу он писал: «Советское самоопределение Туркестана, превращение его в более или менее самостоятельное советское государство с самым широким привлечением к этому трудящихся туркестанского туземного населения являлось в наших глазах одним из реальных и действительных средств нашего укрепления на Востоке и, следовательно, вовлечения его в орбиту начатой нами международной социальной революции»[159]. Однако Султангалиев видел иное, а именно, отказ этой республике в своей Компартии, военных формированиях, самостоятельном бюджете, отстранение руководства республикой представителей туземного населения и замена их шовинистами и национальными нигилистами. Он и его сторонники полагали, что таким маяком могла бы быть Татаро-Башкирская республика. Не состоялась и она. Возникла урезанная в правах и в территории Татарская республика. Не могла быть маяком и она. Лишилась прав, признанных за ней в дни, когда нужно было обеспечить переход ее войск на сторону Красной Армии, и Башкирская республика. Стали тиражироваться республики и национальные области, ничем не отличающиеся от обычных российских областей.

С созданием СССР возникла не только система ранжирования республик, но и жесткая централизация союзных республик в ежовых рукавицах Москвы. Выступая на XII съезде РКП(б), представитель Украины Х. Г. Раковский сказал, что «центральные органы начинают смотреть на управление всей страной с точки зрения их канцелярских удобств» и что им «конечно, неудобно управлять двадцатью республиками» и что было бы гораздо удобнее, «если бы все это было одно». Борьбу Украины с центральным аппаратом он назвал «борьбой за существование». «После образования СССР получилась возможность обрушиться всем вместе на отдельные республики»[160]. Вовсе не случайны следующие строки из резолюции XII съезда ККП (б): «Союз Республик расценивается значительной частью советских чиновников в центре и на местах, не как союз равноправных государственных единиц, призванный обеспечить свободное развитие национальных республик, а как шаг к ликвидации этих республик, как начало образования так называемого «единого-неделимого».

Султангалиев видел, что в новых условиях еще более бесправными оказывались автономные республики, лишенные права непосредственного вхождения в СССР. Такими же бесправными оказались и закавказские республики, которые в СССР также не непосредственно, а через Закавказскую ССР. Султангалиев вхождение республик в Союз в составе Федерацией назвал «лишней проволочкой». Путь непосредственного вхождения республик в СССР он назвал «более правильным». Выступил он и против деления национальностей на тех, кто имеет право вхождения в Союзный ЦИК и тех, кто не имеет такого права, и сказал, что «разделение на пасынков и настоящих сыновей – безусловно, по нашему мнению, является ненормальным»[161].

Отстаивая равноправие народов и их республик, он говорил: «В Союз Советских Республик входят Российская Республика и все автономные республики, бывшие независимыми республиками, все автономные области. Нельзя говорить, что эта национальность доросла до того, что ей можно предоставить автономию, а эта не доросла». Ранжирование народов и республик по сортам он видел и в том, что одних из них, например, закавказские республики заставляют федерироваться между собой, а другим, например северокавказским народам, запрещают это делать. «Мы, - заявил он, протестуя против этой несправедливости, - бьем грузинских уклонистов за то, что они не соглашаются на образование Закавказской Федерации, и мы в то же время не разрешаем чеченцам и кабардинцам объединиться в одну федерацию». И поставил вопрос: почему федерация возможна для Закавказья и невозможна в отношении других частей».[162]

Султангалиев видел, что из этих, казалось бы, частных вопросов, выстраивается в целом национальная политика, состоящая из несправедливостей и неравноправия народов и осуществляемая насильственно принудительным путем. Он понимал, что республики, также как и в целом система советской федерации, создаются формально, и под федеративной декорацией вырастает жестко централизованное тоталитарное государство. Поэтому, зная ход развития истории, предсказывал будущее страны: «И сколько бы ни стремились панрусисты и их сторонники, /под какой бы маской они ни находились: под маской ли «демократов» или «коммунистов»/, к ликвидации этого движения, сколько бы они не старались низвести их роль до роли обыкновенных русских провинций, или к его ослаблению, этого им пока что не удается сделать и, видно, не удастся, какие бы хитрые махинации не выдумывались ими в борьбе за национальную самостоятельность и независимость, пока что давало лишь обратные результаты»[163].

Интересен прогноз Султангалиева на будущее: «какой бы класс в России не стоял и не пришел к власти, никому из них не восстановить былого величия и могущества страны…Россия, как многонациональное государство и государство русских неизбежно идет к распадению и к расчленению. Одно из двух: или она /Россия/ расчленится на свои составные национальные части и образует несколько новых и самостоятельных государственных организмов или же власть русских в России будет заменена коллективной властью «националов»…Это есть историческая неизбежность как производное от сочетания. Вернее, произойдет первое, а если случится второе, то оно все рано явится лишь переходом к первому. Былая Россия, восстановившаяся под нынешней формой СССР, недолговечна. Она преходяще и временна»[164]. Он в качестве явственно выступающих государственных организмов обозначил Украину с Крымом и Белоруссией, Кавказ в союзе с Северным Кавказом, Сибирь и Великороссию. Союз тюркских республик он обозначил словом «Туран». Поскольку в течение многих лет старались этого слова не произносить, боялись его как черт ладана, необходимо особо отметить, что Султангалиев в него не вкладывал никакого реакционного содержания. Туран – это прародина древних тюрков, а в устах Султангалиева - символ единства тюркских народов и обозначение возможности создания ими федеративных государственных объединений. В отличие от руководителей Советского государства, в принципе опровергающих федерализм, предпочитающих вместо него централизм и лишь оказавшихся вынужденными играть в «федерализм», Султангалиев вкладывал в это понятие реальное содержание. А это рассматривалось как стремление к ревизии национальной политики Советского государства. Хотя, несомненно, что она нуждалась в такой ревизии. Оно и рухнуло в немалой мере потому, что такая ревизия не была проведена.

Как видно, Султангалиев опровергал марксизм-ленинизм теоретически и выступал против реализации его основных принципов в России практически. Он верил в то, что говорил и делал. Пытался убеждать в своей правоте руководителей Советского государства. И когда это ему одному оказывалось не под силу, искал союзников. Прежде всего, среди своих соратников. С его теоретическими построениями соглашался лишь Юнус Валиди, бывший народным комиссаром земледелия в правительстве Татарстана. Именно его он первым ознакомил со своими «Тезисами». Некоторые предложения этого его надежного друга помогли Султангалиеву при завершении этого поистине исторического документа. Другие его соратники могли быть ему союзниками лишь в вопросах национально-государственного строительства.

Очень многое из того, что было выдвинуто Султангалиевым, ими не только не воспринималось, но и оценивалось как ревизия марксизма-ленинизма. Поэтому, он долго не решался ознакомить их со своими «Тезисами». А. Енбаев и К. Мухтаров были ознакомлены с ними лишь в 1926 году, т. е. почти через два года после их написания. И они произвели на них впечатление разорвавшейся бомбы. Енбаев не был согласен с тезисом о том, что после социалистических революций на Западе произойдет столкновение между пролетариатом западных стран и колониальными народами. А К. Мухтаров вернул «Тезисы» через два дня, оценив их как контрреволюцию, и заявил, что если Султангалиев не откажется от них, он вынужден будет разойтись и порвать с ним[165].

Его попытки сплотить вокруг себя из работников национальных республик также воспринимались неоднозначно. Близок был ему по идейным убеждениям и практическим деяниям крымский татарин Измаил Фирдевс и в то же время далек был во всех отношениях башкир Заки Валиди. Работники национальных республик, которых он пытался мобилизовать для борьбы против несправедливостей национальной политики, видели в нем татарского националиста. У ряда представителей тюркских народов существовало опасение роста татарского влияния в национальной жизни тюркских республик. Пантуранизм и создание Туранской республики как народно-демократической республики на базе государственного капитализма в ряде случаев воспринимался ими как реализация татарского господства в тюркском мире. Попытки создания единой для татар, башкир, казахов и других тюркских народов республики встречали сопротивление. Такую идею называли химерой и неосуществимой мечтой. Утверждали, что для этого нет экономического тяготения. А политическую сторону этого вопроса называли «протаскиванием на Тюркский Восток татарского империализма», желанием татарской буржуазии оторвать Башкирию, Казахстан, Татарию и Среднюю Азию от русских, чтобы прибрать их затем в свои руки «под видом их объединения и создания из них «независимого тюркского государства»[166]. Так, один из кавказских представителей Катханов в беседе с татарскими работниками сказал: «Я знаю, куда вы гнете Вашу речь, хотя и не говорите об этом прямо: вы хотите, чтобы тюрко-татарский мир снова оживился, поднялся бы на ноги и стал бы греметь и «гудеть» в истории. Мы, народы Кавказа, когда-то слышали это ваше «гудение» и «жужжание» в истории: ваши полчища проходили, растаптывая Кавказ, разоряя его и утопая в крови. Но история никому не позволяет «гудеть» все время одному. Знайте: «гудеть» вам больше не дано. Сегодня на широких просторах СССР «гудит» другой народ – русские. Гудит по своему, а это его гудение слышно по всему миру. Вам, я вижу, неприятно это «гудение» русского народа, который по своему переделывает мир. Но что ж, «гудеть» по-вашему, он все равно не будет. Когда «гудели» вы, тюрко-татары, все слушали вас. Послушайте теперь вы, как «гудят» в истории другие. А, мой народ, маленький народ. Он никогда не «гудел» в истории. Его роль – это сидеть молча и слушать как «гудят» в истории по очереди то один, то другой из больших народов»[167]. Однако он сам не смог усидеть молча и в последующем включился в борьбу против Советской власти[168].

Представитель казахов Н. Т. Тюрякулов также высказался в этом же духе: «Татарский национализм страшнее для нас, казахов, чем русский национализм: с ним мы можем еще бороться, т. к. он не знает нас и боится нас, а вы, татары нас и не боитесь, и вы сумеете проникнуть во все наши поры, не позволяя нам даже дохнуть.…И если мы, казахи, когда-нибудь решим выступить против русских, то, прежде всего, постараемся избавиться от вас – татар – и первый нож вонзим в Вашу спину…»[169].

Пытался Султангалиев найти союзников и среди мусульман зарубежного Востока. Неоднократно встречался с привечаемым В. И. Лениным индийским общественным деятелем Баракатуллой, тесно сотрудничал с турецкими коммунистами Мустафой Субхи и Сакаллы–Джелял /Кара–Сакал/. Неоднократно встречался с официальными представителями Турции в России, в частности с послом этой страны Мухтар-беем. При встречах он делился с ними со своими идеями. Так, основные идеи, вылившиеся затем в «Тезисах», Мухтар-бею он изложил уже в 1924 году. При этом он во многом рассчитывал, что эти люди, пользовавшиеся немалым влиянием в Советском руководстве и Коминтерне, будут способствовать их реализации. Надеждам этим также не суждено было сбыться. При поиске союзников ему приходилось неоднократно выезжать в национальные республики, где он встречался не только с коммунистами, но и с теми, кто не был членом партии. Более того, даже с теми, кто был враждебен к Советской власти. Кроме, обычной дозволенной переписки, он в ряде случаев прибегал к отправке шифрованных писем.

Уже к 1922 году Султангалиев находился в ситуации, напоминающей положение загнанного волка. Его окружили шпиками, следили за каждым шагом, перехватывали письма. И, наконец, загнали в угол. В мае 1923 года он был арестован, исключен из партии, снят со всех должностей.

Во время арестов в 1923, 1928 и в 1937 годах его неоднократно подвергали жестоким пыткам, заставляли признаваться даже в не совершенных им преступлениях, оговаривать своих товарищей. Заставили признаться в том, что он был агентом иностранной разведки. 8 декабря 1939 года он был приговорен к смертной казни.

Мало кто решался на ревизию марксизма-ленинизма. Мало кто, столь откровенно выступал против несправедливостей национальной политики. А он пошел на это. В заключительном слове на суде 17 марта 1938 года он произнес следующее: «А я?.. Я теперь маленький человек, и меня можно выбросить в мусорный ящик истории. Я стою перед Вами обнаженный, со склоненной головой. Я жду о себе Вашего решения»[170].

Однако настоящий приговор этому человеку вынесла история. Его идеи не оказались в мусорном ящике истории, а были восприняты как знамя борьбы за освобождение в колониальных странах, добивавшихся избавления от ига мирового империализма. Его портреты украшали кабинеты лидеров Алжирской революции Ахмеда Бен-Беллы, египетской революции Гамаля Абдель-Насера. Французские исследователи А. Беннигсен и Ш. Келькеже посвятили ему свои труды, в которых он признан идеологом третьего мира.

Нет, не был и не может такой человек маленьким. Он велик. Ибо такой приговор вынесла ему история.