Теория длинных циклов

В рамках неореализма теория длинных циклов начала развиваться с конца 1970-х гг. Она представлена в работах Джорджа Моделски, Уильяма Томпсона, Кэрена Рэслера, Джэка Леви, Патрика Моргана, Джошуа Голдстейна. С неореализмом Кеннета Уолтса теорию циклов сближает системный анализ международной политики, опора на универсальные законы (цикличность), привлечение концепции баланса сил. Государство считается главным субъектом политики, при этом определяющая роль отводится наиболее могущественному из них — мировому лидеру. Теория опирается на положение о конфликтности международной системы, порождаемой противоречивыми интересами, что делает неизбежными войны. В противовес антиисторизму структурного реализма Уолтса, теория циклов разворачивает международную политику во времени. В отличие от парадигмы глобализма теория циклов отдает приоритет политическим, а не экономическим факторам глобального развития.

Идея цикличности не является новой для общественных наук, но от Фукидида до Арнольда Тойнби она сводилась к повторяемости. Понятие цикла претерпело качественное изменение после того, как разработкой этой тематики занялись представители точных наук. Как отмечают специалисты в области теории случайных процессов, периодические колебания (волны) различной длины могут быть выделены в почти любом временном ряду, поэтому они носят технический (статистический) характер. Такого рода волновые колебания не поддаются качественной интерпретации.

Согласно современным представлениям, циклы, во-первых, следует выделять из колебаний определенного диапазона частот. Это дает возможность оценить, насколько велик их вклад в общую колебательную динамику. Во-вторых, считается, что циклы являются многофакторным явлением. В-третьих, они характеризуются не столько самой периодичностью, сколько повторяемостью форм и механизмов.

В отличие от «технической» волны, в понятие цикла стали вкладывать конкретно-содержательный смысл. Это означает, что в цикле происходит колебание многих показателей, характеризующих реальный сложный процесс. Поэтому хотя повторяемость отдельных экономических параметров в виде последовательных спадов и подъемов была замечена еще в XIX в., только в начале XX в. голландский ученый Я. Ван Гельдерен впервые выдвинул гипотезу о цикле как самостоятельном явлении в развитии экономики. Затем русский экономист Николай Кондратьев предположил, что механизм экономических циклов связан с процессом накопления капитала, темпами экономического роста и инноваций. Он же впервые распространил учение о циклах на общественно-политическую проблематику.

Особое влияние политэкономии на неореалистическую теорию циклов выразилось и в том, что многие ее сторонники считают современную международную систему эволюционным продолжением капитализма XIX в. Как следствие, часть работ данного направления довольно близка к парадигме глобализма, а некоторые исследователи вообще считают теорию циклов вариантом глобализма.

В неореалистической теории циклов сказались структурно-функциональные концепции из различных наук: социологии Тэлкота Парсонса и Макса Вебера, политологии Дэвида Истона и теории международной политики Мортона Каплана. Историческая традиция проявилась в том, что гипотезы и выводы основаны на количественном и качественном анализе эмпирических данных, почерпнутых из авторитетных исторических исследований. В теории присутствуют идеи, позаимствованные из геополитики. Например, концепция морской силы как главного показателя могущества государства. Последнее обстоятельство связано с ориентацией теории циклов на эпоху модерна, которая начинается примерно с 1500 г. (точнее, с 1494 г. — от «итальянских войн»). На протяжении последних пяти столетий мировыми лидерами были морские державы. Их соперники, континентальные государства, обычно проигрывали, попадая в экономическую блокаду с моря и затем политическую изоляцию.

Теория циклов предлагает не просто набор гипотез. Цикличность выступает, с одной стороны, как объективный механизм истории. Но если эта тенденция выявлена из эмпирических данных, то она становится также инструментом познания, позволяющим делать прогноз развития международной системы с помощью широкого арсенала количественных методов. Среди них корреляционный, трендовый, факторный, кластерный, спектральный анализ, метод линейных фильтров и другие. Важное преимущество этого подхода состоит в отказе от представления о линейном и поступательном характере общественного развития. Цикличность предполагает, что направление эволюции не предопределено, а меняется во времени, в зависимости от исторических условий.

Уильям Томпсон выделяет следующие отличительные черты теории циклов: существующая международная система является продуктом эволюционного и скачкообразного исторического развития; прошлое системы должно быть явно использовано для понимания ее настоящего и будущего состояния; понимание исторического развития и принципов функционирования системы связано с изменениями в распределении силы, а именно — морской силы государства-лидера.

Количественная мера для измерения морской силы основана на учете тоннажа, количества военных кораблей, их вооружения и других ха - рактеристик. Чтобы претендовать на глобальное влияние, государству нужно иметь около одной десятой всех военных кораблей. Для глобального господства необходимо контролировать около половины из них.

Родоначальником теории циклов в рамках неореализма считается Джордж Моделски, который возглавил большую группу исследователей из Университета имени Дж. Вашингтона. Вместо международной системы Моделски предпочитает говорить о мировой системе (world system). Ее важнейшей компонентой является глобальное политическое устройство (global polity). Она определяется как подсистема мировой системы в виде «специализированной [в сфере политики] сети управления для организации и регулирования глобальных проблем, в которую входят все великие державы, но в ее центре находятся отношения государства-лидера и его соперника».

Кроме этого, в мировой системе сосуществуют глобальная экономика (международная торговля, транснациональные корпорации), глобальные обеспечивающие системы (средства массовой информации, система образования и науки), глобальные сообщества (организации элиты для решения мировых проблем). Все подсистемы работают в нескольких измерениях, создающих иерархию: глобальном, региональном, национальном и локальном. Смысл деления состоит в том, что влияние глобальных проблем происходит «сверху вниз». Такое представление о мировой системе во многом опирается на идеи Тэлкота Парсонса.

В основе теории лежит положение о цикличности мировой политики. Это означает, что через регулярные промежутки времени сила концентрируется в руках государства-лидера, но затем происходит ее неизбежное перераспределение. Каждый цикл длится приблизительно сто

— сто двадцать лет, проходя четыре фазы развития, каждая примерно по тридцать лет. Он завершается войной за первенство между великими державами (global war). Ситуация «исторического выбора», который выпадает на долю государства-лидера, созревает объективно. На какой-то период от него в решающей мере зависят отношения в международной системе. Циклы показывают существенные моменты политики, выступая механизмом истории, который выводит на ее сцену нового лидера.

Исходными данными для выявления циклов служат показатели развития государств, которые охватывают пятьсот лет истории. С помощью статистических методов определяются годы наивысшей концентрации морской силы в руках государства-лидера, на основе чего и выделяются повторяющиеся периоды истории. Обобщенные результаты такого исследования представлены в Таблице 2.

ТАБЛИЦА 2. Длинные циклы Джорджа Моделски182

В строках расположены события, которые образуют цикл, а в колонках — качественные этапы, или фазы, внутри каждого цикла. В изучаемом периоде Моделски выделил пять циклов, в каждом из которых государство-лидер вышло победителем в очередной глобальной войне.

Важное место в теории занимает концепция мирового лидера, которому присущи особые признаки. К ним относятся выгодное географическое расположение (удобная береговая линия, островное или полуостровное положение); лидирующая экономика; стратегическое преимущество, обеспечивающее глобальное господство (на основе морской силы); политическая стабильность и открытость; победа в последней глобальной войне. После промышленной революции XIX в. стала особенно важной способность лидера удерживать передовые позиции в экономике благодаря высокому уровню инноваций.

Согласно Моделски, лидер выполняет ряд базовых функций, без которых система не сможет существовать. В них входят определение и формулирование общемировых проблем и приоритетов развития; создание инфраструктуры в виде коалиции государств; принятие глобального решения о дальнейшем развитии, которое исторически сопровождалось глобальной войной; установление нового мирового порядка как завершение адаптации международной системы к изменившимся условиям. Новый порядок подразумевает главным образом создание удачной экономической организации. Ее важнейшими признаками считаются эффективная финансовая система, развитая международная торговля, высокий уровень инноваций в промышленности. В свое время развитие морской навигации в Португалии, индустриальная революция в Англии, научно-техническая и информационная революция в США лежали в основе лидирующих позиций этих стран.

В теории циклов особо подчеркивается конструктивная, созидательная роль лидера, а не его превосходство или способность диктовать остальным свою волю. Последнее чаще ассоциируется с термином «гегемон». В отличие от теории гегемонизма Гилпина, теория циклов не связывает лидерство с полным господством: государства обладали им в разной степени. Акцент на позитивной стороне господства получил довольно широкое распространение и за пределами теории циклов. Например, неолиберал Чарлз Капчен предложил термин «добрая однопо - лярность» (benigh ытро1ап(у) для обозначения такого мирового порядка, когда отношения между лидером и другими государствами строятся на базе достижения определенного согласия между ними.

Теория циклов направлена на изучение политики в нескольких аспектах, которые к тому же могут быть измерены количественными показателями и описаны корреляционными зависимостями.

□ Поляризация — концентрация силы вокруг государства-лидера, которая происходит в течение каждого длинного цикла в глобальной политической системе.

□ Время — длина цикла, в течение которого система способна воспроизводить себя, сохраняя целостность. Временной фактор позволяет развернуть последовательность событий, изменивших глобальную политическую систему.

□ Коалиции — политические союзы, которые создаются на протяжении выделенных циклов. Они показывают сходство внутренней структуры, относительную устойчивость и предсказуемость изменений во времени.

□ Глобальный конфликт — столкновение интересов, чреватое наиболее масштабными и разрушительными войнами. Он может закончиться заключением приемлемого соглашения. Разрешение конфликта стабилизирует систему внутри очередного цикла.

Поскольку в течение цикла происходит перераспределение силы, глобальная политическая система «адаптируется» с помощью особых функций, имеющих характер отрицательной и положительной обратной связи.

Отрицательная обратная связь регулирует баланс сил в случае, когда государство-соперник создает угрозу или непосредственно лидеру, или стабильности в стратегически важном регионе. В ответ создается коалиция государств, которая пытается компенсировать угрозу. Война разрешает противоречие и освобождает путь новому конкуренту либо вновь укрепляет власть лидера.

Положительный (эволюционный) механизм работает как выбор новых решений по возникающим проблемам, связанным с функционированием глобальной системы или с планетарными задачами, которые необходимо разрешить лидеру. После завершения очередного цикла принципиально важным становится обеспечение экономического роста мировой экономики. Она переживает периодические спады из-за экспоненциальной природы некоторых процессов: поступательный рост народонаселения и экономики не может продолжаться без конца. Выход из кризиса возможен как мирным, так и военным путем — если решение лидера не принимается мирно.

В действительности, как утверждает Моделски, отрицательный и положительный механизмы тесно переплетены и работают как взаимно дополнительные, что представлено Схемой 1. Примечательно, что эта модель оставляет условия для невоенного разрешения противоречий при определенных условиях.

Из всех подсистем мировой системы Моделски выделяет политическую сферу в качестве главенствующей. Именно она в наибольшей мере «связана с долгосрочными проблемами мировой организации: определением и уяснением глобальных проблем и действием (или бездействием), которые могут быть предприняты в связи с ними». Учет цикличности как всеобщего закона развития позволяет интегрировать знания обо всех взаимозависимых подсистемах мировой системы. Поэтому исследование ее развития требует междисциплинарного подхода, а не особой теории — что и обеспечивает теория циклов. Она представляет собой своеобразный «интерфейс» научной интеграции.

В рамках такого подхода изучалась связь между циклами мирового экономического развития капитализма и политического лидерства, и было показано, что в ряде случаев экономическая экспансия совпадает с пиком политической активности, в том числе в виде войны. Моделски увязывал с циклами истории эволюцию партийных и политических систем. Согласно его выводам, все государства-лидеры имели политическую систему с преобладанием двух партий. Причем основное различие между ними проходило по спектру идеологических предпочтений «ли - берализм-консерватизм». Одним из приложений теории могло бы стать изучение мировой политики на различных уровнях — глобальном и региональном.

Особую важность для мировой политики имеют циклы экономического развития. Тесную зависимость между политикой и экономикой Моделски назвал «ко-эволюцией». Обе сферы являются как бы двумя сторонами одной медали, но в то же время они достаточно автономны и имеют собственные тенденции и движущие силы развития. Уровень развития экономики создает фундамент для политического лидерства. Он определяется не просто абсолютными объемами в виде ВНП или торгового оборота, а показателями наибольшей экономической активности. Среди них создание перспективных отраслей, которые обеспечат эффект прорыва, а также качественное и количественное участие государства-лидера в мировой торговле и инвестициях. Согласно теории, за время одного длинного цикла мировой политики проходит два цикла экономической активности, о которых писал Николай Кондратьев.

Наконец, теория циклов может быть представлена, следуя Парсонсу, Бейлу и Шилсу, развернутой в функциональном измерении, то есть в виде системы, «обучающей» глобального лидера ведению эффективной политики (Таблица 3).

ТАБЛИЦА 3. Циклы как «обучающие» системы

Это своего рода механизм обратной связи, который учитывает активное взаимодействие государства с окружающим миром и позволяет системе в целом изменяться с учетом прошлого опыта. Данная концепция представляет собой перенос социально-психологической точки зрения о закономерностях поведения малой группы на сферу международной политики. В основе модели, которая описывает поведение малой группы, лежит сочетание двух принципов: (1) переход от осознания цели к выбору средств и (2) самосохранение как ответ на «внешние раздражители».

«Обучение» состоит в том, что каждая фаза длинного цикла может рассматриваться как приспособление к изменяющимся обстоятельствам: становление и развитие новой глобальной системы, определение и формулирование насущных проблем развития (clarification); интеграция и согласование идей развития (coalitioning); глобальное политическое решение, направленное на достижение коллективной цели (macrodecision); воплощение цели и адаптация системы (implementation). Тем самым создается возможность увидеть в длинных циклах не только процесс развития, но и вызревание системных проблем, которые предсказывает этот бихевиоральный вариант модели.

Здесь стоит оговориться вслед за Эдвардом Ингрэмом, что концепция Моделски не всем представляется вполне корректной. Введение принципа тождества «двух способов видения» истории (Таблицы 2 и 3) означает, что одни и те же данные одновременно и описывают прошлое, и дают прогноз развития. На примере перехода от первого ко второму Британскому циклу видно, как это приводит к парадоксу: находясь в фазе потери легитимности, то есть в упадке, страна одновременно находится на подъеме, что соответствует фазе определения проблем.

Из приведенных выше таблиц Моделски, опубликованных в 1987 г., следует, что США с 1970-х гг. находились в фазе завершения своей функции глобального лидера. Международная система вступила в период пересмотра легитимности самых разных аспектов: регулирование международной валюты, режим доступа к нефти, условия военных интервенций и т. д. Следующий этап, который приходится на первую треть XXI в., связан с выявлением нового лидера. Определяющими векторами развития становятся два связанных процесса: глобализация мировой системы и переход большинства стран к либерально-демократическим режимам по западному образцу. Тотальная демократизация рассматривается как главное условие функционирования глобальной рыночной экономики и относительно мирного сосуществования. Таким образом, управление глобализацией лежит в основании следующей формы мирового лидерства.

Практическим приложением теории циклов послужил прогноз развития мировой политики до 2016 г., опубликованный в 1987 г. В нем предполагается, что глобальная война в этот период маловероятна. Вопрос о ней возникнет лишь к 2030 г., когда вновь наступит фаза цикла, называемая «глобальным политическим решением». В соответствии с Таблицей 2, конец 1980-х гг. попадает в фазу утраты легитимности мирового лидера. Это связано с тем, что историческая задача консолидации мирового сообщества после Второй мировой войны под флагом либеральной демократии выполнена. Пришло время для осознания и решения других насущных проблем. Чтобы соответствовать роли лидера, США не должны сосредотачиваться на демонстрации экономической и военной мощи. Нужно двигаться по пути укрепления глобальной значимости: универсализация образования, повышение качества научных разработок, развитие международного сотрудничества, телекоммуникаций и доступа к информации.

По прогнозу, продолжится тенденция многополярного развития. Моделски считал, что после 1945 г. мировая система была однополярной, но СССР добился военно-стратегического равновесия в 1970-е гг., что и привело к возникновению биполярности. В дальнейшем США сохранят лидирующие позиции, но «скорость» возврата всей системы к многополярности будет зависеть от темпов экономического развития СССР. По некоторым данным того времени, СССР грозил системный кризис примерно в 1991-96 гг. Но все же СССР должен был сохранить статус великой державой. В их число могли войти Китай, Индия, Япония и Евросоюз, однако ни один из них не в состоянии бросить вызов США до 2016 г.

Изменения в перераспределении силы предсказывались достаточно медленными и маргинальными по характеру. Поэтому Моделски утверждал, что природа международной системы останется анархичной. Скорее всего, мир недалеко уйдет от биполярной конфигурации и будет относительно стабильным, хотя возникнут новые коалиции, связанные с постепенным вызреванием проблем следующего цикла мирового развития. Основными политическими проблемами останутся предотвращение ядерной войны и поиски новых основ для интеграции в рамках международной системы. Конфронтация между великими державами и развивающимися странами (конфликт «Север-Юг») во многом является следствием нерешенности второго вопроса. Неполитические проблемы ближайшего будущего — перенаселение, загрязнение среды, борьба с голодом, нехватка энергии, урбанизация, изменение климата.

На остроту грядущих перемен наложит отпечаток то обстоятельство, что решение многих глобальных и региональных проблем долго откладывалось из-за острого соперничества между США и СССР. Само по себе это не означает неминуемого кризиса. Эра нового экономического роста вполне возможна, но в 1980-е гг. потенциал эволюционного развития мировой системы падал. В связи с этим Моделски ожидал ухудшения условий для деятельности транснациональных корпораций и для международных коммуникаций. В перспективе это должно было провоцировать рост числа региональных конфликтов как между странами «третьего мира», так и между развивающимися и великими державами.

Соотношение циклов политического и экономического развития говорило о том, что в глобальной экономике ожидается эра стабильности, которая может продлиться вплоть до 2016 г. В новом тысячелетии экономическое процветание будет связано с наукоемкими отраслями — информатикой, телекоммуникациями, биотехнологиями и освоением космоса. По прогнозу Моделски, к 2000 г. ожидаемый средний экономический рост должен составить 2-3% в год, а далее последует повышение темпов роста. Исключение составили СССР и Китай, о перспективах которых было сложно судить.

В географическом измерении предполагалось дальнейшее передвижение центра экономической активности на запад. В соответствии с теорией циклов, истоки современного состояния мировой системы восходят к средневековой Венеции. Оттуда центр перемещался в Португалию, Испанию, Нидерланды, Британию и, наконец, в США. По прогнозу Моделски, к 2000 г. экономическая «ось мира» сместится еще западнее: Сан-Франциско суждено стать городом с наиболее высоким доходом на душу населения, Лос-Анджелесу — крупнейшим мегаполисом и портом в стране. Однако к 2016 г. центр мирового экономического развития, скорее всего, переместится уже в Азиатско-тихоокеанский регион. В подтверждение этой гипотезы приведены бурные темпы роста Японии и стран Юго-Восточной Азии, а также повышение активности Китая и России на Дальнем Востоке.

После 2000 г. ожидалось усиление интеграции в рамках «большой семерки», чьи полномочия должны развиваться от совещательных к исполнительным. Моделски предполагал продолжение, хотя и не столь значительное, усилий по укреплению взаимной безопасности США и СССР. Росту влияния региональных организаций способствует вакуум власти, возникший в результате краха остатков колониализма в Азии, Африке и Латинской Америке.

Приведенный выше прогноз показывает достоинства и ограничения теории длинных циклов. Она помогает определить сроки вызревания неотложных проблем глобального масштаба, которые имеют последствия для долгосрочного развития как международной системы в целом, так и отдельных государств. Инструментарий теории циклов дает возможность отделить краткосрочные тенденции от долгосрочных, отсеять малозначимые процессы. Это позволяет не только глубже понять те крутые повороты истории, которые не всегда находили объяснения, но и выявить некоторые приоритеты для практической политики ближайшего будущего. Теория обеспечивает комплексный системный прогноз, охватывающий в нужном фокусе сферы политики, экономики и культуры, сочетая данные качественного и количественного анализа. Однако его правильность зависит от того, насколько предложенная модель соответствует реальной истории, а здесь возникают серьезные вопросы, которые обозначают пределы применимости теории.

В «Прогнозе 2016» неверно оценены перспективы развития СССР, который, несмотря на трудности, должен был сохранить статус великой державы. Доля СССР в мировом производстве на 2000 г. предполагалась около 10%. Фактически она составила чуть более 1,5%, и Россия не соответствует статусу великой державы за исключением военной составляющей. Страна потеряла значительные территории, выходы к морям, получила во многих местах прозрачные границы и пока пребывает в состоянии разрухи и частичной стабилизации. Теория циклов не учла стремительных темпов экономического развития Китая в 1990-е гг., достигавших 9-11% в год. В «Прогнозе-2016» Моделски фактически обошел вопрос о будущем глобальном сопернике США, хотя в предыдущих работах эта роль отводилась СССР. Между тем в XXI в. на эту роль все более выдвигается Китай, если иметь в виду темпы его развития.

Ошибки прогноза отчасти объяснимы тем, что в теории циклов использование математических моделей основано на допущении о долгосрочном и предсказуемом характере наблюдаемых тенденций. Строго говоря, модели имеют предсказательную силу только для данных, которые они описывают, причем она может быть весьма высокой, приближаясь к 100%. Но это совсем не гарантирует, что с такой же достоверностью данная модель даст верный прогноз на будущее. Предположение о том, что наблюдаемые тенденции развития продолжатся в будущем — это всего лишь допущение. Поэтому правильнее говорить не об ошибке прогноза Моделски, а о неизбежной ограниченности метода, как и других известных способов моделирования социальных процессов, основанных на переносе в будущее тенденций прошлого и настоящего.

Универсальность теории циклов многими ставится под сомнение. Один из доводов состоит в том, что известно лишь о пяти длинных циклах в истории человечества. Если они возникли относительно недавно, то почему они должны сохраняться в будущем? Да и сами сторонники теории соглашаются, что влияние длинных циклов в наибольшей мере сказывается на самых развитых в экономическом отношении странах, а Россия, к примеру, в их число не входила.

Со стороны методологии способы выделения циклов также вызывают вопросы. В частности, в циклических теориях (не только политологических) нет теоретического обоснования для отбора важнейших параметров развития, определяющих цикл. Исходя из теории нельзя ответить на вопрос, почему изменялось содержание видов инновационной деятельности от одного цикла к другому. Важно также, что ключевые индикаторы циклического развития должны изменяться примерно одинаковым образом для многих стран. Но каждая из них имеет свой исторически обусловленный «темп». Можно ли тогда говорить о цикле истории в целом?

Фактическим основанием для выбора индикаторов служит экспертное мнение, что также ставит под вопрос объективность цикла как такового. С этим связаны и другие проблемы — как выявить в математической модели цикла те колебания, период которых превосходит длину цикла («тренд»), либо, наоборот, намного меньше его или носят случайный характер («шум»). Присутствие «шумов» и «трендов» способно значительно изменить датировку длинного цикла. Хотя ни у кого не вызывает сомнения взаимосвязь экономики и политики, теория циклов не предлагает убедительной интерпретации ее механизма, что позволило бы подойти к изучению причинности этой связи.

Во всяком случае, теория циклов выглядит более приспособленной для объяснения прошлого путем подбора правдоподобных параметров цикла. Показательно, что большинство американских экономистов не использует гипотезу о цикличности экономического развития в качестве универсальной. Отечественные специалисты в данной области А. В. Полетаев и И. М. Савельева утверждают, что теория циклов «не сформировалась как полностью самостоятельное направление ни в рамках экономической или исторической науки, ни в обществоведении в целом» .

Нужно учитывать влияние субъективных факторов, которые общая теория полностью охватить не может. Неожиданно быстрый экономический упадок СССР во второй половине 1980-х гг. не был вызван регулярными факторами, действующими со стороны международной системы, а стал результатом некомпетентности советского руководства. Та же причина лежит в основе провальной политики новой российской демократии в начале 1990-х гг., которая безнадежно, но преданно ждала экономической помощи Запада. А западные эксперты в это время рассуждали о том, что «шоковая терапия» российского премьер-министра Егора Гайдара в 1991-1992 гг. «была недостаточно сурова».

Говоря о недостатках метода, не стоит забывать о характере связей, которые помогает выявить теория циклов. Между синхронно повторяющимися событиями устанавливается не причинно-следственная, а лишь корреляционная зависимость, говорящая в данном случае о совпадении во времени. Явная или неявная подмена вида зависимости при интерпретации приводит к ошибочным выводам. Пока нет окончательного ответа и на вопрос методологического характера: считать циклы аналитическим конструктом или объективным свойством развития общественных систем.

Серьезные возражения теория циклов вызывает у историков, которые указывают на слишком вольное толкование истории, «притягивание» событий к циклам. В итоге теряется своеобразие пути, по которому проходит свои циклы каждое государство. Например, в случае цикла британской гегемонии по Моделски, хотя Британия и занимала лидирующие позиции в экономическом развитии в первой половине XIX в., однако не в том смысле, который предполагает теория. Моделски делает акцент на промышленной революции, уровне развития торговли и промышленности. В то же время 1822 г. оказался последним, когда торговый баланс свидетельствовал о значительных успехах торговли. С другой стороны, до 1850-х гг. Британия оставалась доиндустриальной страной, которая еще мало отличалась от других европейских стран. Политику государства определяли отнюдь не торговцы и промышленники, а представители знати, военные и банкиры. Основой могущества Британии в это время были не хлопок и тяжелая индустрия, а финансовые возможности и военная сила. Если Моделски считает, что во второй половине XIX в. соперником Британии была Германия, то, по мнению Эдварда Ингрэма, Британия не была гегемоном, а если и был у нее соперник, так это Россия.

Приведенная критика теории циклов представляется вполне заслуженной. Можно лишь заметить, что сторонникам общей теории не избежать некоторого огрубления оценок и критериев. Этого требует ориентация на выявление универсальной тенденции, которую призван показывать цикл развития.

Окончание холодной войны способствовало кризису теории циклов. Думается, что в решающей мере он связан с подменой анализа исторических изменений на математизированную экстраполяцию в будущее показателей развития небольшой группы государств. Видимо, сказалось увлечение поисками циклов в эмпирическом материале в ущерб изучению природы самих исторических феноменов. Некоторые базовые понятия претерпели содержательные изменения. Заимствованная у геополитики концепция морской силы не является универсальной, о чем говорит хотя бы быстрое развитие современного Китая, который не относится к великим морским державам. В охватываемый теорией пятисотлетний период менялись факторы силы государства, связанные с развитием науки, экономики и военного дела. В настоящее время более важным условием победы в войне эксперты считают авиационную, а не морскую мощь.

В этих условиях к середине 1990-х гг. на основе теории циклов обозначилось формирование нового направления — эволюционной теории мировой политики, которая претендует на свое место не просто в виде направления неореализма, но даже в ряду основных парадигм ТМО. Сторонниками эволюционной теории стали практически все адепты теории циклов: Уильям Томпсон, Джордж Моделски, Кэрен Рэслер, Дэвид Рапкин, Винсент Фалджер, Стюарт Патрик, Хендрик Спрут, Поль Хенсел, Крэг Мерфи, Брайан Поллинз, Джеффри Харт, Дженнифер Стерлинг-Фолкер. Новое направление сохранило понятие цикличности, междисциплинарный характер теории, понимание политической системы как части мировой системы, а также представление о взаимовлиянии международной экономики, политики и других сфер. Пока следует говорить лишь о провозглашенной авторами исследовательской программе и базовых постулатах, что диктует известную осторожность в оценках этой теории.

Основные особенности эволюционного подхода связаны с акцентом на развитии мировой системы, понимаемом как непрерывный процесс. Если традиционно реалистические теории обращались к балансу сил, как состоянию равновесия, то теперь, под влиянием достижений антропологии и биологических наук постоянная эволюция считается нормой, а существование мировой системы уподобляется потоку. Эволюционная теория опирается на следующие постулаты: развитие человека происходит как взаимодействие биологической природы и культуры; человек имеет много общего с другими представителями животного мира (приматами) в организации общественных форм жизни; есть связь между длительностью исторических циклов (100 лет) и сменой нескольких поколений человека (30 лет).

При изучении изменений в идеологии или государственном устройстве ставится вопрос о том, почему произошел переход от одной конкретной формы к другой. По примеру генетики, сами изменения трактуются как набор вариантов и механизмов отбора, которые реализуются в истории. Они могут быть постепенными и скачкообразными, значительными и менее масштабными, направленными вовне или внутрь данной подсистемы. Моделски отделяет эволюционный подход от социал-дарвинизма, подчеркивая, что общественная эволюция происходит гораздо быстрее, чем биологическая. Первая включает в себя культурную составляющую и проходит через такие специфические механизмы социального воспроизводства, как, например, система образования. Универсальная схема эволюционного цикла выглядит следующим образом: среда — инновация (приспособление) — вариации развития — отбор — эволюция.

Примечательно, что механизм отбора учитывается не в рационалистическом ключе, как поиск наилучшей стратегии, что было бы традиционно для неореализма, а как естественный процесс проб и ошибок субъектов политики, активно взаимодействующих со средой и извлекающих из этого уроки. В итоге цикл эволюции системы — это некоторый вероятностный инерционный процесс, который отклоняется под воздействием инноваций, происходящих в контексте конкретных условий. На вопросы, как отбирать наиболее важные инновации, а какие отбрасывать, должны ответить частные теории, которые будут развиваться в рамках эволюционного подхода.

Новая теория отказывается от фиксированной иерархии субъектов политики и их атрибутов. Предполагается более свободный выбор единиц анализа, куда, помимо государств, могут входить фирмы, международные организации, идеологии, отдельные личности. В анализ включаются глобальные процессы, которым придается статус самостоятельных субъектов политики. В этой мировоззренческой гибкости сторонники эволюционной теории видят для себя возможность встать «выше» межпарадигмальных споров.

Новое направление призвано учитывать сложность (в том числе вложенность), взаимозависимость и ко-эволюцию подсистем мировой политики, когда исследователь имеет возможность не выделять какую - то одну их них, а изучать любой объект в едином контексте. При этом структуры и процессы не фиксированы, они возникают и исчезают. Тем самым обеспечивается изучение циклов развития с учетом особенностей их внутренней динамики. Как и теорию циклов, эволюционную теорию отличает ориентация на прогнозы краткосрочного и долгосрочного характера. По мере увеличения срока учитывается неизбежное уменьшение вероятности событий, возрастание сложности и неопределенности отношений и зависимостей.

Перейдя на позиции «эволюционизма», Моделски уточняет ряд своих прежних положений. На роль лидера в настоящей фазе исторического цикла вновь выдвинулись США, причем без значительных конфликтов между наиболее развитыми странами. Этот процесс происходит как переход от неформального лидерства к институциональному закреплению положения в виде «глобальной федеральной структуры», конкретные формы которой еще предстоит выработать.

Критерии лидерства также подверглись пересмотру. В их числе политико-стратегическая организация гегемона для обеспечения глобального влияния. Оно подразумевает способность к проецированию силы в любой регион планеты. Если до сих пор важнейшим условием могущества была морская сила, то теперь к нему присоединяются еще два фактора: воздушно-космическое и информационное господство. В экономической сфере необходимо удерживать ведущие позиции для обеспечения могущества, причем упор следует делать только на стратегические сектора, такие как информационные технологии, чтобы не распылять силы государства. Для государства-лидера характерно демократическое политическое устройство. Это дает наиболее благоприятные условия для появления новых стратегий развития и сбалансированности в принятии решений, способствует развитию сотрудничества на глобальном, региональном и национальном уровне. Наконец, глобальная ответственность лидера, которая означает его открытость к мнению других стран, создает легитимность его политике, а также обеспечивает согласованность национальных интересов с интересами глобального развития.

Теория гегемонистской стабильности

Теория гегемонистской стабильности (гегемонизма) в различных вариантах развивалась в трудах А. Органски, Чарлза Киндлбергера, Стефана Краснера, Тимоти Маккеуна, Артура Стейна, Эдварда Манс - фельда и других, но наибольшую популярность она приобрела в интерпретации Роберта Гилпина. Кроме того, тема гегемонии развивается на иной идейной основе в парадигме глобализма.

Концепция Гилпина совмещает в себе идеи циклического развития, элементов структурного реализма и историзма. В отличие от сторонников теории циклов, которые опираются на понятие морского могущества, Гилпин ставит во главу угла фактор экономического развития государства-лидера. Во многом его книга «Война и изменение в мировой политике» стала ответом на сложившийся дисбаланс между радикальными изменениями в мире, происходившими в 1970-80 гг., и неспособностью политических теорий интерпретировать международные отношения в их динамике.

Гилпин выдвинул альтернативу и одновременно дополнение теории Кеннета Уолтса, указывая главным образом на статичность понятия структуры. Если Уолтс утверждал, что теория должна доказывать «повторяемость и периодичность, но не изменения», то Гилпин стремится показать, как международная система существует в непрерывном развитии и в чем общие причины войн. По собственному признанию, его работа не претендовала на научную строгость и значимость общей теории, подобно неореализму Уолтса, а лишь предлагала другие рамки для рассуждения об упомянутых вопросах. В связи с этим допущены некоторые сознательные упрощения: внутриполитическая и международные системы тождественны по природе; международная политика государств зависит от гегемона.

В основе теории гегемонистской стабильности лежат обобщения, основанные на исследованиях об экономическом развитии великих империй. Однако исторический материал используется Гилпиным преимущественно как иллюстрация к собственным априорным суждениям. Центральное место в теории занимает концепция экономического лидерства государства-гегемона. Среди важнейших постулатов Гилпи - на, которые характерны для неореализма в целом, можно отметить следующие: суверенные государства как главные субъекты в международной политике, конфликтность отношений государств из-за различия интересов; распределение силы как существенная характеристика международной системы; влияние системных ограничений на поведение государств.

Теория Гилпина отличается несколькими особенными идеями. Интересы государства не сводятся к одной цели (или их иерархии), будь то безопасность или наращивание силы. Это некий равнодействующий вектор, отражающий совокупность нескольких интересов, который диктует соответствующую политическую стратегию. Интерес не может быть статичным, ибо в истории внешние приоритеты государств менялись. К концу XX в. важнейшим интересом государства следует считать контроль над международным разделением труда. Он превалирует над стремлением к политическому доминированию или расширению территории. Тезис о влиянии международной структуры на государство сводится к частичному контролю гегемона. По Гилпину, вместо статического понимания распределения силы как отношения нужно опираться на понятие «динамики силовых взаимодействий во времени». Значительное внимание отводится влиянию внутриполитических факторов на политику государства.

В методологии Гилпину ближе структурно-функциональная точка зрения на природу международной системы, хотя сам он и ссылается на структурные принципы Уолтса. Он не вводит каких-либо критериев о принадлежности элементов к структуре. Понятие о международной системе, по признанию Гилпина, в целом интуитивное и сводится к следующему:

□ Элементами являются государства различного типа (города-государства, империи, национальные государства), а также их свойства, политические процессы и структуры.

□ В системе происходят регулярные дипломатические, военные, экономические, культурные взаимодействия, которые могут меняться от редких контактов до тесного сотрудничества и взаимозависимости государств. При этом определяющими являются финансово-экономические отношения и международное разделение труда.

□ Для анархичной системы характерно определенное устройство, в котором присутствуют различные регулирующие механизмы, от неформальных правил до формальных институтов. По Гил - пину, тезис структурного реализма об анархичности международной системы не вполне корректен. Все государства испытывают определенное влияние со стороны системы, определяемое распределением силы. Но не система вообще, а именно государство-лидер навязывает свою волю остальным, реализуя собственные национальные интересы.

В связи с особым пониманием анархичности Гилпин считает структурой международных отношений определенный вид подчинения, который складывается в международной системе. В истории человечества он выделяет три вида таких структур. Гегемонистская (имперская) структура фактически преобладает в истории, так как все другие имели тенденцию развиваться в сторону гегемонии одного государства. Вторая форма, биполярная, основана на господстве двух государств, но она была относительно менее стабильной и долговечной. Третья, многополярная структура, существовала по закону баланса сил, но тоже относительно недолго.

Рассматривая эволюцию международной системы в свете концепции гегемонии, Гилпин выделяет два главных этапа ее развития. На имперском, который существовал до Вестфальской системы национальных государств (1648 г.), экономическое развитие государства - лидера зависело от торговли и земледелия. Последнее было основано на эксплуатации труда рабов или крестьян и примитивных орудиях труда. Экономический прирост шел преимущественно за счет экстенсивных методов развития. Технологический и экономический прогресс происходил довольно медленно, а потому империи существовали веками. В управлении господствовали командные методы. Любая империя жила до тех пор, пока могла обеспечить содержание армии и производство новейшего оружия. Но темпы роста военных расходов превышали накопление экономических излишков, что ставило временной предел существованию древних империй.

Новый этап развития, собственно гегемонизм, отличается тремя признаками: национальное государство стало главным субъектом международной политики; экономический прирост стал обеспечиваться главным образом за счет внедрения научно-технических достижений; появился мировой экономический рынок. Рыночные экономические отношения пришли на смену командным, а на уровне государства и международной системы сформировались плюралистические политические структуры. Повысились темпы экономического развития, а место территориальной экспансии постепенно заняли рычаги управления мировой экономикой и политическое влияние. Сократилось время господства гегемонов по сравнению с «имперским» периодом. Новому этапу соответствовало два типа международных структур: баланса сил и гегемонии (Великобритании до Первой мировой войны и США после окончания Второй мировой).

Если стабильность международной системы по Уолтсу зависит от примерно равного распределения сил, то у Гилпина она приходится на фазу наиболее устойчивого господства гегемона. Стабильность не может продолжаться вечно в силу цикличности развития. Взлет и падение очередного гегемона (империи) «во многом является функцией накопления и затем исчерпания экономических излишков». Цикличность Гилпин описывает логистической 8-образной кривой, которая отражает динамику неравномерного роста показателей экономической, военной и технологической мощи. На первом этапе сила и власть гегемона растут. В высшей точке развития приток ресурсов, получаемый в результате экспансии, приводит к наибольшему усилению его силы и власти. Но далее гегемон сталкивается с противодействием других государств, возвращающим международную систему в силовое равновесие. На последнем этапе цикла лидер постепенно приходит в упадок.

Сдерживание непрерывного поступательного роста могущества гегемона определяется несколькими факторами. Прежде всего, существуют естественные пределы экспансии государства (география, климат, коммуникации), которые влияют на издержки. С течением времени государства-конкуренты пытаются восстановить баланс сил и расширить зоны своего влияния. В каждую историческую эпоху между условиями экономического процветания и политической интеграции, с одной стороны, и размерами империи, с другой, существует оптимальная зависимость. Выходя за эти пределы, государство-гегемон не имеет достаточно ресурсов и не может обеспечить эффективный контроль.

Объективные внутриэкономические факторы также способствуют упадку гегемона. История свидетельствует, что прибыльность в экономике в течение каждого цикла развития с определенного времени начинает падать, а вслед за этим деградирует политическая система. Гилпин отмечает, что многие авторы экономических теорий, от Карла Маркса до Арнольда Тойнби, говорили о неизбежности периодического экономического спада, но давали этому различные объяснения. Еще одна причина упадка гегемона кроется в тенденции опережающего роста стоимости разработки новейшего оружия. Продажа и постепенное распространение передовых военных технологий понижает конкурентоспособность лидера. Тогда издержки на поддержание системной безопасности, которые и без того приходятся в основном на гегемона, растут еще быстрее. Третья причина кроется в том, что в процветающем обществе темпы роста потребностей начинают опережать производство. Четвертый фактор — сервисный характер современной экономики, что влечет за собой тенденцию к замедлению темпов роста реального производства. Наконец, это прогрессирующая на протяжении всего цикла моральная деградация общества, проявляющаяся наиболее ярко в коррупции. Первоначальные фазы быстрого экономического прироста и прибыли порождают в обществе паразитизм и иждивенчество. Становятся неизбежными конфликты по поводу получения доходов, а в более общем виде — между частными и общественными интересами.

Внешние причины упадка лидеров являются обратной стороной внутренних. Они выражаются в том, что не удается все время сохранять высокие темпы экономического роста и благоприятный климат международной торговли и притока инвестиций. С другой стороны, утечка передовых технологий и смещение экономической активности и инноваций на периферию ведут к постепенной утрате экономического и технологического лидерства. В итоге в международной системе происходит перераспределение силы.

Следует отметить, что хотя Гилпин опирается на структурную теорию Уолтса, он непоследователен в соблюдении ее канонов. Теория гегемонистской стабильности объединяет отношение и взаимодействие, и, как следствие, смешивает систему и структуру в понимании Уолтса, встраивая политические процессы в структуру международной политики. Вопреки структурному реализму, атрибуты государства выводятся на системный уровень анализа. Страдает логика его рассуждений об анархичности и упорядоченности: доминирование гегемона не отменяет принципа суверенности государств и отсутствия легитимной верховной власти. Поэтому его аналогия между влиянием гегемона в международной системе и властью в государстве неубедительна, как и другие упрощения. Например, деление истории на периоды «империй» и «гегемонов». Стремление расширить неореализм за счет включения в него политической экономии и экономический детерминизм в объяснении политики сближают Гилпина с парадигмой глобализма.

Критики теории отмечают, что тезис о прямой связи между гегемонизмом и степенью открытости международной экономики несостоятелен. Теория Гилпина не дает ответ, почему, несмотря на признаки очевидного снижения влияния США в 1970-80-х гг., уровень сотрудничества между западными демократиями оставался высоким. Логике гегемонизма не соответствует политика США о свободных тарифах в международной торговле. В целом между сторонниками и критиками теории продолжается полемика, каковы вообще критерии гегемонии в международной системе. Например, означает ли она такое преобладание одновременно в политической и экономической сферах, которое бы значительно снижало вероятность военной конфронтации? Насколько гегемон должен превосходить другие государства, чтобы соответствовать этому статусу? Включать в понятие гегемонизма степень влиятельности в широком смысле или только ресурсы мощи?

Характеризуя состояние мировой системы на пороге XXI в., Гилпин отметил признаки нарастания кризисных явлений. Они проявляются в несоответствии между стратегией США и сложившейся системой управления глобальной экономикой, с одной стороны, и реальными тенденциями ее развития, с другой. «Международная капиталистическая система, возможно, не выживет без сильного и мудрого лидерства». В то же время «конец холодной войны подорвал способность и желание США платить экономическую и другую цену за мировое экономическое лидерство» в надежде, что законы свободного рынка сами по себе обеспечат процветание страны, занимающей первые позиции в мире. Антикоммунизм создавал основу для политической интеграции, в условиях которой в 1980-е гг. и начался активный процесс экономической глобализации. Однако дальнейшая судьба лидерства зависит от того, удастся ли США управлять этой тенденцией, обеспечив достаточно высокие темпы экономического роста в мировом масштабе.

Проблема удержания лидерства связана также с неоднозначностью самого процесса глобализации. Вслед за Кеннетом Уолтсом Гилпин считает, что масштабы и характер глобализации преувеличены. Она не является необратимой. Похожая ситуация была, например, накануне Первой мировой войны. Экономическая и финансовая открытость Франции или Великобритании в 1999 г. примерно такая же, как в 1913 г. С другой стороны, многие страны Азии и Африки не вовлечены в глобальные процессы, а там проживает большинство населения. Глобальный характер приобрели далеко не все сектора экономики. Финансовый рынок может быть повержен в хаос в результате действий крупных спекулянтов, как показали события в Юго-Восточной Азии в 199798 гг., что значительно повлияло на стабильность мировой экономики.

Дестабилизирующее влияние на международную систему может оказывать тенденция регионализации. Ничто не мешает региональным лидерам стремиться к доминированию, препятствуя открытости экономических отношений со странами, не входящими в региональные организации, такие как НАФТА и Евросоюз. Гилпин считает, что за экономическим обособлением неизбежно обостряются политические противоречия и снижается политическая стабильность международной системы.

Глобализация экономики принесла США не только положительные последствия, выразившиеся в экономическом буме 1990-х гг., который проходил на фоне временного упадка в других странах, в том числе бывших социалистических. Рост американской экономики стал больше, чем прежде, зависеть от ввоза капитала и высокого уровня импорта и экспорта товаров, а значит, от состояния мировой экономики в целом. Внешний долг страны на конец 1990-х гг. составил 1 трлн. долл.; уменьшились накопления американцев, а для многих темпы роста благосостояния стали отставать от роста доходов.

Снизилось сотрудничество с союзниками времен холодной войны. Экономическая политика США становится все более односторонней, в то же время растет конкуренция на мировом рынке. Со своей стороны, западноевропейские страны сосредоточены на укреплении европейской интеграции. Экономические интересы Японии в значительной мере переместились из США в Азиатско-тихоокеанский регион. Таким образом, основными опасностями на пути глобализации, а за ней и политической стабильности международной системы под американской эгидой являются регионализация, протекционизм государств и нестабильность финансовых рынков. С окончанием холодной войны многостороннее экономическое сотрудничество между наиболее развитыми странами может снизиться, уступив место новому переделу мировых рынков.

Чтобы остаться лидером и продолжить эру процветания Pax Americana, США должны выстроить стратегию нейтрализации негативных факторов, стоящих на этом пути. Без лидера мировая экономика, а за ней и вся международная система, перейдет в состояния нестабильности и хаоса. Важно заметить, что в последних работах Гилпин стал разделять точку зрения представителя теории циклов Джорджа Моделски о том, что нынешнее американское превосходство не следует путать с лидерством: «лидерство требует, чтобы мощь использовалась для более значительных политических целей, нежели просто узкие национальные интересы одной страны» .

Экономический бум в США в 1990-х гг. и последовавший спад; интервенции США на Балканах; террористической атакой 11 сентября 2001 г.; военные операциями в Афганистане и Ираке; ухудшение отношений с Северной Кореей; значительный рост антиамериканизма во многих странах — все это придало новый импульс теоретическим дискуссиям о сущности лидерства. Кризисные явления во внешней политике США проявились не только в эскалации насилия, но также в нарушении норм международного права. Вашингтон игнорировал даже мнение союзников по НАТО Германии и Франции, как это было при подготовке войны против Ирака в 2003 г. Как отмечает Микаэл Мазарр, во внешнеполитических кругах США до сих пор господствует довольно примитивное мнение, что «лидерство означает действие и разъяснение другим, что надо делать» .

Мазарр считает, что такой стиль, вполне уместный в годы холодной войны и соответствовавший логике реалистической традиции, сегодня перестал соответствовать положению вещей. Ядром международной системы и необходимым союзником Америки является группа наиболее развитых стран либерально-демократической ориентации, в которых наблюдается дальнейшее увеличение числа международных институтов. Значит, США не должны делать упор на одностороннее принятие решений по насущным проблемам международной политики. Вместе с тем, эта политика должна быть решительной, так как международная система пока находится в переходной стадии. Новый мировой порядок, включая обеспечение безопасности, еще не сформировался. Во многих регионах требуется вмешательство США: послевоенные Ирак и Афганистан, Северная Корея, окончательное урегулирование тайваньского вопроса с быстро набирающим силу Китаем.

Кроме обсуждения содержательной стороны лидерства, внимание исследователей привлекают условия, которые бы продлили настоящее превосходство США вопреки довольно пессимистическим прогнозам гегемонистской теории о том, что страна уже находится на стадии постепенного и неизбежного угасании мощи. В этих дискуссиях принимают участие представители и других направлений неореализма.

Вслед за Гилпиным они называют главным рычагом дальнейшего развития всемерное поддержание высокого уровня инноваций в национальной экономике. Для этого государственная политика должна обеспечить инвестиции в образование, научно-исследовательские разработки и развитие обеспечивающих инфраструктур. Пока США далеко опережают ближайших конкурентов, вкладывая более половины средств, выделяемых в мире, на исследования и развитие. «Ахиллесовой пятой» глобализации считается обеспечение ее внутриполитической поддержки. В самих США процессу либерализации экономической жизни противоречит необходимость обеспечения внутренней безопасности, а также падение конкурентоспособности американских товаров и рабочей силы. В других странах негативная сторона глобализации выражается в тенденции к росту безработицы и бедности при одновременном сокращении бюджетов государств из-за свободного движения капитала через границы.

Оптимизм некоторых авторов относительно перспектив американской гегемонии не претендует на теоретический спор с Гилпиным, так как опирается преимущественно на достигнутые США в 1990-е гг. экономические успехи, добавляя к ним геополитические преимущества и значительные объемы внутреннего американского рынка. К концу XX в. США обладали превосходством во всех сферах: экономической, технологической, военной, геополитической.

За 1990-1998 гг. экономический рост в США составил 27%, что в два раза выше, чем в Европе, и в три раза по сравнению с Японией. Если страны Европы в 1990-х гг. сокращали расходы на оборону, в США этого не происходит. В абсолютных цифрах Соединенные Штаты тратят на оборону больше, чем полтора десятка стран из списка наиболее развитых. В то же время эти расходы составляют менее 4% валового национального продукта. До 80% ассигнований на военно-научные разработки приходится на США, которые в состоянии обеспечить превосходство над любым противником на крупнейших театрах военных действий, включая моря, воздушное пространство и космос. США поддерживают свою способность нанести превентивный ядерный удар.

Согласно «оптимистам», «считать беспрецедентную качественную и количественную концентрацию силы преходящим моментом было бы серьезной ошибкой». К примеру, по оценке Уильяма Уолфорса, ни одно государство в ближайшие десятилетия не приблизится к США по базовым показателям развития. Япония, Китай, Россия, Индия пока не в состоянии достичь даже роли лидера регионального уровня, не говоря о глобальном. У США нет стратегических противоречий с наиболее развитыми странами.

Оценки Уолфорса и других крайних «оптимистов» не находят подтверждения в событиях последних лет. Скорее, оправдывается пессимизм Гилпина, так как США сталкиваются с серьезными экономическими и политическими проблемами в начале нового тысячелетия. Об этом говорят сохраняющийся значительный торговый дефицит и низкий уровень внутренних сбережений. Война США против Ирака в 2003 г. и последующие события показали нежелание «старой Европы» оставаться, как прежде, в фарватере американской внешней политики.

Историко-системное направление

Начиная с 1980-х гг., неореализм привлекал к себе внимание историков, изучающих международную политику, дипломатическую и военную историю. Попытки синтезировать исторические и общетеоретические подходы и дали начало историко-системному направлению неореализма. Общая теория интересна для тех, кто склонен искать в истории объяснение, а не только отражение прошедших эпох или, вслед за постмодернистами, вообще отрицать возможность объективных научных суждений. Как справедливо заметил Джон Гэддис, трудно ожидать от подобной теории высокой предсказательной силы. В то же время она обращает внимание ученых на актуальные вопросы современности и помогает переосмыслить уже найденные ответы. Не удивительно, что многие работы, которые можно отнести к историкосистемному направлению, содержат изрядную долю критики в адрес ТМО.

Джордж Лиска выделяет три важных этапа в развитии реалистической традиции: «бихевиористская революция», структурализм и постструктурализм. Связанные с поиском путей построения общей теории, они на деле оказались «тремя путями деградации». Реальный выход, который бы избавил теорию от «застывания», отставания от динамики реальных процессов, состоит в том, чтобы привнести в неореализм принцип историзма, который позволит увидеть политический процесс как диалектическое взаимодействие власти/силы с формально-юридическими и ценностно-культурными нормами.

Популярность неореализма среди историков связана с тем, что многие из них разделяют его базовые принципы: анархичность международной системы, решающая роль ведущих держав, конфликтность международной системы, баланс сил как ядро международной политики. Несмотря на несколько иную трактовку этих понятий, большинство историков считает, что для периода с 1648 по 1945 гг. реалистическое направление остается наиболее адекватным из всех существующих в рамках ТМО. Внимание к неореализму в последнее десятилетие подогрели споры о том, насколько состоятельны аргументы этой парадигмы при объяснении такого масштабного явления, как окончание холодной войны. Поскольку историческая наука также не имеет одного ответа о его причинах, возник вопрос, в какой мере может здесь быть полезен нео - реализм. Тем более, что его представители пытаются интерпретировать и даже предсказать развитие международных отношений в постби полярном мире.

Интерес к неореализму объясняется стремлением историков работать с долгосрочными процессами и общими концепциями: роль гегемонии в истории; тенденции развития международной системы в условиях анархии; значение ядерных вооружений в современной политике; связь между войной как общим и конкретным явлением. Относительно большей популярностью среди историков пользуются теория гегемони - стской стабильности, теория циклов и формирующийся на его основе эволюционный подход. В свою очередь, структурный реализм подвергается основательной критике за антиисторизм и дедуктивность.

Как отметил Джон Гэддис, несмотря на тенденцию к синтезу методов истории и неореализма, обобщения историков сохраняют свои особенности. Во-первых, выводимые тенденции носят ограниченный во времени и пространстве характер, не претендуя на универсальность. Изучая особенности сталинской эпохи, было бы ошибочно делать выводы о диктаторстве вообще, хотя ряд выводов, таких, как перенос стереотипов внутренней политики на внешнюю, применим достаточно широко.

Во-вторых, причинные связи трактуются историками менее категорично, преимущественно как условия, которые носят вероятностный характер. Причем границы между причинами и следствиями, зависимыми и независимыми переменными не могут быть заданы жестко в силу закона всеобщей связи вещей и постоянного развития. Историки склонны видеть в политике процесс, в котором обобщения неотделимы от комплекса событий, они не являются изолированными цепочками причинно-следственных связей. Именно это позволяет учесть, как течение времени влияет на события.

В-третьих, предпочтение отдается ретроспективным выводам, а не прогнозам. Модель прошлого строится как его реконструкция, а не аналог.

В-четвертых, само объяснение для историка означает главным образом не обобщение, а прослеживание того, как процессы и события изменяются во времени и пространстве. Перспектива плодотворного сотрудничества историков и представителей ТМО видится Гэддису в создании теории, которая была бы ближе к историческим традициям. Она должна быть лишена чрезмерного упрощения и претензии на непогрешимую логику. Теории следует учитывать неповторимость истории и эволюцию научных понятий.

Неореализм Уолтса предсказывал длительное, устойчивое и относительно безопасное существование биполярной системы и оказался неправ. В начале 1980-х гг. мир стоял на грани ядерной катастрофы, а в конце этого же десятилетия биполярность исчезла. Гэддис отмечает, что ошибка Уолтса состоит во внимании к схеме полярности вместо изучения источников силы государства с учетом конкретно-исторической ситуации. Советский Союз потерпел историческое поражение, когда его вооруженные силы оставались такими же, как и до краха. Поэтому ошибочно видеть международную политику только сквозь призму военной мощи. США и их союзники сумели, в отличие от СССР, сохранить необходимое многообразие компонентов национальной мощи, включающее военные, экономические, идеологические, моральноценностные составляющие. Да и самому понятию биполярности «теоретики» вслед за Уолтсом придают чрезмерное значение. Гэддис считает ее просто результатом политики холодной войны, а не сущностной характеристикой международной системы. Соглашаясь с критикой Гэддиса, все же отметим, что она тоже не совсем корректна. Хотя Уолтс действительно не разрабатывал тему источников силы, он не сводил силу государства к военной составляющей, указывая на ее комплексный характер. А международную политику и Уолтс, и неореализм в целом отнюдь не рассматривают только сквозь призму военной мощи. Такой акцент был характерен для классического реализма Моргентау.

В русле синтеза истории и теории неореализма появились работы, которые, с одной стороны, довольно критически относятся к претензиям неореализма на знание универсальных законов и значимость общей теории, а с другой — вполне созвучны ему по многим положениям. Книга историка Пола Кеннеди «Расцвет и упадок великих держав» представляет собой яркий пример междисциплинарного исследования, которое соединяет концепцию циклического развития международной системы с историческим анализом. Книгу Кеннеди нельзя безоговорочно относить к неореализму, о чем предупреждает и сам автор, но тот факт, что историки отозвались о ней в основном критически, а неореалисты склонны считать Кеннеди своим коллегой по цеху и даже обладателем собственной теории, говорит сам за себя.

Явных формулировок его теория не получила, но неореалисты видят ее в следующем виде:

□ Значительные изменения международной системы связаны с развитием экономики и технологий. В свою очередь, они приводят к изменениям в социальных структурах, политических системах, военной силе и иерархии отношений в международной системе.

□ Темпы изменений в регионах и государствах неравномерны. На это влияют колебания в количестве и скорости внедрения изобретений и технологий, особенности климата и географии, войны.

□ Военная мощь государства определяется инфраструктурой производства, технологиями и финансовой системой. Неравномерность экономического развития уменьшает военную силу и ухудшает стратегические позиции государства.

□ Войны между великими державами связаны с их возвышением и последующим упадком. Выигрывает тот, кто способен мобилизовать на военные нужды больше материальных ресурсов. В результате войн устанавливается новое разделение мира.

□ Государство становится великой державой в особых исторических обстоятельствах, которые позволяют овладеть необычно большими силовыми и экономическими ресурсами. С исчезновением этих условий происходит возврат к «нормальному» размеру территории и иерархии отношений. Причем упадок может быть ускорен, если государство будет пытаться выполнять обязательства, которые превосходят ее возможности.

Позиции историков-«партикуляристов», которые особо подчеркивают неповторимость и индивидуальность в каждом эпизоде развития истории, Кеннеди противопоставил обобщенную картину международных отношений как историю политики баланса сил между великими державами. Он утверждает, что «международная система подвержена постоянным изменениям, но не только тем, что вызываются каждодневными действиями государственных деятелей и приливами и отливами политических или военных событий, но также и тем, что происходят от более глубоких трансформаций в основаниях мировой силы, которые не сразу проявляются на поверхности».

Кеннеди делает умозаключения на основе исторических обобщений. В основе его концепции лежит убеждение, что существует причинная связь между положением, которое государство занимает в международной политике, и общим балансом экономического развития. Вслед за сторонниками гегемонизма и теории длинных циклов Кеннеди связывает крупные изменения международной системы, включая глобальные войны, с экономическими факторами. В основе процветания — внедрение полезных инноваций в экономику и военное дело. Аналогично Гил - пину Кеннеди выделяет доиндустриальный и индустриальный периоды развития международной системы (возвышение Британии с 1815 г.). Очередной передел мира всегда соответствовал перераспределению силы в системе.

Однако взлет и падение очередного гегемона в условиях анархичности системы не означает совершенной неизбежности войн между великими державами. Это показали события второй половины XX в., когда в условиях ядерного сдерживания США и СССР вели только локальные войны на территориях других стран с применением обычного оружия. Рост и упадок экономической мощи государства сопровождается такими же процессами в военной области, причем не обязательно одновременно. Кроме того, есть прямая зависимость между победой в «большой» войне и реальной мощью, то есть объемом мобилизованных для войны ресурсов. Однако эти тезисы не означают экономического детерминизма как универсального закона: не все события однозначно определяются экономическими факторами.

Концепцию Кеннеди отличает динамизм в понимании процессов и явлений международной политики. Он подчеркивает, что категория баланса сил, понимаемая как состояние равновесия, несостоятельна. Равновесие не может продолжаться, именно поэтому история международных отношений последних пяти веков представляет собой преимущественно историю войн или подготовку к ним. Перераспределение сил происходит всегда, в мирное и военное время.

В конце 1980-х гг. образ ближайшего будущего международной системы виделся Кеннеди стабильным. Перераспределение сил должно происходить медленно, и маловероятно, что пятерка сильнейших должна измениться: США, СССР, Китай, Япония, Европейское экономическое сообщество. В то же время центр экономической активности должен перемещаться в Японию и Китай. Советский Союз встанет перед выбором: либо резко сократить военные расходы, либо отказаться от научного социализма, чтобы поддержать экономику. В противном случае в стране возможен кризис более масштабный, чем в 1960-70-е гг.

Несмотря на эрозию, в военном смысле биполярный мир продолжит существование. Государства решать две вечные проблемы: неравномерность экономического развития плюс конкурентная внешняя среда. В отличие от «теоретиков», Кеннеди утверждает, что при таких условиях для государства не существует универсальной стратегии международной политики, которая в этом смысле остается ближе к искусству, чем к науке.

Кеннеди считал, что США как мировой лидер столкнутся с рядом проблем. Прежде всего, несмотря на безусловное превосходство в экономике и технологиях в абсолютном выражении, темпы падения американского влияния в мире выше, чем у СССР. В США может проявиться эффект «перенапряжения империи», когда сумма международных обязательств и интересов превосходит силу, которая необходима, чтобы защитить их все одновременно. Уже в 1980-е гг. такая тенденция проявилась во многих регионах, где США объявили о своих жизненно важных интересах, но при этом не имели достаточно ресурсов для эффективного влияния. Например, на Среднем Востоке, где трения между американскими союзниками и другие региональные противоречия чреваты военными конфликтами. Ряд дипломатических и военных провалов в регионе, антиамериканизм арабов затрудняли американцам проведение последовательной и долгосрочной политики по контролю над нефтяными ресурсами.

Другой фактор, уменьшающий мощь США, — ухудшение части показателей экономического развития на протяжении 1980-х гг. Среди них сокращение производства не только в традиционных индустриальных отраслях и сельском хозяйстве, но и высокотехнологичных: робототехнике, аэрокосмической промышленности, автомобилестроении, производстве компьютеров. По данным на 1986 г., положительный торговый баланс высокотехнологическими товарами упал с 27 млрд. долл. в 1980 г. до 4 млрд. Падение конкурентоспособности американских товаров вынуждало правительство идти на протекционистские меры на внутреннем рынке.

В финансовой сфере наблюдалась тенденция к превращению США в крупнейшего должника, когда выплаты по государственным обязательствам покрываются за счет увеличения импорта капитала. В целом Кеннеди солидарен с выводами представителей гегемонизма и теории циклов, что на исходе 1980-х гг. США находились на начальной стадии «заката гегемона», хотя крупные экономические потрясения стране не грозили.

Третий фактор — неизбежный рост военных расходов вслед за расширением интересов и международных обязательств, который происходит на фоне усиления ближайших конкурентов и отставания собственных темпов экономического развития. В долгосрочном плане это дополнительно стимулирует упадок экономики через отвлечение инвестиций и повышение налогов.

По прогнозу Кеннеди, в XXI в. международная система должна развиваться в сторону многополярности, а Соединенные Штаты, постепенно утратив черты гегемона, на долгое время останутся одной из самых влиятельных великих держав. Неизбежность относительного упадка Кеннеди обосновывает ссылкой на историю. «Ни одному обществу просто не было дано оставаться впереди всех постоянно потому, что это подразумевает замораживание всяких изменений в темпах роста, технологического и военного развития, которые существуют с незапамятных времен». На протяжении 1990-х гг. политика администрации Билла Клинтона соответствовала гегемонисткой позиции: отказ платить взносы в ООН; отказ от участия в ряде важных конвенций (Киотский протокол, Международный суд); использование военной силы в Косово в 1999 г. вопреки уставу ООН; ставка на односторонние действия. Ту же политику продолжил Джордж Буш-младший, при котором США вышли из Договора о ПРО от 1972 г., а в 2003 г. начали войну против Ирака без санкции ООН.

Как следует из последних работ Кеннеди, постбиполярный мировой порядок нельзя назвать устойчивым, о чем свидетельствует целый ряд фактов. К ним относятся рост числа военных конфликтов, в том числе в Европе, а также рост агрессивного национализма и международного терроризма. США выполняют роль всемирного полицейского, а не лидера. Вашингтон не в состоянии контролировать всю международную систему не только в военном, но и в экономическом отношении, как показал международный финансовый кризис 1997-98 гг.

В самих США наблюдался экономический спад на фоне усиления международной конкуренции за счет региональной кооперации. В Европе появилась конкурирующая мировая валюта. В Азиатско-тихоокеанском регионе быстро укрепляются новые структуры экономического сотрудничества. В международной системе набирает темпы процесс регионализации как сопротивление политике глобализации. Претензия США на политическую и культурную гегемонию встречает протест и находит выражение в росте антиамериканизма и религиозного экстремизма, имеющего ярко выраженную антизападную направленность.

Следует отметить, что представители историко-системного подхода не склонны жестко привязываться к той или иной парадигме ТМО. Подобные работы могут оказаться близки не только неореализму, но также либерализму. Часть исследователей идет по пути синтеза различных

концепций и методов, пытаясь остаться «выше» споров между различными парадигмами.