Семья уже приготовлена к распаду

Скорее всего знаете их лично. И уж точно вы виде­ли их в тысячах рекламных объявлений: отец, мать, ма­ленький мальчик и его старшая сестра выглядывают из нового автомобиля на фоне прелестной колоколенки милого городка. Или они с улыбками смотрят на то, как мать, с флаконом пятновыводителя в одной руке и губ­кой в другой, уничтожает пятна на ковровом покрытии, оставляя все за собой девственно чистым. Иногда, для большей удовлетворенности женщин-покупательниц, чудесное очищение производит отец.

Это нуклеарная семья - биологическое сообщество. С некими модификациями, вроде участия наряду с дву­мя основными третьего поколения или выросших де­тей, дядюшек и тетушек в роли вспомогательных и, ско­рее всего, временных членов целого, это сообщество было и остается краеугольным камнем культуры. Неза­висимо от того, богата семья, как в рекламе, или бедна, как семейство крепостного.

В соответствии с ожиданиями как самих членов се­мьи, так и всех окружающих это сообщество должно вести общее хозяйство. Домашнее хозяйство, фундамен­тальный микрокосм культуры, представляет собой моле­кулярную единицу экономики. Она снабжает всех своих участников базисными благами бытия: пищей, одеждой, кровом и - при необходимости - средствами передвиже­ния и стиральными порошками. Две единицы, одна био­логическая, другая экономическая, как правило, взаим­но накладываются, хотя не обязательно полностью.

Казалось бы, следует ожидать, что семья в состоянии приспособиться к рывкам в культуре. В конечном счете, биология более фундаментальна, чем экономика. Одна­ко, как правило, более способным к сопротивлению из­менениям, сохранению своих базисных функций оказы­вается домашнее хозяйство. Привычный нам мир включает множество разных структур домохозяйства, в которые втянуты сожительницы и жены, ученики всех видов, постояльцы на пансионе и без пансиона, множе­ство разных слуг - от гувернанток и домашних учителей до кухарок и камердинеров. В современной культуре все еще живы домохозяйства тех типов, что широко рас­пространились в Средние века вслед за крахом Запад­ной Римской империи. Мужские и женские монастыри являются домохозяйствами, будучи при этом по характе­ру внесемейными и даже антисемейными, резко обособ­ляя себя от биологических сообществ. В Европе до сих пор остались обширные, феодальные по типу домохо­зяйства, включающие и богатые, и бедные семьи. При этом они куда более эффективны по качеству экономи­ческих структур, чем собственно семья. Монастыри или религиозные общины (в меньшей степени) были И оста­ются весьма эффективными домохозяйствами, создав­шими множество форм удовлетворения бытовых нужд. Их дочерние домохозяйства - сиротские приюты и школы-интернаты. Дочерними домохозяйствами церков­ных приходов стали богадельни, работные дома и пер­вые больницы. Регулярные армии, возникнув, сразу озаботились униформой, столовыми, казармами для ря­довых. В самом общем виде можно заключить, что домо­хозяйство с его приспособляемостью способно брать на себя функции, которые по каким-то причинам не испол­няет семья.

В то время как политики, священники, мастера рекла­мы и прочие важные персонажи решительно твердят, что семья образует собой фундамент общества, сама нуклеарная семья как общественный институт давно уже в беде. Более половины супружеских пар, а то и значи­тельно больше приходит к разводу. Если говорить о Ка­наде, то это случается в среднем через 13,7 года — недо­статочно для того, чтобы поставить детей на ноги. Все в большем числе случаев от брака отказываются во­все или отодвигают его в зону среднего возраста. Как ут­верждают демографы, именно это стало основной при­чиной падения рождаемости.

Хотя высокая доля разводов характерна для всех со­циальных групп (наравне с наркоманией, подростко­выми проблемами и рукоприкладством в семье), крат­кий очерк вопроса о семейных финансах проще всего приводит к пониманию разрыва между представления­ми о том, на что вообще способно семейное домохо­зяйство, и реальными средствами удовлетворения ожиданий.

Почти четыре десятилетия, начиная с середины 1930-х годов, средний доход семьи в США или Канаде был достаточен для того, чтобы выплачивать взносы по закладной на средней стоимости дом или же вносить ежемесячную плату за съемную квартиру средней стои­мости. (Статистически «средний» означает, что при­мерно половина значений измеряемого множества на­ходится ниже среднего уровня, а половина - выше.) Где-то в середине 70-х годов эти две величины - сред­ний доход и средняя стоимость жилища - резко разо­шлись. Их расхождение явственно проступило при ка­надской переписи населения 1981 года. Примерно в то же время экономическая статистика США показала, что приобретение «среднего» дома стало возможно лишь при таком размере дохода, который показали в налоговых декларациях только десять процентов се­мей! Девяносто процентов уже не могли позволить себе приобрести «средний» дом. Супружеская пара по-преж­нему могла родить детей. Но средняя пара уже не могла без помощи со стороны приобрести или снять для них жилище.

Этот разрыв резко ударил по квартиросъемщикам, не купившим дом в то время, когда цены и доходы соот­ветствовали друг другу. В последующие годы такие квар­тиросъемщики затрачивали все большую долю своих ДОХОДОВ на съем жилья - до той критической точки, когда квартирная плата стала съедать не менее полови­ны доходов, оставляя для всего прочего несообразно мало. Аналогичный разрыв обозначился и в Великобри­тании.

Бездомные, спящие на улице, устраивающие себе убежище в подворотнях, под мостами, в «палатках», со­бранных из картона и клеенки, как правило, одиноки и отягощены множеством проблем со здоровьем. Они, эти бедняки и калеки, всегда первыми предупреждают о социальной катастрофе. Если их состояние ухудшает­ся, если их число увеличивается, это означает, что бла­гополучным обитателям культуры следует начать трево­житься. В статье, опубликованной одним канадским журналом в 1984 году, а затем и в книге я обратила вни­мание читателей на опасный разрыв между уровнем до­хода и ценами жилищ. От экономистов пришел только один отклик. Его автором был директор консерватив­ной «фабрики мысли» из Ванкувера. Отталкиваясь от моего утверждения, что «условия, ранее бывшие нор­мой лишь в самых бедных частях США, уже стали нор­мой для всей страны», он написал редактору следую­щим образом:

«Итак, несомненный факт заключается в том, что поч­ти все дома в США заселены. Коль скоро, как заявлено, только десять процентов населения в состоянии приобрес­ти жилище, то это означало бы, что девяносто процен­тов этого сделать не могут. Очевидно странная ситуа­ция. То, чего Джекобе не указывает, так это иной факт: рост стоимости домов за последние десятилетия нарас­тил богатство американских домовладельцев, большинст­во которых проживает в своем наиболее ценном имущест­ве. Простой арифметический факт заключается в том, что в момент, когда средняя семья в США не сможет приобрести дом средней стоимости, стоимость среднего дома начнет падать. Разумеется, следует помнить и о том потенциальном доходе, который содержится в наибольшем богатстве большинства семей».

Это может означать только одно: вздутое богатство тех, кто уже владеет домом, маскирует бедствия людей, вытесненных с рынка жилья высокими ценами. В неко­тором смысле именно это и происходит с точки зрения экономики, взятой как целое. В Торонто показатель до­мовладения вырос, поднявшись до рекордных 61,5 про­цента домов, находящихся во владении в 2002 году, с 54 процентов в 2000 году. Это произошло несмотря на то, что средняя цена дома ежегодно росла на 7 процен­тов. Секрет заключается в низкой инфляции (за выче­том цен на жилище), что обеспечило низкий процент выплат по закладным и невысокую стоимость банков­ского кредита. По мере роста стоимости отдельных домов и кондоминиумов владельцы смогли в растущем объеме брать кредит под растущую стоимость недвижи­мости. Как следствие, соотношение задолженности по ипотечному кредиту и дохода домохозяйств достигло в Канаде рекордно высокого уровня.

Чудо приращения денег на собственном доме дейст­вует еще сильнее в США. Там проценты по ипотеке мож­но вычитать из суммы подоходного налога. Покупка жилья на вторичном рынке к 2002 году достигла рекорд­ного уровня. Это произошло потому, что рекордно вы­сокого уровня достигли цены домов, тогда как цена ипо­течного кредита стала рекордно низкой. Допускаю, что экономист из консервативной «фабрики мысли» эту си­туацию предвидел и приветствовал раздувающийся пу­зырь. По пузырь лопнет. Или по той причине, что рост цен на другие товары и услуги существенно увеличит уровень инфляции. Или в том случае, если замедлится, остановится или начнет обратное движение рост цен на жилье. Критик прав в том, что тогда средний доход се­мьи и средняя стоимость односемейного дома или кон­доминиума снова сблизятся.

Все это не уменьшило затруднений квартиросъемщи­ков. Начиная с 1995 года число бездомных в Торонто не сокращалось. Появилось новое поколение молодых се­мей без собственного жилья. В число бездомных теперь следует включить семьи, ютящиеся в мотелях, или разде­ленные семьи, члены которых могут претендовать на ме­сто в социальном общежитии лишь живя порознь. Хуже всего приходится семьям, существующим на социальное пособие, а также «работающим бедным», которые до­вольствуются доходом, часто не намного превышающим размер пособия. Деньги заканчиваются быстрее, чем приходит время следующей выплаты, и они сводят концы с концами за счет благотворительных «продуктовых банков» и беря взаймы у родственников или друзей день­гами или продуктами. Семьи из двух супругов из числа ре­гулярных клиентов «продуктовых банков» Торонто тра­тят на квартирную плату в среднем 67 процентов дохода, а семьи из четырех членов - 70 процентов. В 2003 году это означало, что в таких семьях в среднем оставалось лишь по 3,65 канадского доллара (примерно 2,40 доллара США) на человека в день, чтобы оплачивать еду, одежду, поездки, личную гигиену и завтрак для детей школьного возраста. В семьях клиентов «продуктовых банков», име­ющих одного ребенка, в среднем 18 процентов детей и 39 процентов родителей остаются без еды хотя бы раз в неделю. В семьях из пяти человек - 45 процентов детей и 47 процентов взрослых. Приоритетную позицию в бюдже­те занимает своевременная плата за квартиру. Ведь иначе над семьей нависнет угроза бездомного существования.

В Северной Америке высокая доля домовладения ока­залась возможна благодаря долговременной ипотеке при сравнительно низкой процентной ставке, гаранти­рованной федеральными правительствами США и Ка­нады. Для тех, кто слишком беден, чтобы воспользо­ваться благами домовладения, оба правительства предприняли программы субсидирования строительст­ва жилищ - в США это называется public housing, в Кана­де - assisted housing. Обе программы свелись к скверному планированию и отчаянно скверному, самовластному по характеру содержанию домов. Эти программы не удов­летворяли ни налогоплательщиков, ни квартиросъем­щиков. Но когда их прекратили или свели к минимуму (что всегда происходит с непопулярными программа­ми), списки очередников на получение жилья начали расти. В 2002 году в Торонто в таком списке было около 65 ООО человек с низким доходом. При этом для приоб­ретения квартиры в самоокупаемом кондоминиуме нужно было ждать в среднем пять лет.

Другой причиной относительного выравнивания ситу­ации на рынке жилья стал рост доходов семей по мере то­го, как все больше жен и матерей поступали на работу. Ес­тественно, что первой реакцией нуклеарной семьи на сличение разрыва между доходом и ценой жилья стано­вится комплекс действий по сведению концов с концами.

Это означает: урезать расходы, удовлетвориться бесплат­ными развлечениями, подселить к себе друзей, оказав­шихся в сходных обстоятельствах (рост домохозяйства), прибегать к абортам (ограничение домохозяйства), ис­кать по магазинам секонд-хенд и спешить на тотальные распродажи, продать то, без чего можно обойтись, и за­ставлять власти вести охоту на беглых отцов, уклоняющихся от уплаты алиментов по исполнительным листам.

Все эти стратегии несколько помогли, но не слиш­ком. Обязательные расходы домохозяйств продолжали расти - не только в связи с инфляцией, но и потому, что представление об обязательных расходах качествен­ным образом видоизменилось. Наиболее серьезным и общезначимым приростом потребности стала необхо­димость в автомобиле. Общественный транспорт пре­бывает в упадке или отсутствует вообще, в особенности в пригородах. В городах, в 50-е годы или несколько поз­же подвергнувшихся радикальной реконструкции, рав­но как и в новых пригородах, и магазины, и рабочие ме­ста были обособлены от жилья; между ними нет сколько-нибудь удобной, привлекательной пешей или велосипедной связи. К середине 60-х годов автомобиль стал необходим для того, чтобы найти или сменить ра­боту, чтобы купить провизию, чтобы отвезти ребенка в школу или к приятелям[1]. Семьям понадобился уход за детьми, пока родители на работе или на пути к ней и до­мой. Начиная с 1970 года родители стали рыскать по объявлениям в поисках тех немногочисленных субсиди­руемых мест для ребенка, которые они могут себе ПОЗВО­ЛИТЬ финансово и до которых могут добраться в разум­ное время. К 2002 году канадская полиция пришла к выводу, что засыпание за рулем почти сравнялось с ез­дой в пьяном виде в качестве причины дорожных про­исшествий со смертельным исходом.

Даже двое родителей, не говоря уж об одном, как пра­вило, не в состоянии удовлетворить все потребности до­мохозяйства. Для того чтобы воспитывать детей, сохра­нять здоровье и быть в согласии с собой, необходимо еще и сообщество. Соседское сообщество представляет собой сложный организм, обладающий сложной систе­мой ресурсов, которые нарастают естественным обра­зом и постепенно. Его ресурсы складываются из трех ос­новных подсистем.

Первая группа - это ресурсы, в которых нуждаются все семьи и ни одна семья не может обеспечить себе самосто­ятельно. Даже домохозяйства - за исключением наиболее крупных и богатых - не могут сформировать их. Это ре­сурсы всеобщего доступа. Они включают доступное для всех членов сообщества жилье и транспортные коммуни­кации, за которыми приглядывают власти (ведь даже лич­ным автомобилям нужны дороги, стоянки и дорожная по­лиция). Кроме того, это водоснабжение и канализация, пожарная охрана, санитарные инспекции и охрана здоро­вья населения. Наконец, это публичные библиотеки, крупные развлекательные комплексы публичного назна­чения[2], парки, скорая медицинская помощь и т. п.

Услуги второй группы также по преимуществу общедо­ступны, но сообщество предоставляет их своим членам более неформальным образом. Такие услуги производят­ся удобными и уютными коммерческими предприятия­ми. Кроме того, сюда же относятся некоммерческие (бесприбыльные) услуги, которые инициируются и под­держиваются группами добровольцев из числа жителей. Деятельность таких групп может совмещаться (или не совмещаться) с публичными услугами, в зависимости от характера правительственных программ и локальной культуры: дома престарелых и активный образ жизни для них, церкви и иные общественные центры, концерты, фестивали, спортивные состязания, классы изуче­ния языка и профессиональные учебные центры.

Третью группу ресурсов сообщества образуют услуги сугубо неформальные, не общедоступные и особенно значимые. Соседские контакты и приятельские отноше­ния, существующие в дополнение к дружеским[3].

Каждый нуждается в том, чтобы включиться в сеть знакомств и по практическим, и по социальным резо­нам. Вдумайтесь в то, что общество ожидает в нуклеарной семье всего от двух взрослых:

Знание и опыт, достаточные для того, чтобы восполь­зоваться домашними средствами в случае банального не­дуга или травмы. Еще важнее - способность правильно и быстро решить, когда болезнь или травма слишком серьезны и с ними нельзя без риска совладать домашни­ми средствами. Способность помочь детям, когда они не могут справиться со школьными домашними задания­ми[4]. Способность быть «футбольной мамой» и «хоккей­ным отцом». Искусность и такт в воспитании детей, что­бы они отвергли наркотики и опасались незнакомцев, но не перестали доверять всем людям вообще. Умение пра­вильно делать покупки, платить по счетам, выплачивать налоги и вообще реалистически относиться к деньгам вопреки склонности к азарту или растрате сверх меры. Делать мелкий ремонт по дому, чинить небольшие не­исправности домашнего оборудования и справляться с великим множеством тонкостей домоводства. Уметь грамотно себя вести с банками и с чиновниками. Под­держивать усилия сообщества по улучшению и защите социальной среды в поселении. Проявлять терпимость при контакте с людьми, чьи этнокультурные или лич­ные качества не совпадают с теми, что приняты в нуклеарной семье, и научить космополитичности и терпимо­сти детей. Без этого навыка нуклеарная семья может быть разорвана навсегда, когда между детьми и их свер­стниками из других этнических или религиозных групп возникнут близкие отношения, или - если семья скучна и замкнута - вовсе изолирует их от других групп, отли­чающихся образованием или доходом.

Кто те герои, которые в состоянии совладать со всем этим без посторонней помощи, в то же время за­рабатывая на достойную жизнь? Таких найдется немно­го. Достижение всех названных целей делает реаль­ным лишь членство в исправно функционирующем со­обществе. Неврозы пары взрослых (а то и одного), полностью сосредоточенных на своем потомстве, мо­гут становиться невыносимыми. То, что одновременно и просвещает, и освобождает их - множество позиций, множество точек зрения, множество сил многих взрослых. Двое взрослых, лишенных компании других взрослых, достаточно часто соскальзывают в самоизо­ляцию от общества, страдают от одиночества, впадают в различные фобии, упрямствуют, погружаются в де­прессию вплоть до безумия. «Сериальные» семьи и реалити-шоу на ТВ могут заполнить пустые часы семей­ной пары. Но они не могут заменить поддержку живых друзей и практическую информацию, которую дает разнообразие знакомств.

Через американские пригороды можно ехать часами, пи разу не увидев на улице пешехода - живое человече­ское существо без автомобиля. Я поражалась этому и в пригородах Вирджинии, Калифорнии или Массачусет­са, и в зоне Большого Торонто. Это очевидный признак того, что в Северной Америке не остается соседских со­обществ. Чтобы такие сообщества могли жить, люди как минимум должны встречаться друг с другом. Встреч с коллегами по работе и даже с друзьями недостаточно. Нужны встречи с разными людьми, с которыми вы дели­те пространство проживания и с которыми вы готовы разделить ответственность за него.

Происходит нечто печальное. К примеру, энергич­ный общественно активный гражданин начинает кам­панию по улучшению места обитания в обычной соци­альной пустыне США или Канады. Речь идет о том, чтобы прочистить ручей или пруд, вернуть жизнь ме­стному воскресному рынку или общественному цент­ру. Возможно даже, что это сообщество получит какую-то премию за свои достижения. И что дальше? Чаще всего благородное усилие героя не укореняется. Когда он переезжает в другое место, слабеет с возрас­том или умирает, созданное им тоже сходит на нет. Это происходит потому, что нет сообщества, которое могло бы подхватить и нести его бремя. Одной из при­чин силы и живучести Нью-Йорка является то, что в нем усилия соседских сообществ, как правило, облада­ют устойчивостью. Если такие усилия начаты всерьез, они обычно длятся десятилетиями или даже из поко­ления в поколение. Эта особенность локальной культу­ры наиболее ярко проявляется в наиболее плотной ча­сти города - в Манхэттене.

Не телевидение и не наркомания, а автомобиль стал главным ликвидатором американских сообществ. Авто­страды и съезды уничтожают те самые места, которые они, как принято считать, должны обслуживать. Так, к примеру, эстакады, выводящие на мост Веррацано, стер­ли с лица земли крупное когда-то сообщество Бэй-Ридж в Бруклине. Роберт Мозес, без пяти минут диктатор, по­ставивший с ног на голову и Нью-Йорк, и Нью-Джерси сильнее, чем кто-либо, считал себя мастером-градостроителем. Группа его поклонников, впрочем, тающая со временем, и по сей день считает его таковым. Но в дей­ствительности он был мастером истребления. Если бы он преуспел в своем азарте, чему не дало случиться со­противление сообществ, на месте Сохо, одного из са­мых живых, разнообразных, экономически успешных соседств Манхэттена, была бы автомагистраль. Иные силы, работая в унисон с автомобильной формой культу­ры, тоже оказались весьма эффективными. Это и сте­рильные цепочки жилых домов, задвинутых в изолиро­ванные тупички, и торговые центры, единственной связью которых с Местом стал поток денег от местных потребителей. Все это достаточно часто приводило к сносу местных памятников и самого сердца Места, слов­но для того, чтобы сознательно стереть обветшалые знаки памяти о том, что забыто.

Немало людей сопротивлялись происходившему с их прежними соседскими сообществами. На это сопротивле­ние тратили силы и талант тысячи людей. Те, кому посча­стливилось жить в уцелевших сообществах, продолжают борьбу за их сохранение, но им редко удается одержать победу. Пока сообщество есть, люди обычно понимают, что не могут себе позволить его потерять: но когда оно ут­рачено, то с ходом времени утрачивается и память об этой утрате. Это болезнь Средних веков в миниатюре.

Экономист из консервативной «фабрики мысли» мо­жет отрицать значение истребления сообществ. Он ука­жет на то, что американцы, создав свободный рынок, провозгласили первичность автомобиля и его социаль­ной роли, что и вызвало упадок общественного транс­порта. Поверить такому утверждению можно, только за­быв о том, как корпорации ради увеличения продаж бензина, покрышек и машин с двигателем внутреннего сгорания вели настойчивую атаку на общественный транспорт. Эта стратегия была впервые опробована авто­бусным подразделением «Дженерал моторе» в 1920-е го­ды в двух малых городах Мичигана и в одном городе шта­та Огайо. Консорциум выкупил городские трамвайные линии, снес их и учредил на их месте автобусные марш­руты. Затем он продал и эти маршруты, связав продажи с заключением контрактов на будущие поставки автобу­сов, бензина и шин. В 1930-е годы эта тактика была еще более усовершенствована. Десятки транзитных линий были приобретены дочерним предприятием «Дженерал моторе» под названием «Национальные городские мар­шруты». Города, по которым нанесла тяжелый удар де­прессия, не сумели отказаться от живых денег. Трамвай был гораздо дешевле в обслуживании, чем автобус, и его можно было эксплуатировать в три раза дольше, так что реконструкция транспорта была в конечном счете чис­тым убытком. Там, где находились люди, способные внятно объяснить горожанам издержки реконструкции, в дело шли дополнительные аргументы и даже прессинг. Через некоторое время после того, как Роберт Мозес убедил Фьорелло Ла Гвардиа, простоватого мэра Нью-Йорка, в том, что трамваи непристойно устарели, «Дженерал моторе» присудила Мозесу премию в 25 ООО долла­ров (примерно 165 000 в современном эквиваленте) за статью о планировании и финансировании автомагист­ралей. Кроме того, компания вложила значительные средства в организацию Всемирной выставки 1939 года в Нью-Йорке (проект Мозеса).

Вскоре после того, как Антимонопольное управление федерального министерства юстиции наконец-то пору­чило отставному судье из Миннесоты расследовать, что происходило с волной распродаж транзитных линий коммуникации, случилась бомбардировка в Перл-Хар­боре, и правительство утратило интерес к подобным во­просам. И во время войны, и после нее распродажа трамвайных линий продолжалась и набирала темп. «На­циональные городские маршруты» в паре с еще двумя «дочками» «Дженерал моторе» к 1950 году контролиро­вали городской транспорт в 83 городах, включая Лос-Ан­джелес - сеть его трамвайных линий, пользовавшихся огромной популярностью, можно видеть в старых голли­вудских комедиях. В список вошли Филадельфия, Балти­мор, Сан-Франциско, Портленд, Чикаго, Сент-Луис, Солт - Лейк-Сити, Тулса и еще множество меньших по размеру городов вплоть до Монтгомери в штате Алабама.

Решение Нью-Йорка сменить троллейбусы на автобусы «Дженерал моторе» оказало огромное, возможно, решаю­щее влияние на будущее американских соседских сооб­ществ. Однако при ретроспективной оценке пальму первенства следует уступить пригородам Нью-Йорка и Филадельфии, раскинувшимся на территории штата Нью-Джерси. Там крупнейшая в тогдашнем мире сеть трамвай­ных маршрутов исправно служила пассажирам, связывая ткань пригородов и соединяя их в единое целое. В 1946 го­ду, когда эта мощная сеть, от которой теперь не осталось следа, сдалась на милость образа будущего «made in GM», ее бывший сотрудник писал из Флориды, где он служил офицером на флоте, стараясь привлечь внимание мэров, городских управляющих и конгрессменов. Он писал о том, что их обманывают в ходе тщательно продуманной кампании, нацеленной на то, чтобы уничтожить наиболее ценное, наиважнейшее публичное достояние. В своей ста­тье он задал вопрос, не утерявший значения и сегодня: «Кто воссоздаст для вас это достояние?»

И вновь с большим опозданием конгресс и министерст­во юстиции обратили свои взоры на эту проблему. Девять корпораций и семь их исполнительных директоров были привлечены к суду за незаконные действия по ограниче­нию свободы торговли. Их судили и признали виновны­ми. Исполнительные директора были приговорены каж­дый к штрафу в 1 доллар (да-да, один доллар!), а корпорации был оштрафованы на пять тысяч каждая.

«Дженерал моторе» продолжает свои атаки на общест­венный транспорт по сей день, переключив свое внимание уже на троллейбусные линии. В марте 2003 года дилеры кор­порации в Британской Колумбии оплатили объявление на целую полосу в ведущем еженедельнике Ванкувера. На кар­тинке троллейбус, наезжающий прямо на зрителя, был сов­мещен с подобием дорожного указателя с надписью «Мок­рые собаки воняют», хотя в троллейбусе Ванкувера собаку можно встретить в качестве поводыря при слепом пассажи­ре. В следующем номере газеты на «лбу» троллейбуса появи­лась надпись «Ползучие психи». Оба объявления содержали настойчивые призывы к читателям выбрать альтернативу: автомашину от «ДжиЭм». На «Дженерал моторе» посыпался такой град возмущенных звонков и писем, что эта лобовая атака была приостановлена. По крайней мере на время. По крайней мере в Ванкувере.

Апологеты «Дженерал моторе», покрышек от «Файр-стоун», «Стандард ойл» из Калифорнии и нынешние на­следники дела Мозеса и Ла Гвардии утверждают, что в любом случае электрифицированные формы транспор­та пали бы жертвой в конкуренции с микроавтобусами.

Искусственно вызванный крах общественного транс­порта на электрической тяге поставил налогоплатель­щиков перед необходимостью оплачивать бесконечные субсидии для обеспечения функционирования авто­транспорта. Добавим к этому расходы людей, которые теперь не могут обойтись без автомобиля. Среди про­чих побочных эффектов был отказ от усовершенство­ванного трамвая, разработанного и опробованного в пе­риод Великой депрессии. Его не пустили на рынок, хотя он был тише, комфортабельнее, экономичнее и быст­рее прежних моделей. Иные из этих трамваев американ­ского производства, разработанных совместными уси­лиями комитета президентов нескольких компаний, продолжали служить в Европе и полвека спустя. Когда недавно Портленд (штат Орегон) приобрел несколько трамваев этого типа, их пришлось заказывать заводу в Чехии, так как производства трамваев в США, бывшего в свое время крупнейшим и наиболее развитым в мире, более не существует. Невольно вспоминается то, как Ки­тай некогда отказался от кораблестроения.

Разумеется, при всей страсти, с которой «Дженерал моторе» стремилась и стремится запустить на американ­ский простор несчетное множество экипажей с двигате­лем внутреннего сгорания, корпорация не столь могу­щественна, чтобы в одиночестве нести ответственность за автострады, которые уничтожили сообщества, обес­печив неограниченное расползание пригородов. Стоит затронуть и другие силы, глубоко вросшие в ткань аме­риканской культуры и вызвавшие тотальную зависи­мость от личного автомобиля в ущерб жизни соседских сообществ и жизни семьи.

Период после Второй мировой войны вплоть до на­чала третьего тысячелетия стал особенно неблагопри­ятным временем для разрушения сообществ во имя рос­та продаж корпораций. Снос старых сообществ и невозможность сложения новых совпали по времени с великим переселением людей внутри национальных границ и за их пределы, с массовым уходом семей «с зем­ли» и от ее плодов в города и пригороды, от производст­ва вещей к производству, основанному на информации. Никогда ранее не было такой острой нужды в сообщест­вах, в их способности ассимилировать и смягчить мно­жество новых обстоятельств, помочь семьям адаптиро­ваться и перестроиться.

Упадок Рима и начало Средних веков тоже совпали с великой миграцией. Причины переселения отлича­лись от нынешних, но римлянам точно так же были необ­ходимы крепкие сообщества, чтобы ассимилировать множество людей, оказавшихся в непривычных обстоя­тельствах, смягчить их тяготы, помочь отдельным людям и целым семьям приспособиться к цивилизации. Осла­бевшие и распадавшиеся римские сообщества не могли справиться с такой задачей и использовать ее решение для собственного возрождения, хотя опять-таки по дру­гим, чем у нас, причинам.

Большая часть моих наблюдений над процессом ис­чезновения североамериканских сообществ не будет чем-то новым для тех, кто интересуется суетой нашего времени и обладает знаниями об истории. Как я уже подчеркивала, если культура испытывает резкий тол­чок, он отзывается в каждой ее клеточке, и я вновь и вновь буду возвращаться к причинам и следствиям утра­ты сообществ.

Если трудности, переживаемые семьей в Северной Америке, будут продолжать громоздиться одна на дру­гую, постепенно охватывая семьи со все более высоким доходом, мне трудно себе представить, каким должно стать домохозяйство, чтобы выдержать груз обязанно­стей, ложащийся на семью. Во всяком случае, моя интуи­ция подсказывает, что изменения окажутся вынужденны­ми. Это справедливо по крайней мере для одной формы американского домохозяйства, быстрее всего разрастающейся в период смены тысячелетий, - тюрьмы.