Извращение самоконтроля

Профессионалов принято трактовать. Да и они са­ми привыкли рассматривать себя как персонажей, спо­собных разумно регулировать и даже контролировать свою деятельность - посредством надзора со стороны коллегий адвокатов, ассоциаций юристов и нотариусов, медицинских обществ, союзов архитекторов и инженер­ных обществ, ассоциаций бухгалтеров и тому подобных организаций. Профессионалы не только пользуются ста­тусом квалифицированных экспертов. В них видят солид­ные общественные фигуры, прямо заинтересованные в поддержании стабильности, упорядоченности и честнос­ти ради общего блага. Им доверяется защита общества от жуликов, психопатов и нахалов, которые иначе могли бы затесаться в корпус людей высокого профессионализма, и разоблачение любых исключительных случаев, когда они все же в него проникли.

Исторически претензия профессиональных сооб­ществ на саморегулирование восходит к древнему жре­честву, образовавшему первое ученое объединение.

Традиция жречества дожила до нашего времени. Прави­тельства и корпорации жрецов нередко входили в ост­рый конфликт по поводу автономии церкви от граждан­ского права. Особенно в тех случаях, когда церковь начинала претендовать на право предписывать или да­же диктовать всем остальным, что им надлежит делать. Этот тип конфликта лежал в основе отделения англиканской церкви от римско-католической при Генрихе VIII. По сей день он создает напряженность в Израиле и в ря­де исламских государств.

Саморегулирование и самоконтроль - это разные ве­щи. Но они взаимоналагаются друг на друга, граница между ними довольно размыта. Саморегулирование в основном имеет отношение к внутренней жизни про­фессиональных групп. Так, обычно союзы архитекто­ров устанавливают размер гонорара, который должны выплачивать клиенты, согласно традиции, определяя его через отношение к общим затратам на строительст­во объекта, по скользящей шкале. В целом это реалисти­ческий подход к делу: чем крупнее объект, тем, как пра­вило, большего объема работы он требует, начиная от первичной программы и эскизного проекта, затем - при рабочем проектировании и, наконец, вплоть до автор­ского надзора на строительной площадке. Тем не менее архитекторы с высокой мерой оригинальности, а также известности и самоуважения стремятся оценить работу над небольшим объектом существенно выше, чем это следовало бы из принятой доли в общей смете строи­тельства. Как всегда, один лишь размер не решает дела.

В большинстве иных форм коммерческой деятельно­сти договоренность о ставке между профессионалами, конкурирующими на рынке, рассматривалась бы как не­правовое препятствие свободе торговли. Однако архи­текторы приводят свои доводы: выравнивание ставки гонорара позволяет сосредоточить внимание на компе­тентности, мастерстве и художественных достоинствах в качестве основных факторов конкуренции внутри це­ха. В такой области, как архитектура, являющейся отча­сти искусством, а отчасти общественной службой и де­лом общественной безопасности, принятие качества за фактор конкурентной борьбы и впрямь следует счесть хорошим подходом.

Иной формой саморегулирования в архитектуре вы­ступает неписаный запрет на критику работы коллег. Особенно если эту критику могут услышать или прочесть люди со стороны. По этой причине так трудно найти критический анализ новых построек, написанный архи­тектором, в отличие от высказываний писателей о кни­гах или пьесах или музыкантов - о произведениях ком­позиторов или об исполнителях. Архитекторы стремятся расширить запрет на критику, выведя его, когда удается, за рамки профессионального круга. Как - то я устроилась на работу в архитектурный журнал на роль редактора и автора. Главный редактор сразу же дал мне понять, что следует избегать негативных коммента­риев. В противном случае - пояснил он - наш журнал не только вызовет на себя ненужные нападки, но и все ар­хитекторы, включая авторов самых интересных работ, будут отказывать нам в информации и не дадут разреше­ния на публикацию их проектов. А это было бы для жур­нала смертным приговором.

Конечно же, мы делали некий отбор по качеству. Если в постройке, лишенной изящества или просто скверной, можно было отыскать интересный замысел или извлечь из нее некий урок, мы обращали внимание на плюсы и иг­норировали все прочее. По это случалось редко. Почти всегда мы публиковали только те проекты или построй­ки, которыми могли искренне восхищаться сами или ко­торыми искренне восхищался главный редактор. Прочее оставалось за гранью нашего интереса. Таким образом, для архитектора публикация в журнале, где его работу мо­гут увидеть потенциальные клиенты, становится своего рода премией. Мы работали в полном соответствии с ие­рархией репутаций внутри профессии и послушно следо­вали моде (это слово, разумеется, не употреблялось ни­когда, поскольку в архитектуре есть стили, а моды как бы нет), как это делали сами архитекторы. Листая архитек­турные журналы полвека спустя, я вижу, что они руковод­ствуются знакомыми мне правилами и сейчас.

Только когда архитектор умирал (а его бюро распус­калось) или когда со времени постройки здания прохо­дило так много лет, что объективность становилась воз­можной, из нашего и других архитектурных журналов, которые вели себя точно так же, можно было извлечь некие критические уроки. Как и сами архитекторы, мы не могли заняться подлинным просвещением публики, клиентов, студентов и других архитекторов.

Тем не менее это упущение компенсируется просвети­тельской работой, которой заняты многие местные от­деления союзов архитекторов. Они обсуждают общие для своих членов проблемы, организуют дискуссии, слу­шают приглашенных лекторов (часть из которых при­вносит в аудиторию критическое начало), организуют комиссии, занятые детальным обсуждением разных ти­пов конструкций и зданий: школ, больниц, прочих граж­данских зданий, городского дизайна. Такая деятель­ность вряд ли была бы возможна, если бы участники относились друг к другу настороженно.

Профессиональное саморегулирование охватывает значительно больше сюжетов, варьируя от профессии к профессии. Все вариации имеют в основе интересы чле­нов сообщества при искреннем, как правило, стремле­нии к продвижению профессии. Часто устав определя­ет, имеют ли члены сообщества право рекламировать себя, а если имеют, то согласно каким правилам. Чтобы быть принятым в сообщество, обычно нужно пройти те или иные испытания, характер которых определен уста­вом. Как правило, такие испытания содержательнее и труднее, чем экзамены, которые кандидаты выдержали, завершая учебу в университете. Мне ни разу не доводи­лось слышать, чтобы можно было усомниться в оценке, подозревая коррупцию. Такие испытания являются сво­его рода противоядием против нынешнего обесценива­ния университетских дипломов уже потому, что были уч­реждены в XIX или в самом начале XX века. В то время молодой человек мог получить, скажем, юридическое образование, читая книги под персональным кураторст­вом опытного судьи, архитектурное образование через ученичество в солидной мастерской и даже медицин­ское образование (честно говоря, обычно совершенно неадекватное) - наблюдая за работой терапевта или хи­рурга и помогая ему. Дополнительным эффектом про­фессиональных испытаний является то, что благодаря им регулируется число кандидатов, принимаемых в про­фессиональное сообщество. Если их слишком много от­носительно имеющегося объема работ, то это угрожало бы положению всех. Если же их слишком мало, то это сократило бы приток низкооплачиваемых младших со­трудников, принимаемых на определенное время в каче­стве учеников.

В целом в западноевропейской и американской куль­туре к профессиональному саморегулированию сохра­няется позитивное отношение. В частности потому, что оно относится к внутренним, профессиональным де­лам, в чем никто не видит угрозы. Тем более что публи­ка обычно мало о них знает. Более того, трудно предста­вить себе, какой иной социальный институт мог бы выступить в роли регулятора внутрипрофессиональных дел. Возможной альтернативой была бы скорее всего тя­желовесная и неэффективная бюрократия или вообще отсутствие регулирования с вполне вероятной в этом слу­чае деморализацией профессионалов - не слишком хоро­шая штука, чтобы идти на риск.

Самоконтроль тоньше и двусмысленнее, чем саморе­гулирование. Его функцией является борьба с обманом и другими формами преступности, равно как с поведе­нием, нарушающим профессиональную этику или ба­лансирующим на грани преступления. Самоконтроль очевидным образом совмещается с саморегулировани­ем, когда недостойное поведение коллеги покрывают в интересах профессиональной солидарности или репу­тации профессии. Нет для профессии более скорого пути к утрате общественного уважения к себе, чем ради чести мундира скрывать явное зло, совершенное про­фессионалом. Этот урок вновь и вновь разучивают церк­ви. И это означает, что правила саморегулирования Римско-католической церкви нуждаются в пересмотре. К примеру, в том, что касается обета безбрачия и пола священства.

Укрывание прегрешения имеет более тонкий харак­тер, когда профессиональные сообщества заметно от­тягивают решение. Или же если они медлят с тем, что­бы прибегнуть к самоконтролю с его обязанностями, хотя при этом решительно настаивают на его автоно­мии. Это не столь грубая вещь, как прямое укрыватель­ство, однако само лишь торможение дела вызывает по­рицание и беспокойство публики. Скандальную известность приобрела непримиримость протестант­ских миссионеров или католических сестер по отноше­нию к детям и сиротам аборигенов. Но не менее страшны случаи неправильных действий в медицине. Очевидно, что их виновников невозможно защищать. Однако ассоциации медиков без конца, иногда годами, тянут с вердиктом, несмотря на мотивированные жалобы и пе­чальные доказательства. В подобных случаях защита членов ассоциаций от преследований или ложных обвинений и защита жертв от наносимого им вреда на­столько неравноправны, что профессии было бы луч­ше отказаться от самоконтроля, передав преступление и наказание полиции и судам, а не епископам и профес­сиональным дисциплинарным комиссиям.

Наиболее частые случаи укрывательства или недопус­тимого затягивания отмечены по трем типам преступле­ний. Во-первых, это прямое преступление: финансовое жульничество, должностное преступление, насилие над детьми, взяточничество. Во-вторых, ситуации, когда ли­ца, обладающие силой или влиянием, не были персональ­но замешаны в преступлении, но их чувство лояльности к цеху оказалось сильнее, чем пристрастие к честности и открытости. Возможно, именно развитая лояльность ста­ла тем самым качеством, которое обеспечило им самим и силу, и влияние в их учреждениях. И поэтому нелегко представить себе, как противодействовать лояльности как слабости, завязанной на силу «Я». В-третьих, сходное преступление - вводить полицию в заблуждение фальши­выми заверениями, что все в порядке.

Ах, эта полиция! Полицейские тоже составляют орга­низацию, склонную к самозащите сильнее, чем какая-либо другая. Даже когда полицейские не связаны через ассоци­ации содействия, они тверды во взаимной поддержке. Редко когда можно положиться на способность полиции к осуществлению самоконтроля. Наиболее для нее харак­терные преступления - это взятки, жестокость и лжесви­детельство. В тех случаях, когда преступления полицей­ских удается раскрыть, это означает, что расследование вели журналисты, которым иногда помогают отважные информаторы «изнутри» и - все в большей степени - уче­ные-эксперты, вроде судебных биологов или демографов. Обычные попытки реформирования означают еще одну надстройку: гражданские палаты, которые должны при­нимать и рассматривать публичные обвинения в адрес по­лиции. У публики короткая память: всякий скандал - это новость на девять дней. К тому же сочувственное отноше­ние публики к опасностям, которые достаются на долю полицейских, не позволяет гражданским палатам стать ле­карством длительного действия.

Большинство государств имеет в резерве чрезвычай­ные процедуры высшего уровня и соответствующие ин­ституты. Будь то, к примеру, расследования конгресса в США или коронные расследования в Канаде и других мо­нархиях Запада. Однако эти формы надзора практически не затрагивают большинство форм преступности и в осо­бенности коммерческие преступления. Хорошо известно, что коммерческие предприятия - промышленников, до­мостроителей, малого бизнеса, выращивания табака и то­му подобные - образуют ассоциации, чтобы лоббировать свои интересы во власти и предъявлять обществу симпа­тичное выражение лица. Тому же служат торговые пала­ты, коммерческие советы, районы поощрения бизнеса и прочее и прочее. Тем не менее все такие структуры отли­чаются от саморегулируемых профессиональных органи­заций - возможно потому, что не могут возвести свое происхождение к жречеству. Во всяком случае, в них не просматривается тех традиций самоуважения, которые лелеют общества профессионалов, да и публика не готова относиться к бизнес-ассоциациям с такой мерой доверия, как к традиционным профессиональным «цехам». Само­контроль и саморегулирование никогда не входили в базо­вое представление об ответственности в бизнесе.

Высокоразвитые культуры обычно достаточно изощрены либо в силу утраченной изощренности помнят, что лисам не стоит доверять охран)’ курятника. Гражданское право и суды берут на себя ответственность за то, чтобы контролировать формы коммерческой активности - контракты, авторские права, принципы управления в обществах с ограниченной ответственностью и в первую очередь разрешение на орга­низацию корпораций. Насилие или жульничество коммер­ческих предприятий без всяких исключений признаются преступлениями. Такого рода предохранительные устройст­ва защищают любое взаимодействие от вырождения в нале­ты, изъятия и отъемы собственности.

Есть формы коммерческих преступлений, которые отно­сительно просто контролировать. Старый как мир пример, восходящий к незапамятным временам: эффективная борьба с облегченной монетой, или с подделкой денег. Новые фор­мы жульничества рождаются постоянно, за этим следуют и новые способы их обнаружения. Исчерпавшее срок хране­ния масло может быть без труда проверено инспекцией; под­порченное мясо или опасные игрушки могут быть конфиско­ваны; машины с неисправными тормозами могут быть отозваны фирмой-изготовителем. Но самые грандиозные из коммерческих преступлений не выявит никакой инспектор.

Столбцы подделанных чисел, доказывающие цве­тущее состояние компании, стоящей на пороге бан­кротства, создаются при помощи фальсификации расходов или преувеличения доходов. Чтобы преду­предить фальсификацию финансовых отчетов, правительства давно уже требуют от корпораций, парт­нерств и других предприятий (включая те, что объявляют себя бесприбыльными или благотвори­тельными) обращаться к независимым аудиторам, ко­торые должны проверить их финансовые счета, под­твердить их аккуратность и правдивость.

Общество привыкло доверять членам солидного профессионального цеха лицензированных аудито­ров (в Канаде их называют присяжными аудитора­ми) в том, что они правильно надзирают за бизне­сом и гарантируют правдивость финансовой отчетности бизнеса. Именно поэтому бизнес вызы­вает доверие. В этом и заключается функция аудита в цивилизованном обществе. Сам бизнес тоже выиг­рывает от честной отчетности, которая предотвра­щает жульничество и указывает на ошибки, недоста­точную эффективность, выявляя сильные и слабые стороны конкурентоспособности предприятия. Фи­нансовый скандал 2001 года в «Энроне», огромной и сложно организованной компании по продаже элек­троэнергии со штаб-квартирой в техасском Хьюсто­не, нанес жестокий удар по экономике США. За счет фальшивой отчетности иллюзорные прибыли «Энрона» раздувались, а вполне реальные убытки скры­вались. Как подробно сообщала пресса, это предо­пределяло неоправданно высокую стоимость акций «Энрона» достаточно долго, что позволило высше­му руководству корпорации заработать миллионы долларов на продаже пакетов акций, которые они получили в качестве щедрой платы за труды. Когда корпорация вскоре обанкротилась, стоимость ее ак­ций упала почти до нуля.

Множество рядовых служащих «Энрона», которых водили за нос так же, как и всех прочих, потеряли все свои пенсионные сбережения. То же произошло с те­ми, кто хранил деньги или инвестировал в страховые фонды, владевшие акциями «Энрона». Финансовый отдел корпорации пытался уничтожить свидетельст­ва подделки отчетности, стирая файлы с документа­цией, которая могла их выдать. Высшее руководство, хорошо заработавшее на поведении корпорации, ре­шительно отрицало, что знало состояние ее финан­сов, отводя от себя ответственность. За этим в нача­ле 2002 года последовала длинная череда банкротств крупных корпораций. В ряде случаев фальсификация отчетности осуществлялась не столько внутренним аудитом, сколько консультантами, которых снабжали информацией финансовые отделы. При этом исполь­зовались настолько сложные и запутанные схемы, что разобраться в них чрезвычайно сложно. Безумие обычно определяют как утрату связи с реальностью. Согласно этому определению, аудит сошел с ума. А в давние времена сказали бы, что члены профессио­нального сообщества, преступившие закон, продали душу дьяволу.

Как бы ни случилась порча, это не произошло вдруг. Порча началась не позднее середины 1980-х го­дов. Она была следствием лихорадки слияний и погло­щений, в ходе которых складывались беспрецедентно крупные и практически неуправляемые бизнес-объединения. Немало неустойчивых корпораций, отяго­щенных долгами, подлежащими срочному взысканию, остро нуждались в средствах. Они начали платить ау­диторам за предоставление им «отпускных грамот», ложно свидетельствовавших о том, что корпорация является надежным заемщиком. Информация о таких грамотах и их полумиллионной стоимости дошла до общественного сознания в 1987 году, когда в суде рас­сматривалось дело о банкротстве компании, использо­вавшей такого рода документ. В анонимной беседе ау­диторы объясняли «Уолл-стрит джорнел», что количество корпоративных клиентов значительно со­кратилось и им пришлось изыскивать новые источни­ки дохода, в том числе и изготовление «отпускных гра­мот». К тому же, объясняли они, корпоративные клиенты грозили отказаться от услуг аудиторских фирм, если те не предоставят необходимые бумаги.

Сами аудиторы тоже поддались лихорадке слияний и объединений. Возможно, была всего лишь защита перед лицом увеличения размеров и напора клиентов. В результате возникли пять международных аудитор­ских фирм, в каждой из которых трудились десятки тысяч лицензированных аудиторов и сопряженных с ними консультантов. Одно из этих аудиторских чудо­вищ - «Артур Андерсен» - сыграло роль бесчестного аудитора для «Энрона». Поскольку репутация фирмы разлетелась вдребезги, «Артур Андерсен» распалась и исчезла с рынка. Но ее осколки сохраняются и... на­шли себе работу в европейских странах и в Северной Америке. Все пять гигантов упоминаются в прессе как подозреваемые в сговоре с компаниями, отчетность которых не может сама поддерживать их карточные домики.

Тем временем в культуре была выработана новая тактика обмана - правдоподобно звучащее отрицание. Подчиненные, осуществляя подделку или обман, сле­дят за тем, чтобы начальство «не знало» об этом. Они не передают никакую информацию на бумаге и остере­гаются свидетелей или утечек информации, чтобы ук­рыться от отчетности[8]. Похоже, что эта тактика была выработана в ЦРУ или в службе внешней разведки.

Первый раз она вышла на поверхность - весьма эффектным образом - в Северной Америке. Тогда ее взяли на вооружение два президента: Ричард Ни­ксон, неудачно пытавшийся все правдоподобно от­рицать для защиты от собственной вины в скандале «Уотергейт», и Рональд Рейган, вполне успешно вос­пользовавшийся той же тактикой в самозащите по поводу скандала «Иран-контрас». Нынешний прези­дент Джордж Буш воспользовался тем же, чтобы за­щититься от обвинений в незадекларированной продаже акций. Признавая сам факт, но оправдываясь тем, что не знал о соответствующем законе, незадол­го до того как стать президентом, он заработал на этой сделке 16 миллионов долларов. Говоря о прав­доподобном отрицании, бывший председатель Комиссии по биржевым и страховым делам назвал его «игрой в кивки и ухмылки».

Школы бизнеса далеки от безукоризненности. Этим учреждениям доверено обучать лицензирован­ных аудиторов, а также бизнесменов, которые будут нанимать этих аудиторов. Летом 2002 года три наибо­лее престижных американских университета прове­ли совместный трехдневный семинар в Университе­те Чикаго для восьмидесяти управляющих крупнейших международных корпораций страны. Целью семинара было предложить правила поведе­ния в ситуациях, связанных с пороками аудита. Мож­но предположить, что вывод должен был бы звучать примерно так: «Не делайте этого сами и не позволяй­те делать другим».

Ничего подобного. Журналист из «Нью-Йорк тайме», бывший на семинаре, сообщил, что все было не так. Напротив, университетские менторы отгова­ривали своих зрелых слушателей от искренности: «Им внушали, что если от них будут требовать заявле­ний по результатам скандала, их дело - не выдавать добровольно какую бы то ни было информацию». Не спрашивай и не рассказывай!

За успешностью правдоподобной лжи стоит уже давно закрепившийся в Северной Америке отрыв от реальности, замена сущности имиджем. Если имидж достаточно привлекателен, существо дела не имеет значения. Что блестит, то и золото. Наверное, все это началось в конце XIX века с раздувания шума во­круг литературных и светских знаменитостей; хотя тенденция эта в Америке проявлялась и раньше. Из­готовление фальшивого имиджа превратилось в вы­годный бизнес в Северной Америке и стало стержнем формирования и функционирования пра­вительства США. Легионы наемных лгунов не покла­дая рук трудятся над тем, чтобы отделить реальность от имиджей всех видов: имиджа личности, имиджа правосудия, корпораций, городов и мест, видов дея­тельности. Мастера перчатки и шпаги, виртуозы соз­дания обманчивого имиджа и контроля над масшта­бом потерь превратились в авторитетных ораторов в ходе избирательных кампаний, в экспертов, обслужи­вающих корпорации, оказавшиеся в трудном положе­нии. Они в состоянии не только отделить реальность от имиджа, но и конструировать новую реальность. Термин «реализация реальности» звучит несколько запутанно, но тем лучше: в этом и состоит деятель­ность манипуляторов.

Бесчестность и алчность, о которых я говорила выше, несложно осуждать. Сами аудиторы отлично знают, что это скверный способ вести дела и осущест­влять управление. Но в современной отчетности есть и более сложные вопросы, вызывающие у всех расту­щее недоумение. Сталкиваясь с ними, аудиторы не могут понять, хорошо это или плохо - быть в них во­влеченными. Более того, этого не понимает никто.

Существует достаточно юридических казусов, кото­рые требуют чрезвычайного внимания. Но иначе есть риск попасться на крючок хитроумного бухгал­тера. Так, различие между оборотными средствами и капитальными вложениями. Оно относится к элемен­тарным основаниям всякой отчетности. Капиталь­ные вложения имеют банковскую ценность: можно занять деньги для того, чтобы нечто приобрести или создать, и если должник не может выплатить занятые средства или проценты по займу, заимодавец вправе наложить на его векселя арест и перепродать их. Это выросло из традиционного представления о капита­ле, основанном на таких предметах, как земля, зда­ния или корабли с их грузом. С началом промыш­ленной революции к ним присоединилось производственное оборудование. Но теперь знание или информация тоже могут быть капиталом, и даже столь неуловимая вещь, как идея, может выступать как интеллектуальный капитал.

Привычное представление о капитале рухнуло, ког­да диплом об образовании стал трактоваться как при­ращение капитала - такое же, как ферма, урожай с нее или машины, приобретенные в кредит под такой уро­жай. Однако в случае банкротства диплом не подлежит отчуждению и перепродаже подобно ферме, урожаю или машине.

Предположим, что город планирует принять новую программу переработки отходов, нацеленную на нара­щивание городского богатства и снижение расходов на вывоз и хранение отходов. Процесс реализации предполагает среди прочего просвещение тех, кто производит отходы, а также предоставление им недо­рогих средств компостирования и специальных кон­тейнеров. Можно ли зачесть эти расходы как капи­тальные вложения, под которые город может занимать деньги? Или это текущие расходы, которые не могут быть зачтены, пока нет соответствующих им капитальных вложений? Это отнюдь не условный сю­жет из учебника по ведению отчетности. Такой вопрос возник при обсуждении бюджета Торонто в 2003 году. Он расколол сообщество городских финансистов.

Легко произносимые выражения «человеческий ка­питал», «социальный капитал», «культурный капитал» достаточно зыбки. Они выражают современные пред­ставления о реальных достаточно мощных формах соб­ственности, более необходимых при создании богатст­ва, чем традиционный капитал. Но работать с ним в традиционных терминах отчетности очень трудно или даже невозможно. Термин «затраты на развитие» не схватывает сути дела. Ведь предлагаемые траты в ходе развития и использования его эффектов могут создавать новые богатства. Они состоят из знания, умения, соци­альных и правовых приобретений, принадлежащих на­селению при наличии трансляции через культуру.

Как оценить собственность предприятия, которое по контракту сохраняет владение частью проданных им продуктов длительного пользования (вроде фото­аппарата, коврового покрытия на полу или оборудова­ния кухни)? Такой продавец имеет право вернуть себе, переработать и перепродать часть продукта, сохра­нившую ценность после того, как невосстановимая часть выработает свой век. Это тоже не академичес­кий вопрос. Подобная практика уже возникла, и если такая тактика производства-и-переработки окажется финансово успешной (что отчасти зависит от качест­ва контроля и отчетности), она может широко распро­страниться.

Старые формы отчетности вряд ли помогут при реализации финансовых концепций, не имеющих пре­цедента. А потребность в инновациях в мире бухгалте­рии служит свидетельством возможностей дальнейше­го экономического развития. Однако пока еще не появилось свидетельств тому, что бухгалтерия в состо­янии и справиться с задачами бурно развивающейся экономики, и сохранить честность.

Понятно, что необходимые перемены либо будут происходить шаг за шагом по мере необходимости, ли­бо не произойдут вообще. Профессиональный мир расколот на тех, кто доказывает необходимость при­нятия новаторских правил делопроизводства, и тех, кто категорически выступает против.

Это не вопрос о том, кто из них плох, а кто хорош - для продвижения новых решений насущных про­блем необходимы достоинства обеих школ. Но и пороки у обеих школ застарелые и тяжкие: фальсифи­кация, отстройка имиджа, заговор молчания, мани­пулирование.