Переворот в соотношении сил

Если мирному XXI веку Европы на пользу послужит мудрость американского банкира, то ужасы первой половины XX века восходят к одному из итальянских банкиров. Речь идет о Ло-ренцо Медичи, семейство которого правило Флоренцией в XV веке. В те времена Флоренция была — наряду с Римом, Неаполем, Венецией и Миланом — одним из пяти городов-государств, занимавших господствующее положение на Апеннинском полуострове. Эти города были необыкновенно богаты и постоянно соперничали между собой: в то время годовой доход Флоренции был больше, чем доход английского короля, а доходы Венеции в два раза превышали доходы Англии и Испании. В 1454 году Фран-ческо Сфорца, герцог Милана, обратился к Лоренцо Медичи с предложением союза между двумя государствами. Он хотел объединиться против Венеции, прежде чем она станет слишком сильной. Медичи согласился, но настаивал на том, что они не должны разрушать Венецию, поскольку может наступить день, когда ее сила понадобится, чтобы остановить Рим. В его ответе была одна историческая фраза: «В делах Италии необходимо сохранять баланс». Считается, что он первым ясно сказал о «балансе сил», ставшем одним из главных принципов европейского порядка (или беспорядка) на последующие пятьсот лет. Система основывалась на механистической идее, согласно которой межгосударственные союзы должны уравновешивать влияния различных государств — наподобие весов, использовавшихся банкирами для взвешивания золота, — с тем чтобы ни одно из них не могло доминировать на континенте.

Европейское изобретение малых национальных государств — и системы, не дающей ни одному из них подчинить себе другие, чтобы создать империю, — имело свои плюсы и минусы. Ожесточенная конкуренция между ними побуждала их разрабатывать самые передовые в мире технологии и позволила континенту, пребывавшему в состоянии сонного болота, обогнать империи Востока и добиться мирового господства. Однако логика паритета сил означала также беспрерывные войны: Тридцатилетняя, франко-прусская, Первая мировая, Вторая мировая и хо­лодная войны — все велись с целью не дать ни одной стране возвыситься и добиться господства.

Сейчас в Европе всему этому положен конец. Никто не боится возвышения Германии или Франции, потому что все европейские страны образовали сеть, объединенную законами и нормативно-правовыми актами. Не состязание в наращивании арсеналов оружия и не создание региональных союзов, а общая уязвимость, объединенный суверенитет и прозрачность служат защитой их интересов. Однако за пределами теплого лона Европейского союза логика паритета сил продолжает действовать: между Индией и Пакистаном, на Ближнем Востоке, в Центральной Азии и на Дальнем Востоке.

Но хотя во всех этих регионах не ослабевает бдительное внимание к сохранению внутреннего равновесия, ни одна из расположенных в них стран не пытается воспрепятствовать возвышению Европы. Более того, Европе даже удалось заменить саму идею баланса сил на ее противоположность. По мере наращивания своей мощи Европа становится все более притягательным магнитом для соседей, которые хотят присоединиться к ней, а не уравновесить ее. Американский специалист по политэкономии Ричард Розенкранц показал, что это первый случай в истории, когда возникновение мощной силы не побудило другие страны объединиться против нее. В замечательном исследовании об образовании империй он показывает, как каждая крупная держава — вначале Испания в XVI веке, Фран­ция, Британия и Соединенные Штаты в XIX веке, а потом Германия, Япония и Советский Союз в XX и США в XXI веке, — все провоцировали соседей к созданию противовеса своему влиянию. Так почему же Европе удалось стать более объединенной и сильной, не вызывая враждебного отношения к себе?

Одна причина заключается в том, что Европа представляет собой скорее экономическую, чем политическую сверхдержаву. Уолтер Рассел Мид доказывает, что экономическая мощь притягивает людей, тогда как политическая сила порождает враждебность. Он поясняет эту теорию, сравнивая экономическую мощь с насекомоядным растением: «Его сок привлекает насекомых своим приятным ароматом. Но стоит жертве прикоснуться к нему — и она прилипает, ей уже не уйти. Это клейкая сила; так работает экономика». В утверждении о том, что экономическая мощь не вызывает у соседних стран таких страхов, как сила политическая, есть доля истины. Но оно не объясняет, почему Соединенные Штаты, Китай, Россия и Индия относятся к росту европейской экономики с меньшей опаской, чем к экономическому развитию друг друга. Существует целая индустрия внешнеполитических идей США, основанных на необходимости сбалансировать растущую экономическую мощь Китая, даже несмотря на то что, по некоторым оценкам, китайская экономика до сих пор уступает итальянской. В то же время Европейский союз, чья экономика является наиболее развитой в мире, вызывает весьма незначительную обеспокоенность.

Самое убедительное объяснение дает уникальная природа Европейского союза, представляющего собой скорее сеть, чем государство.

Специалисты по международным отношениям сравнили отношения между государствами с шарами на бильярдном столе. У них твердая поверхность, и они отталкивают друг друга при столкновении. Но если столкнуться с другим го­сударством легко, то с сетью, представляющей собой сплетение разных голосов, столкнуться трудно. Особенность сети — или клуба — заключается в том, что у нее, в отличие от бильярдного шара, нет строго определенного центра, поэтому, когда вы пытаетесь сбалансировать ее влияние, вы нередко оказываетесь втянутыми в процесс взаимодействия с разными ее членами. Наиболее удивительным примером этого стал кризис в Ираке.