От пацифизма к миротворчеству
Нежелание Европы использовать вооруженные силы отличалось от хорошо известного стремления Америки избежать потерь. Действительно, с начала кризиса в Югославии европейские войска размещались не самым безопасным образом, даже небольшие их соединения. Они шли на риск ради оказания гуманитарной помощи, которую ООН старалась доставить в свои «зоны безопасности», и солдаты многих европейских стран погибли, действуя по мандату ООН. Но воевать им не разрешалось. Их останавливал не страх перед отправкой обратно тел убитых и не страх увязнуть в «балканском болоте», как некогда во Вьетнаме, а чуть ли не идеологическое отвращение к конфликтам. Именно это привело их к введению противоречивого эмбарго на поставку оружия всем группировкам в Югославии, — лишив боснийское правительство столь необходимого ему и в то же время позволив поддерживаемым Белградом боснийским сербам надежно контролировать военный баланс, — из страха создать то, что Дуглас Хёрд стыдливо назвал «единым смертоносным полем». Тот же принцип лежал в основе их возражения против американских авиационных ударов. Европейцы не просто боялись за свои собственные войска в случае боевых действий — они вообще не хотели никаких военных действий. Это была не трусость, это был пацифизм.
Европа является центром той зарождающейся традиции в понимании международных отношений, которую выдающийся военный историк Майкл Ховард назвал «изобретением мира». Ховард цитирует правоведа XIX века Генри Мейна, который сказал: «Похоже, что война стара, как человечество, а мир — это современное изобретение»4. Идея мира отлична от того, что можно назвать «негативным миром», то есть просто отсутствием войны, отличается она и от данного Гоббсом определения мира как периода, когда в данный момент война фактически не ведется или не готовится, но со временем начнется опять. Идея активного, конструктивного международного мирного порядка получила свое классическое толкование в знаменитом очерке Канта «О вечном мире», где изображено братство республик, которые, выражая волю своих народов, никогда не согласятся воевать друг с другом. Именно к такой системе международных отношений европейцы шли, более или менее сознательно, начиная с 1945 года, и европейский пацифизм перед лицом воинственности какого-то Милошевича был отчасти следствием упорного нежелания признаться в том, что эта утопия не была осуществлена.
Поэтому события на Балканах представляли собой новый тип асимметричной войны — войны не сил и средств, а ценностей. Сербы добивались преимущества над своими противниками не за счет победы на поле брани, а использовали их приверженность идее полезности компромисса. Европейцы проигнорировали известный тезис Карла фон Клаузевица о неизбежности войны. Он утверждал, что если в спорном вопросе одна из сторон готова прибегнуть к крайним мерам, то другая сторона должна либо последовать ее примеру, либо капитулировать. Европейцы думали, что принятые в результате переговоров решения будут выполняться сами собой, без поддержки силой. Однако в Боснии, Сербии и Хорватии националисты руководствовались абсолютистской политикой межплеменной вражды, а не политикой переговоров и компромиссов, господствовавшей в остальной части Европы.
После трагедии в Боснии новое поколение европейских лидеров было полно решимости поддерживать правопорядок с помощью силы. Это изменение в настроениях проложило путь трем новым направлениям в европейском понимании применения силы — идее гуманитарной интервенции, европейской доктрине нанесения упреждающего удара и идее государственного строительства, — стремившимся устранить слабые места европейского могущества, так безжалостно обнаружившиеся в начале 1990-х годов.
