Избегая ловушки «Дефицита демократии»

Европейский союз представляет собой лабораторию для переосмысления демократии. Нам все еще предстоит пройти определенный путь в создании «общественного пространства» для обсуждения и решения насущных проблем, - пространства, в котором может возникать политическое большинство, а также общие решения, которые смогут стимулировать граждан каждой из европейских стран. И хотя нынешняя европейская система управления могла бы быть лучше, она тем не менее являет собой самый интересный в мире эксперимент в области демократии.

Проблема заключается в том, что демократическая революция в Европе прошла в основном не замеченной ее гражданами. Во всех государствах — членах ЕС поддержка Европейского союза падает, и в тех редких случаях, когда граждан спрашивают, поддерживают ли они интеграцию, многие отвечают «no», «nej» или «поп». Лишь отчасти удавшийся французский референдум по Маастрихту в 1991 году, датское «nejs» в 1991 и 2000 годах, ирландское «по» в 2002-м и отрицательное качание головой молчаливых шведов в 2003 году бросили длинную тень на европейский проект.

Уязвленные падающей популярностью ЕС европейские лидеры создали Конституционный конвент с целью выяснить, каким образом можно вернуть контакт интегрированной Европы с ее гражданами. Начавший работу под председательством бывшего президента Франции Валери Жискар д'Эстена конвент сознательно был смоделирован по образцу одноименного фила­дельфийского конвента, на котором Джеймс Мэдисон, Бенджамин Франклин и Джордж Вашингтон составили современную американскую конституцию, наделив ее напрямую избираемым президентом, сенатом и палатой представителей, верховным судом и четким разделением властей. Однако предложенные Конституционным конвентом ЕС решения сильно отличались от тех, о которых мечтали их американские предшественники.

Многие из предложений Конвента помогут сделать Европу более открытой и успешной. Конституция сделает европейский процесс принятия решений открытым для общественности, закрепив функцию принятия законодательных актов за открытыми заседаниями Европейского совета. Она же позволяет ЕС более эффективно выступать на международной арене благодаря учреждению должности европейского министра иностранных дел. Конституция устанавливает границы европейской интеграции, давая возможность одной трети национальных парламен­тов блокировать любое предложение Комиссии. И что самое интересное, она вводит элемент прямой демократии: ею впервые предусмотрено право обращаться в Комиссию с заявлением для внесения предложений, для чего надо собрать один миллион подписей.

Но еще интереснее меры, которые Конвент не предлагает. После 16 месяцев размышлений, 26 пленарных заседаний Конвента в течение более чем 52 дней, десятков совещаний рабочих групп, 1800 выступлений, 1500 письменных предложений, 6 тысяч поправок и расходов на общую сумму 21 миллион евро, они создали проект конституции, однозначно отвергавший американскую модель. Многие доказывали, что Европе следует разработать президентскую или парламентскую систему, смоделированную по образцу национального государства. Но эти критики не поняли главного замысла Европейского союза.

Причина, по которой люди не стремятся голосовать за Европейский парламент, состоит не в том, что он не обладает властью. Это происходит потому, что ни одна из областей, на которых специализируется Европарламент, — либерализация торговли, валютная политика, устранение нетарифных барьеров, техническое регулирование в области защиты окружающей среды и в других областях, — не фигурирует в перечне вопросов, интересующих избирателей. Действительно, Европейский союз не определяет ни одного из пяти самых важных для европейских избирателей направлений политики — предоставления медицинской помощи, образования, правопорядка, пенсий и политики социального обеспечения, а также налогообложения. Таким образом, сосредоточенный на технических вопросах и имеющий очень мало власти над услугами, наиболее значимыми для европейцев, напрямую избираемый президент Европы будет иметь не больше шансов внушить европейцам надежду, чем имел бы президент, назначенный правительствами европейских стран или Европарламентом.

И даже если бы удалось уговорить людей проголосовать за президента, результат был бы катастрофическим. Центральной фигуры, будь то президент, премьер-министр, или центрального органа типа парламента, единолично отве­чающих за составление европейской повестки дня и ее реализацию, никогда не будет, потому что европейские граждане никогда не согласятся, чтобы их национальные правительства оказались под началом президента или парламента ЕС. Сила «сетевой Европы» заключается в том, что при решении разных вопросов разные страны могут иметь различный вес, но ни одна из них, какой бы сильной она ни была, не может игнорировать другие страны. Именно поэтому национальные правительства и народы согласились принять ЕС. Его хрупкая законность была бы поколеблена, если бы отдельные страны видели, что их постоянно игнорируют, — точно так же, как многие шотландцы начинали задаваться вопросом о целесообразности Соединенного Королевства, имевшего как будто бессменное правительство консерваторов, невзирая на то что большое количество шотландцев голосует за лейбористов.

Конвент признал, что слепое подражание американской конституции путем учреждения напрямую избираемого председателя Еврокомиссии либо Европейского парламента, наделенного полномочиями избирать европейскую исполнительную власть или выступать с законодательной инициативой, разрушило бы все то, что заставляет европейский проект работать: маневренность, позволяющую ему развиваться, чтобы решать новые проблемы; его многочисленные центры власти, дающие всем государствам-участникам возможность представлять свои интересы; его уважение к национальным демократиям и самобытности.

Европейская конституция — это не поэтическое произведение. В ней отсутствует драматический характер американской конституции, так как она не является документом, имеющим целью создание национального государства. Но она бережно сохраняет принципы «сетевой Европы», которая теперь свободна и может продолжать свой уникальный эксперимент по переосмыслению демократии для эпохи глобализации.

Французский писатель Алексис де Токвиль больше всего известен своей поездкой в Соединенные Штаты в 1830-е годы и пространными посланиями, посвященными молодой демократии, которые он присылал на родину. Однако в 1937 году Токвиль отправился в другое рискованное морское путешествие в поисках новых типов правления — на этот раз не через Атлантику, а через Средиземное море. 22 августа он написал своему другу письмо из Алжира об опасностях, которые несет с собой империализм: «Представь себе... император Китая, высадившись на берегах Франции во главе сильной армии, овладел нашими крупнейшими городами и нашей столицей. И, уничтожив все наши государственные реестры, даже не потрудившись прочитать их, истребив или разогнав всех управленцев, не ознакомившись с их всевозможными атрибутами, он, в конце концов, избавляется от всех государственных чиновников начиная с главы правительства и кончая gardes champetres». Токвиль утверждает, что сильная армия, крепости и богатство не помогут в управлении страной, имеющей другую религию, другой язык и другие законы. В результате получится сочетание военной оккупации в одних частях страны с анархией на остальной части ее территории: «Вы увидите, сэр, что мы сделали в Алжире именно то, что, по моему предположению, сделал бы во Франции китайский император».

По прошествии ста семидесяти лет Алжир продолжает описанное Токвилем хождение по мукам: с одной стороны, он не способен отбросить авторитарную модель правления, унаследованную им от его колониального прошлого, с другой, ему не позволяют предпринять попытку самоуправления — из страха, что к власти могут прийти исламисты. Недуг авторитаризма продолжает наносить вред стране при негласной поддержке ее бывшей метрополии. И то, что справедливо для Алжира, справедливо и для многих из новых соседей ЕС, находящихся к югу и восточнее от него. В Северной Африке и на Ближнем Востоке полуавторитарные режимы продолжают править при поддержке Запада, тогда как в бывших советских государствах, таких как Беларусь и Молдова, деспотичным правителям удается при поддержке их бывших российских руководителей справиться с неугомонной национальной оппозицией.

Сейчас для Европейского проекта наступил решающий момент: как оказать на новых соседей такое же преобразующее воздействие, какое он оказал на страны Центральной и Восточной Европы и Турцию. Как превратить Европейский союз, состоящий из двадцати пяти членов, в сообщество пятидесяти демократических государств, которое преобразует своих соседей, увлекая их за собой.

Англичане и американцы — по разным причинам и в разном возрасте — вновь переживают в Ираке кошмар, описанный Токвилем. Они пытаются превратить эту страну в жизнеспособное демократическое государство. Однако уничтожив все, они должны восстанавливать все с нуля, начиная с электро- и водоснабжения, продолжая полицией и почтовыми индексами и заканчивая министерствами и муниципальными мусорными баками. Подобным образом трудно построить демократию, работая в условиях противодействия, заменяя местные системы системами, импортированными извне, будучи вынужденными оккупировать страну и контролировать все и вся, чтобы быть уверенным, что страна не погрузится в хаос. За один год Соединенные Штаты тратят на восстановление страны с 20-миллионным населением больше, чем Европейский союз потратил за десять лет на установление демократии во всем бывшем советском блоке.

Различие очевидно: европейская идея демократии не была завезена с Запада в сопровождении бронетанковой техники. Это идеал, стимулирующий людей к внутренним переменам. Но удастся ли Европе вновь добиться успеха?