Чудовище о двадцати пяти головах

В греческой мифологии найдется мало существ могущественнее гидры — чудовища с телом змеи и девятью головами. Всякий раз, как ей отрубали одну голову, на ее месте вырастали две другие. Европейский союз, объединяющий много государств-членов, похож на современную гидру, как обнаружил Колин Пауэл, когда попытался создать международную коалицию для вторжения в Ирак. Каждый раз, когда ему удавалось получить согласие одной страны на вступление в такую коалицию, выяснялось, что у другой страны все еще оставались сомнения. Сразу после вторжения была распространена точка зрения, что американцы победили, — расколов европейские страны и одержав верх над некоторыми из них, вторгнувшись в Ирак на американских условиях

— без мандата Организации Объединенных Наций и против воли большинства жителей Европы. Казалось, все было сказано заголовком, помещенным в газете «Файненшл тайме» от 12 марта 2003 года, когда войска готовились вторгнуться в Ирак: «Европа является первой жертвой войны».

Большинство людей думает, что Ирак стал для Европы катастрофой, и я разделял их огорчение по поводу отрицательных политических последствий этого кризиса. Однако в ретроспективе мы можем видеть, что кризис дал и кое-какие положительные результаты. Европейский проект пережил крушение трансатлантического экспресса, и его многоплановая повестка дня фактически вернулась на круги своя. Хотя на континенте и произошел раскол во мнениях по вопросу о тактике в отношении Соединенных Штатов, все страны ЕС были едины в отношении трех основных целей: необходимости сохранить трансатлантический альянс, восстановить авторитет Организации Объединенных Наций и не допустить, чтобы односторонняя превентивная война была признана нормой. Европе каким-то образом удалось достичь всех трех целей — не путем создания единого фронта, а связав американцев с соперничающими между собой группировками. Переговоры в преддверии войны напоминали обычное развитие событий во многих голливудских детективах, где «плохой полицейский» запугивает подозреваемого, заставляя его подчиниться, тогда как «хороший полицейский» завоевывает его доверие. В результате такого воздействия с двух сторон им удается заставить его признать свою вину.

В 2003 году казалось, что трансатлантические отношения были на грани разрыва, когда американский министр обороны Доналд Рамсфелд причислил Германию к «проблемным государствам», таким как Иран и Ливия, а герман­ский министр юстиции сравнил Джорджа У. Бу-ша-младшего с Гитлером. Модный тезис Роберта Кагана о том, что Европа и Соединенные Штаты — это две тектонические плиты, неизбежно удаляющиеся друг от друга, казался нео­споримым16. Однако в ретроспективе тот факт, что некоторые европейские страны поддержали войну, означал, что трансатлантические отношения выдержали испытание. До тех пор, пока было Бушу необходимо, чтобы Блэр был рядом с ним, у Америки, по крайней мере, существовал стимул не занимать слишком деструктивную позицию по отношению к политическому проекту, высоко ценимому британским правительством.

В 1990-е годы Организация Объединенных Наций была отодвинута на задний план и подвергалась насмешкам за свое бессилие перед лицом массовых убийств гражданского населения в Руанде и Сомали, ООН игнорировали в разрешении конфликта в Косово, и она испытывала острую нехватку финансовых инъекций со стороны крупных доноров. Однако в преддверии иракской войны ООН стала местом, где выдвигались и становились достоянием гласности аргументы «за» и «против» войны, а также принимались решения по этому вопросу. Впервые со времен кубинского ракетного кризиса драматические перипетии в Организации Объединенных Наций стали главной темой в средствах массовой информации, и международное общественное мнение поддержало усилия ООН. Сейчас Соединенные Штаты обратились к Организации Объединенных Наций, чтобы придать авторитетность осажденному Правящему совету Ирака, — во времена вторжения такое трудно было бы себе представить.

Но, что самое важное, доктрина превентивной войны, похоже, оказалась погребенной в песках пустыни. В рамках стратегии национальной безопасности США была разработана доктрина войны, которая позволяла им нападать на потенциальных врагов, прежде чем те представят собой прямую угрозу американской безопасности. В своих, наиболее вызывающих высказываниях неоконсерваторы утверждали, что США могли бы воспользоваться своей победой в Ираке, приведя в действие «демократический эффект домино» в Иране и Сирии. Но политические и экономические расходы на вторжение в Ирак отодвинули возможность осуществление еще одной оккупации на несколько лет. Франция и Германия также затруднили развитие подобного сценария, отказавшись задействовать свои войска в Ираке или платить за его восстановление.

Этот успех явился прямым результатом европейской организационной структуры. Пока американская администрация проводила свою политику «разделяй и властвуй» и вела сепаратные переговоры с каждой из голов гидры, европейские лидеры наблюдали друг за другом и соответственно корректировали свои позиции. Конечно же, за позициями отдельных стран не скрывалось никакого «грандиозного плана», и, когда кризис достиг своего апогея, соперничавшие лагеря почти не вели диалога между собой; но каждое европейское правительство действовало, зная, что делалось в других лагерях. Французы и не могли позволить себе занять очень агрессивную позицию только потому, что они знали, что «Новая Европа», возглавляемая Блэром, Аскаром, Миллером и Берлускони, останется в хороших отношениях с Бушем. Аналогичным образом, Тони Блэр знал, что как бы далеко он ни зашел в поддержке американских действий, эта акция, по всей вероятности, будет носить единичный характер и не повторится в Иране или Сирии ввиду глубины оппозиции во Франции и Германии. Существование у европейских держав такого прочного консенсуса относительно стратегических целей (политики тесного сотрудничества между странами Западной Европы и Соединенными Штатами в рамках Североатлантического договора, поддержки международного права и неприятия односторонней превентивной войны), означало, что и без каких бы то ни было официальных попыток с их стороны скоординировать свои позиции эти принципы, скорее всего, одержат верх.

У Европейского союза не просто есть «хороший» и «плохой полицейские»: ЕС напоминает целый полицейский корпус, состоящий из хороших и плохих полицейских. Третьи страны всегда смогут найти в европейской системе кого-нибудь, кто с большей симпатией отнесется к их интересам, и это будет способствовать вовлечению их в процесс переговоров, из которого нередко бывает трудно выйти. Тогда «хорошие полицейские» будут частенько прятаться за «плохими полицейскими» в системе ЕС, что позволит им добиться уступок. Например, энтузиазм Англии и Северной Европы в отношении расширения на Восток позволил странам Центральной и Восточной Европы твердо держаться выбранного курса, после того как они встали на путь болезненных процессов внутренних реформ. В то же время сомнения Франции дали возможность Европейской комиссии добиться от этих стран уступок в ходе длительных переговоров по их вступлению в ЕС. Главное свой­ство этой динамики «хороший полицейский — плохой полицейский» состоит в том, что, даже несмотря на наличие действительных разногласий, главные цели всех европейских стран имеют одинаковую направленность: приверженность многосторонним действиям; демократия, права человека и соблюдение норм международного права; предпочтение переговоров и развития взаимодействия применению военной силы. Поэтому страны, стремящиеся стравить между собой европейские государства, как правило, оказываются вынужденными вернуться к этим основным принципам.

Однако, невзирая на все эти успехи, многие «евроэнтузиасты» не являются сторонниками «сетевой Европы». Даже признавая, что сеть выгодна с точки зрения экономической политики, потому что, подобно системе «Visa», дает своим участникам доступ к преимуществам крупномасштабной экономики, не устраняя конкуренции, стимулирующей использование инноваций, многие аналитики отмечают, что она бесперспективна с точки зрения внешней политики. Однако, как мы видели, развитие «сетевой Европы» парадоксальным образом позволило ЕС стать силой мирового масштаба, с которой приходится считаться, которая не просто положила конец политике уравновешивания сил на своей территории, но коренным образом изменила представление об их соотношении. Образование «сетевой Европы» не было результатом сознательного плана. Она возникла в результате шаткого перемирия между традиционными представлениями о европейском сверхгосударстве и европейской зоне свободной торговли, но при этом ни одному из этих представлений не удалось получить единодушную поддержку. И никогда не удастся. В процессе будущего развития Европы мы должны научиться использовать и преобразовывать в своих интересах ее уникальную организационную структуру.

Разумеется, нам необходимо научиться лучше устранять разногласия внутри Европы. Расхождения по Ираку нанесли глубокие раны, но нельзя допускать, чтобы ЕС разрывался на части всякий раз, когда возникает серьезная международная проблема. Один из уроков иракской войны заключается в том, что европейцы могут иметь больше влияния, если они выработают общую позицию до того, как разразится кризис, — как они сделали в отношении Ирана. Однако мы должны признать, что возможность сохранения разных точек зрения является скорее сильной стороной, чем слабой, и что Евросоюз обладает достаточно прочной структурой, чтобы в нем могли существовать крупномасштабные противоречия. Коль скоро не удается добиться успеха с первого раза, то следует воспользоваться советом Сэмюэла Бекетта: «Если уж суждено упасть, упади снова, но упади лучше».

Гениальность Европы состоит в том, что она продолжает попытки. И из каждой неудачи она выходит более сильной.