Введение
В период правления Маргарет Тэтчер многие опасались, что ее политика приведет к «демонтажу» «государства всеобщего благосостояния». Но на самом деле оно осталось в неприкосновенности, поскольку самые радикальные реформы, предпринятые ее правительством, не предусматривали даже попыток подобного демонтажа. Правительство Тэтчер часто прибегало к рыночной риторике в социальной сфере, говоря «сначала выбор пациентов — потом финансирование» или «сначала выбор школы родителями — потом финансирование», но в своей практической деятельности в этой сфере министерства руководствовались весьма ограниченной концепцией «рынка». Реформы Национальной службы здравоохранения, к примеру, привели к возникновению «внутреннего рынка», который мало чем отличался от других программ государственных закупок. Кроме того, правительство Тэтчер исходило из весьма узкого понимания человеческих побуждений. Так, реформы системы образования основывались на чисто потребительской концепции, в рамках которой родители воспринимались как «посторонние», попросту выбирающие ту или иную школу, а не как полноправные участники длительного процесса, позволяющего наделить их детей знаниями, навыками и личными качествами, необходимыми для жизни в свободном, открытом и толерантном обществе.
Экономический рационализм правил бал в 1980-х в первую очередь потому, что мы переживали период идеологического противоборства между двумя системами — капиталистической и социалистической. Конфликт между коллективистской концепцией экономического планирования и рассредоточенным, коммерчески обусловленным принятием решений в рамках конкурентного рынка неизбежно занимал центральное место в общественных дискуссиях послевоенного периода, поскольку мир был разделен на два блока — коммунистический и капиталистический. И центральный тезис идеологов, отстаивавших коммунистическую модель и более «мягкие» формы коллективизма, состоял в том, что экономический базис определяет социальную систему. Таким образом, у оппонентов коллективизма не оставалось другого выбора, кроме как сконцентрировать свои атаки на экономической составляющей коммунистического строя. Однако, привлекая внимание к достоинствам рынка, некоторые поборники свободы упустили из виду традиционный идеал, благодаря которому западная цивилизация на самом деле превосходила коммунистическую модель.
Сегодня, задним числом, мы видим, что эта сосредоточенность на экономике отвлекла наше внимание от глубинных вопросов, с которыми сталкивается любая цивилизация. Рынок способствует росту благосостояния, но «большого ассортимента товаров» недостаточно для создания достойного общества, и способность производить больше товаров — не единственное, что обеспечивает превосходство капитализма над коммунизмом.
В чем же тогда состоит традиционный идеал свободы? Большинство людей назовут британское общество свободным, но что именно мы подразумеваем под этим? Сегодня задача состоит уже не в том, чтобы доказать превосходство рыночной экономики над плановой, а в углублении нашего представления о том комплексе институтов, который делает возможным не только экономическое процветание, но и прогресс во всех сферах человеческой деятельности—будь то искусство, образование, социальное обеспечение, нравственность, религия, служба обществу, добрососедская помощь и все остальное — и который, что не менее важно, обеспечивает разнообразие людских стремлений, не подвергая при этом угрозе свободу и общественный порядок.
Адам Смит отмечал: единство общества обеспечивают только взаимные преимущества, которые получают его члены. Личный интерес не всегда равносилен эгоизму — все равно остается немалый простор для достижения гармоничного согласия. Да и энергия людей, преследующих эгоистические цели, в условиях дисциплинирующей конкуренции чаще всего направляется на службу другим. Однако, как признавал Адам Смит в «Теории нравственных чувств», это еще не все: как и другие первопроходцы классического либерализма, он считал, что жизнь людей должна определяться не только личными интересами, но и долгом — точнее, как выразился Смит, «долгом христианина».
Свобода, которую столь высоко ценил Смит, — не только прагматическая теория, обеспечивающая единство общества, состоящего из людей, движимых личными интересами, но и идеал, побуждающий каждого проявлять свои лучшие качества. Как отмечает Майкл Новак, свободное общество «требует от индивидов многого именно потому, что они свободны. Красота общества и любовь, которую граждане питают к своей стране, связаны с тем, что она требует от них многого»1.
Мыслители, чьи идеи определяли государственную политику в 1980-х годах, воспринимали понятие свободы иначе. Они приняли, по выражению дуайена «чикагской экономической школы» Фрэнка Найта, «крутую позу» — как от огня бежали от любых разговоров об идеалах, добродетелях, благородных побуждениях, считая все это проявлением сенти - ментальности2. Эта группа сторонников жесткого экономического рационализма зачастую воспринимала в штыки любые упоминания о «социальной ответственности» или «моральных обязательствах». Подобные подозрения имели под собой основания, поскольку социалисты нередко маскировали свои властолюбивые устремления «дымовой завесой» разговоров об «общественной» ответственности, под которой они воспринимали «политическую» активность. Однако понятия «общественный» и «политический» — не всегда синонимы. Существует немало видов общественной деятельности, не связанных с политикой, и разнообразие добровольной коллективной активности—один из главных «критериев качества» свободного общества.
Однозначно подозрительное отношение к политическим аргументам в нравственной «упаковке» также нельзя считать полностью ошибочным, поскольку у социалистов нравственным человеком считался не тот, кто не жалеет собственного времени и усилий ради других, а тот, кто требует аналогичных действий от государства — за счет других налогоплательщиков. Подобное политизированное истолкование нравственной ответственности не только не усиливает чувство сопереживания другим, но и подрывает ощущение личной ответственности, на котором, собственно, и основывается этика бескорыстного служения. Однако не каждого, кто выступает за нравственный подход, следует считать «скрытым социалистом», и наша задача сегодня — нащупать то чувство общности или солидарности, которое будет совместимо с принципами свободы. Конкуренция на рынке координирует усилия людей, зачастую движимых личными, даже эгоистическими интересами, но сама по себе она чувства солидарности не порождает. Вопреки точке зрения о том, что «такой вещи, как общество, просто не существует», — эту фразу приписывают г-же Тэтчер — на самом деле общество, конечно, есть. Просто это не синоним государства. Это сфера «действий сообща», которые осуществляются добровольно ив то же время определяются чувством долга по отношению к другим людям и социальной системе, на которую опирается свобода3. Сторонники жесткого экономического рационализма, как правило, считают, что координационного воздействия рыночной конкуренции вполне достаточно, однако, как отмечал Адам Смит, для хорошего функционирования общества необходимо нечто большее. Демократия основывается на том, что люди берут на себя личную ответственность за поддержание институтов, нравственности и обычаев, служащих фундаментом свободы.
Традиция такого «общественного» либерализма — не умозрительный утопический идеал; долгие годы—даже в начале XX века — она была неотъемлемой частью свободного общества. Моя книга представляет собой в первую очередь попытку показать отражение этой традиции в повседневной жизни за счет анализа деятельности добровольных социальных институтов, сложившихся под ее влиянием к концу
XIX столетия, когда их незавершенную эволюцию остановило «триумфальное шествие» социализма. Чтобы понять характер какого-либо движения, существовавшего в прошлом, следует обращаться не только к трудам его идейных лидеров, но и к действиям простых граждан. Дело в том, что свобода была не только интеллектуальным идеалом, но и ориентиром для простых людей, руководствовавшихся ее ценностями в повседневной жизни. Самым наглядным примером этого явления стала деятельность обществ взаимопомощи—организаций, весьма распространенных и в XIX, и в начале XX века. Одни объединяли подавляющее большинство трудящихся, намного превосходя по охвату другие организации, характерные для рабочего класса, — профсоюзы и кооперативные общества. Так, в 1910 году в британских обществах взаимопомощи числилось 6,6 миллиона членов, а в официально зарегистрированных профсоюзах — 2,5 миллиона, столько же — в кооперативных ассоциациях4.
Общества взаимопомощи представляют особый интерес и по двум другим причинам. Во-первых, результаты их деятельности противоречат бытующему сегодня мнению о том, что рыночно ориентированное общество, наилучшим образом обеспечивая экономическое процветание, в то же время не может обеспечить гражданам адекватную медицинскую и социальную помощь. Как показано в главах 3-10, историческая действительность прямо противоположна нынешним представлениям о социальном обеспечении до появления «государства всеобщего благосостояния».
Во-вторых, опыт обществ взаимопомощи свидетельствует о том, что мы недооцениваем масштабы «вытесняющего» воздействия «государства всеобщего благосостояния». Например, правительство Тэтчер считало адекватным способом устранения дефектов службы здравоохранения проведение конкурентных тендеров в рамках все той же государственной системы. Однако это стало результатом непонимания подлинного характера свободного общества. Рыночная конкуренция — необходимое, но недостаточное условие для свободы. «Государство всеобщего благосостояния» не только разрушает систему стимулов конкурентного рынка, но и подавляет те институты, которые позволяли мужчинам и женщинам проявить свою душевную щедрость, были прибежищем идеализма, служения другим и самореализации. Поэтому нам необходимо найти способы вдохнуть новую жизнь в «гражданское общество». В последней главе содержатся конкретные соображения о том, как эта задача может быть выполнена.
Отчасти из-за отсутствия «готового» определения, а отчасти для контраста с традицией, которую я назвал «жестким экономическим рационализмом», я предложил бы для обозначения совокупности рекомендуемых мною тезисов, основополагающих принципов, убеждений и поведения термин «гражданственный капитализм» (civic capitalism)5. Он означает поддержку рыночной конкуренции в экономических вопросах в сочетании с признанием того факта, что свободное общество, достойное называться таковым, основывается также на гражданском долге—т. е. разделяемой всеми этике личной ответственности за благосостояние ближнего. Наша задача — сформировать и поддерживать подобную этику взаимного уважения, лишь в минимальной степени прибегая к политическим мерам; сегодня в этой сфере мы наблюдаем серьезные искажения, связанные с неразумной фракционностью современного многопартийного политического процесса.
