Стратегическая слабость России
Через десять лет после развала Советского Союза переходный период в России закончился. Россия Путина - свидетельство упрочения новой постсоветской России с политической системой, которая демонстрирует способность воспроизводиться и спокойно переносить переход власти. Эту систему вряд ли можно назвать рыночной демократией, на которую надеялись многие - как в России, так и на Западе. Не является она и возвратом к авторитаризму советского образца, чего многие (опять же как в России, так и на Западе) боялись. Россия Путина во многом представляет собой, скорее, откат к традиционной российской политической системе.
В основе своей Россия Путина очень напоминает царскую Россию. Во-первых, власть и собственность в ней тесно переплетены. В путинской России, так же как и в царской, нет четкого разграничения понятий суверенитета и владения, общественной и частной сферы, государства и бизнеса. В отсутствие независимой, надежной судебной системы, при слабой институционализации диктатуры закона права собственности весьма условны. Те, кто находится у власти, решают, кто имеет право пользоваться собственностью. Эта взаимосвязь власти и собственности, общественного и частного лежит в основе неизбежной проблемы коррупции, которая некогда разъедала царскую Россию, а теперь терзает путинскую.
Во-вторых, неформальные сети преобладают над формальными институтами управления. Россия Путина может иметь более симпатичный институциональный фасад, чем царская Россия, но функционирует она, по сути, так же. В Кремле по-прежнему идут придворные политические игры. В непрерывной борьбе за власть и собственность, идущей за институциональным фасадом, складываются крупные политико-экономические коалиции. Их подъем и падение, постоянная переориентация и составляют динамику российской политики. Неформальные сети определяют повестку дня и намечают решения, хотя, ради приличия, это преподносится как действия формальных институтов власти - таких, как президент, правительство или Государственная дума.
В-третьих, власть, вопреки тому, что кажется на первый взгляд, распылена. В центре единство подрывает соперничество коалиций. По всей остальной стране региональные элиты пользуются поразительной самостоятельностью, хотя и не играют уже такую заметную роль на общенациональной политической арене, как во времена Ельцина. В итоге ни Москва не может беспрекословно навязать свою волю периферии, ни Кремль не может обеспечить себе безоговорочную поддержку московских элит.
В-четвертых, огромная пропасть отделяет элиты от остального общества. В путинской России, так же как в царской, элиты представляют собой очень тонкий слой (1-2 % населения), сосредоточенный на высших правительственных постах и в ключевых секторах экономики (по большей части высокодоходных, ориентированных на экспорт - нефть, газ, стратегические металлы, - которые жестко регулируются государством, даже если номинально приватизированы)'. Хотя в России растет средний класс, составляющий сейчас, возможно, до 25 % населения, он сконцентрирован в крупных городах и, не будучи организован, оказывает мало влияния на политику страны в целом2. Подавляющее же большинство населения живет за чертой бедности или близко к ней, и кроме бунта у него мало средств повлиять на политическую ситуацию.
После вспышки насилия в октябре 1993 г. эта система, вопреки видимости, оказалась удивительно устойчивой. Рассеянность и раздробленность власти не допускает достаточно большой ее концентрации и динамизма, могущих нарушить стабильность. Раздробленность локализует волнения. Забастовки не перекидываются за пределы региона. О стачках в знак солидарности пока не было слышно. Даже военные действия в Чечне происходят в поразительной изоляции, несмотря на все выражаемые в Москве опасения, что они могут дестабилизировать всю Россию. Рассеянность власти ограничивает также последствия правительственных перетрясок в Москве для страны в целом.
Есть и другие стабилизирующие факторы. Важнее всего, пожалуй, то, что элиты, даже формально оппозиционные, получают выгоду от системы и у нех нет особых причин ее менять. Власть и благосостояние им дает непрозрачный, основанный на личных связях процесс принятия решений, освобождающий их от какой бы то ни бьио ответственности перед обществом в целом. Между тем у остального общества нет ни воли, ни умения, ни средств, чтобы бросить им вызов. Повседневные заботы не дают большей части общества времени заниматься политической деятельностью. Низкий уровень общественного доверия не позволяет сформировать крупные и мощные политические организации. Политические акции кажутся в большинстве своем бесполезными. Самое главное - выборы до сих пор не привели к сколько - нибудь значительной ротации элит и не стали эффективным инструментом, позволяющим сделать элиты ответственными перед всем обществом.
Что может нарушить такую стабильность? На ум приходят два типа возможных событий, причем оба имеют прецеденты в российской истории. Первый - какое - нибудь внутреннее осложнение, которое вызовет эрозию легитимности президента, стоящего в центре системы, т. е. событие, создающее условия для двоевластия. Так случилось в конце XVI в., когда пресеклась династия Рюриковичей и это привело к Смуте, и в первые два года после развала СССР, когда на верховную власть в стране претендовали и Ельцин, и Съезд народных депутатов. Второй тип - болезненная внешняя встряска вроде поражения Российской империи в Первой мировой войне или Советского Союза в «холодной войне». Но пока ничего подобного на горизонте не видно, даже если в более отдаленном будущем такого развития событий категорически исключить нельзя.
В отсутствие какой-либо серьезной и близкой угрозы стабильности системы главный вопрос заключается в том, способна ли система продуцировать устойчивый экономический рост, крайне необходимый России, чтобы вернуться в ряды великих держав. На первый взгляд, можно ответить «да». Во всяком случае Россия достаточно уверенно поднялась из бездны августовского финансового кризиса 1998 г. с приростом ВВП с начала 1999 г. до конца 2001 г. более чем на 20 %.
Все соглашаются, что высокие мировые цены, особенно на нефть, и резкая девальвация рубля после кризиса 1998 г. были главными движущими силами экономического переворота, ставшего очевидным в течение 1999 г. Вопрос в том, до какой степени нынешний подъем зависит от этих двух факторов. В конце 2001 г. об этом трудно судить, поскольку цены на нефть оставались выше, чем предсказывало большинство наблюдателей, а российское правительство и Центральный банк искусственно поддерживали низкий курс рубля по отношению к доллару. В то же время ясно, что подъем захватывает разные экономические сектора и потребительские расходы в 2001 г. резко возросли3, - такие тенденции свидетельствуют, что подъем может продолжаться даже в том случае, если цены на нефть и обменный курс окажутся неблагоприятны для России.
Тем не менее даже российское руководство признало, что это возрождение пока ненадежно. В своем втором ежегодном послании Федеральному собранию в апреле 2001 г. Путин отметил, что российская экономика чересчур зависит от сырьевого сектора - что в России гораздо меньше производят, чем добывают. Доходы от экспорта добытого либо проедаются, либо питают отток капитала, либо инвестируются в тот же сырьевой сектор; в 2000 г. более 60 % всего объема инвестиций в промышленность было направлено в топливно-энергетический комплекс4. По этим причинам, заявил Путин, достигнутая точка экономического равновесия и сложившийся социальный консенсус представляют собой путь к длительной экономической и социальной стагнации. Он наметил ряд реформ, призванных оживить экономику и изменить качество экономического роста: дебюрократизация экономики, дальнейшая налоговая реформа, таможенная реформа, судебная реформа, земельная реформа, реструктуризация естественных монополий, коммунальная реформа. Эти шаги, как он надеется, не дадут России сойти с пути к экономическому возрождению, которое со временем позволит ей предолеть отставание от мировых лидеров5. Будут ли эти реформы эффективно осуществлены, посмотрим в конце 2001 г.
