Процессуальные права

Вернемся к нашему «независимому». Если вынести за скобки страх других людей, не являющихся «независимыми» (возмож­но, они будут не так уж сильно обеспокоены), разве не имеет права индивид, которому грозит наказание, защищаться? Дол­жен ли он позволить сначала наказать себя и лишь потом взыс - кать компенсацию, если докажет, что наказание было неспра­ведливым? Но кому докажет? Если он знает, что невиновен, не вправе ли он потребовать компенсации немедленно и прину­дительно обеспечить свои права на ее взыскание? И так далее. В рамках теории естественного состояния понятия процессу­альных прав, публичного доказательства вины и прочее имеют очень неясный статус.

Можно было бы сказать, что у каждого человека есть право на то, чтобы его вина доказывалась посредством наименее опас­ной из известных процедур установления вины, т. е. такой, кото­рая с наименьшей вероятностью признает невиновного винов­ным. Хорошо известны максимы поэтому поводу, имеющие сле­дующую форму: «лучше отпустить т виновных, чем осудить n невиновных». Для каждого n каждая максима будет устанав­ливать верхний предел коэффициента т/п. Она будет говорить: лучше т, но т + 1 уже не лучше. (Для разных преступлений сис­тема может выбрать разные верхние значения коэффициента.) Исходя из совершенно неправдоподобного предположения, что нам точно известно, какова в каждой процессуальной системе вероятность признать виновным невиновного21 и невиновным виновного, мы выберем те, для которых долговременное соот­ношение двух видов ошибок наиболее близко (не превышая его) к максимальному значению, которое мы считаем приемлемым. Далеко не очевидно, каким должно быть значение этого коэф­фициента. Если лучше отпустить любое число виновных, чем осудить одного невиновного, то, чтобы реализовать это на прак­тике, пришлось бы, вероятно, отказаться от системы наказа­ний вообще. Любая система, которую можно изобрести и кото­рая иногда действительно кого - нибудь наказывает, будет вклю­чать некий ощутимый риск наказания невиновного, и она почти наверняка накажет невиновного, потому что через нее проходит очень много людей. И любую систему S можно преобразовать в другую, характеризующуюся меньшей вероятностью наказания невиновного, включив в нее, например, процедуру случайного выбора (типа игры в рулетку), в соответствии с итогом которой тот кого система S признала виновным, будет действительно наказан с вероятностью всего о,1. (Эта процедура является итеративной.)

Если человек утверждает, что методы «независимого» при­водят к слишком высокой вероятности наказания невиновного, то как можно определить, какие вероятности слишком высо­кИ? Можно себе представить, что каждый индивид рассужда­ет следующим образом: чем больше процессуальные гарантии, тем меньше вероятность, что меня осудят несправедливо, и тем больше вероятность, что виновный будет оправдан; значит, тем менее эффективно система сдерживает преступность и тем боль - ше мои шансы стать жертвой преступления. Наиболее эффек­тивна та система, которая минимизирует ожидаемую величи­ну незаслуженного ущерба для меня, — как от несправедли­вого суда, так и от преступления, совершенного против меня. Если предположить — в качестве сильного упрощения, — что издержки от наказания по суду и от преступлений взаимно уравновешиваются, то было бы желательно, чтобы процессу­альные гарантии были установлены ровно на том уровне, при котором любое их уменьшение вело бы к большему увеличению вероятности быть несправедливо осужденным по сравнению с уменьшением (благодаря дополнительному эффекту сдержи­вания) вероятности стать жертвой преступления; и при кото­ром любое усиление гарантий в большей степени повышало бы вероятность для индивида стать жертвой преступления (бла­годаря уменьшению эффекта сдерживания), чем снижало бы его шансы быть несправедливо осужденным. Поскольку [функ­ции] полезности у всех людей разные, нет оснований предпола­гать, что индивиды, занимающиеся такими расчетами ожидае­мой ценности, сойдутся на одинаковом наборе процедур. Более того, некоторые из них могут считать наказание виновного как таковое настолько важным, что ради этого согласятся на бо­лее высокий риск быть наказанными. Эти люди будут считать недостатком системы высокую вероятность того, что виновный не будет наказан, и это отразится в их расчетах вне зависимости от влияния этого фактора на эффект сдерживания. По меньшей мере очень сомнительно, чтобы какие бы то ни было положения естественного права смогли (в теории и на практике) разрешить вопрос о том, какой вес следует придавать таким соображениям, или смогли бы обеспечить согласование того, как разные люди оценивают серьезность перспективы несправедливого наказания в сравнении с перспективой стать жертвой преступления (даже если и в том, и в другом случае с ними физически будет про­исходить одно и то же). Даже подходя к вопросу с предельной ответственностью, разные люди выскажутся в пользу разных процедур, имеющих различные вероятности того, что невинов­ный понесет наказание.

Представляется, что нельзя запретить кому-либо использо­вать процедуру только на том основании, что она дает чуть более высокую вероятность наказания невиновного, чем та, которую вы считаете оптимальной. В конце концов процедура, предпочи­таемая вами, будет иметь ровно тот же недостаток относительно процедуры, предпочитаемой каким-нибудь другим человеком. И то, что вашу процедуру используют многие другие люди, дела не меняет. Представляется, что в естественном состоянии инди­виды должны терпеть (т. е. не запрещать) использование проце­дур, «близких» к их собственной, но, по-видимому, они имеют право запрещать использование существенно более рискованных процедур. Острая проблема возникает, когда две группы счита­ют, что их собственная процедура надежна, а процедура, кот о-рую применяет другая группа, — очень опасна. Представляется, что никакая npou, edypa разрешения их разногласий, скорее все­го, не будет работать; а использование непроцедурного прин­ципа, в соответствии с которым группа, которая права, должна победить (а другая должна уступить), вряд ли приведет к ми­ру, если каждая группа, твердо верящая в свою правоту, пойдет на принцип.

Когда два искренних и хороших человека расходятся во взгля­дах, мы склонны думать, что им следует согласиться на ка­кую-либо процедуру урегулирования разногласий, которую оба сочтут заслуживающей доверия или честной. Здесь же мы видим, что это разногласие может распространиться на всю иерархи­ческую последовательность процедур. Кроме того, в некоторых случаях человек откажется признавать неблагоприятное решение, полученное посредством такой процедуры, особенно если ущерб от неправильного решения оказывается даже большим, чем раз­рыв и издержки (включая насильственные столкновения), свя­занные с отказом, т. е. если неверное решение оказывается даже хуже, чем конфликт с человеком, находящимся по ту сторону баррикад. Страшно представить себе ситуацию, когда обе сторо­ны считают, что конфликт лучше, чем неблагоприятное решение, вне зависимости от того, с помощью какой процедуры оно полу­чено. Каждая сторона воспринимает ситуацию как такую, в ко­торой она права и обязана действовать, а другая сторона долж­на сдаться. Нейтральная сторона ничего не добьется, обратив­шись к ним: «Смотрите, вы оба считаете, что вы правы, и если вы будете упорствовать, то столкновение неизбежно. Поэтому вам следует достичь согласия о какой - нибудь процедуре решения вопроса». Дело в том, что обе стороны убеждены, что конфликт лучше, чем возможность проигрыша*. И одна из них может ока­заться в этом права. Разве не должна она вступить в конфликт? разве не она должна вступить в конфликт? (Конечно, каждая из сторон будет считать, что это именно она.) Во избежание этих болезненных проблем можно попытаться связать стороны обя­зательством подчиниться определенным процедурам, и будь что будет. (Не может ли получиться, что в результате применения процедур сами процедуры будут отвергнуты?) Некоторые рас­сматривают государство именно как такого рода механизм пере­носа бремени окончательных моральных решений, чтобы конф­ликты, подобные описанному выше, не могли возникнуть между индивидами. Но какого рода индивид смог бы подобным обра­зом отречься от своих прав? Кто мог бы доверить все решения внешним процедурам и потом согласиться с любым решением? Возможность подобного конфликта — это часть условий чело­веческого существования. Хотя в естественном состоянии эта проблема неизбежна, при выработке соответствующих институ­циональных условий в естественном состоянии она может быть не более острой, чем в государстве, где она также существует22.

Вопрос о том, какие решения могут приниматься путем использования связывающих внешних процедур, имеет отноше­ние к интересному вопросу о моральных обязательствах того, кто был осужден за преступление, в котором, как ему известно, он не виноват. Судебная система (предположим, что она не содер­жит нечестных процессуальных норм) осудила его на пожизнен­ное заключение или смерть. Имеет ли он право бежать? Име­ет ли он право нанести ущерб другому человеку, чтобы убежать из тюрьмы? Это совсем иной вопрос, чем вопрос о том, может ли индивид, который незаконно нападает (или участвует в нападе­нии) на другого, оправдывать себя тем, что он совершил убийство в порядке самообороны, когда тот, на кого он нападал, защи­щая себя, подверг угрозе жизнь нападавшего. Здесь ответ один — «нет». Прежде всего напавший не должен был нападать; если бы он не напал, никто не угрожал бы его жизни, и эта угроза его никак не оправдывает. Его задача — выпутаться из этой ситу­ацИИ и если он не сумеет это сделать, то с точки зрения мора­ли окажется в уязвимом положении. Зная, что их страна ведет захватническую войну, солдаты-зенитчики, защищающие воен­ный объект, не имеют права в порядке самообороны стрелять по самолетам обороняющейся страны, которая действует в порядке самообороны, даже если самолеты летят прямо на них и соби­раются бомбить их. Принять решение о том, за правое ли дело он воюет, — это вопрос личной ответственности солдата; если он обнаружит, что вопрос запутан, неясен или ставит в тупик, он не имеет права переложить ответственность на своих коман­диров, которые, разумеется, скажут ему, что их дело — правое. Человек, который отказывается принимать участие в боевых дей­ствиях, может быть прав относительно того, что не участвовать в войне — его моральный долг; а если так, то не следует ли нака­зать другого, не протестующего солдата, за то, что он делает то, что противоречит его моральному долгу? Таким образом, мы возвращаемся к той идее, что каждый должен взять ответствен­ность за свои действия на себя; мы отвергаем позицию мораль­ного элитаризма, что некоторые солдаты неспособны думать самостоятельно. (Разумеется, в них не поощряют способность думать самостоятельно, освобождая от всякой ответственности за действия, совершенные ими в рамках законов и обычаев вой­ны.) Мы также не понимаем, почему политика является особой сферой человеческой деятельности. Точнее говоря, почему чело­век освобождается от ответственности за действия, совершаемые по политическим мотивам совместно с другими и под руководст - вом или по приказу политических лидеров? 23

До сих пор мы исходили из того, что вам известно, что избран-ная другим человеком процедура осуществления правосудия отли - чается от вашей в худшую сторону. Теперь предположим, что вы не знаете ничего определенного о его процедуре отправления пра - восудия. Имеете ли вы право остановить его в порядке самообо­роны или поручить это своему охранному агентству только пото - мУ, что вам или вашему агентству не известно, надежны ли его процедуры? Есть ли у вас право на то, чтобы вашу виновность или невиновность и соответственно наказание определяла систе­ма, известная как честная и заслуживающая доверия? Извест­ная кому? Тем, кто ее применяет, может быть известно, что она честная и заслуживает доверия. Есть ли у вас право на то, чтобы вашу виновность или невиновность и соответственно наказание определяла система, известная вам как честная и заслуживающая доверия? Нарушены ли права индивида, если он считает заслу­живающим доверия только гадание на кофейной гуще или если он не в силах сосредоточиться и разобраться в описании систем, используемых другими, и поэтому не знает, заслуживают они доверия или нет, и т. п.? Можно считать государство авторитетом при разрешении сомнений относительно честности и надежности. Но, разумеется, нет никаких гарантий, что оно действительно разрешит сомнения (президент университета не считал,

что «Черные пантеры» могут рассчитывать на беспристрастный суд) , и нет никаких оснований предполагать, что оно решит эту задачу эффективнее, чем другой инструмент. Традиция естест­венных прав мало что говорит о том, какие в точности процессу­альные права существуют в естественном состоянии, о том, каким образом встроено знание в различные компоненты принципов, устанавливающих требования к действиям человека, и т. п. При этом люди, находящиеся «внутри» этой традиции, не утверждают, что в ней отсутствуют процессуальные права, т. е. что человек не имеет права защищаться, если его пытаются подвергнуть не за­служивающей доверия или нечестной процедуре.