Ограничения и животные

Статус жестких моральных ограничений и следствия из них можно разъяснить на примере отношения к живым существам, в отношении которых столь строгие (да и вообще любые) огра­ничения обычно считаются излишними, а именно — к живот­ным, не являющимся людьми. Существуют ли какие-либо пре­делы в том, что мы можем делать с животными? Являются ли животные с точки зрения морального статуса просто объектами? Можем ли мы использовать животных как угодно, или же суще­ствуют такие цели, ради достижения которых мы не имеем права навлекать на них слишком большие издержки? Что вообще дает нам право их использовать?

Животные имеют определенное значение. По крайней мере некоторые высшие животные заслуживают того, чтобы люди, при­нимая решения, принимали их во внимание. Это трудно дока­зать. (Столь же трудно доказать, что люди имеют значение!) Мы начнем с отдельных примеров, а уж потом обсудим проблему в целом. Если бы вам нравилось щелкать пальцами, например, под какую-нибудь ритмичную музыку и вы бы знали, что в силу какой-то странной причинной зависимости, когда вы щелкнете пальцами, 1 О ооо довольных жизнью бесхозных коров погибнут в тяжелых мучениях (или пусть даже мгновенно и безболезненно), то было бы ли все нормально, если бы вы щелкнули пальцами? Есть ли какая-нибудь причина, по которой это было бы непра­вильно с моральной точки зрения?

Некоторые говорят, что люди не должны поступать так, пото­му что такие поступки ожесточают и повышают вероятность того, что люди станут ради удовольствия убивать других людей. Такие поступки, говорят они, против которых самих по себе ниче­го нельзя возразить с моральной точки зрения, имеют нежела­тельные моральные внешние эффекты. (Ситуация была бы иной, если бы отсутствовала возможность таких внешних эффектов, например, в случае человека, который знает, что остался на пла­нете один.) Но почему такие внешние эффекты должны быть? Если нет ничего самого по себе плохого в том, чтобы делать с жи­вотными все что угодно по любой причине, и если человек спосо­бен провести четкую грань между людьми и животными и не за­бывает об этом, тогда каким образом убийство животных может ожесточить его и повысить вероятность того, что он начнет мучить и убивать людей? Разве мясники совершают больше убийств, чем все остальные? (Или чем все прочие, у которых тоже есть ножи?) Если мне нравится попадать битой по бейсбольному мячу, повы­шает ли это вероятность того, что я обойдусь так же с чьей-ни­будь головой? Разве я не способен понять разницу между людь­ми и мячами? Разве понимание этой разницы не предупреждает побочных эффектов? Почему что-то должно быть иначе в слу­чае с животными? Строго говоря, вопрос о наличии внешнего эффекта — вопрос эмпирический; но почему это должно быть так, остается загадкой, по крайней мере в отношении читателей этой работы, людей утонченных и способных проводить различия и действовать соответственно.

Если некоторые животные имеют значение, то какие имен­но животные, какое значение, как это определить? Предполо­жим (и я считаю, что факты это подтверждают), что поедание животных не является необходимым для здоровья и не является более дешевым, чем столь же здоровые альтернативные диеты, доступные жителям США. Тогда выигрыш от поедания живот­ных состоит в удовольствии для нёба, приятных вкусовых ощу­щениях, разнообразии вкусов. Я не стану утверждать, что все это не является по-настоящему приятным, интересным и восхити­тельным. Вопрос таков: разве эти удовольствия или, еще точнее, небольшая выгода, получаемая от поедания животной, а не рас­тительной пищи, перевешивает моральный груз, создаваемый убийством и мучениями животных? Если считать, что животные должны что-то значить, можно ли сказать, что дополнитель­ный выигрыш, приносимый поеданием не растительной, а жи­вотной пищи, больше, чем моральные издержки? Как можно решать такие вопросы?

Можно присмотреться к сопоставимым ситуациям и затем распространить наши суждения по ним на рассматриваемую ситуацию. Возьмем для примера охоту, причем лично я пола­гаю, что нехорошо охотиться на животных и убивать их просто для удовольствия. Является ли охота особым случаем, потому что ее цель и то, что составляет предмет развлечения, — это погоня, причинение увечий и смерть животных? Теперь предположим, что мне нравится размахивать бейсбольной битой. И оказыва­ется, что на том единственном месте, где я могу этим занимать­ся, стоит корова. Если я начну размахивать битой, то, к несчас­тью, проломлю ей голову. Но смерть коровы не будет для меня развлечением; удовольствие мне доставляет напряжение мышц, ловкость владения битой и т. п. Очень жаль, что проломленная голова животного стала побочным эффектом (но не средством) моих упражнений. Строго говоря, я мог бы воздержаться от за­нятий с битой и вместо этого заняться приседаниями или про­делать еще какие - нибудь упражнения. Но все это не такие при­ятные занятия, как махать битой; я не получил бы от них такого удовольствия, развлечения или радости. Поэтому вопрос состоит в следующем: правильно ли размахивать битой ради того, что­бы получить дополнительное удовольствие по сравнению с удо - вольствием, которое я получил бы от максимально приятного альтернативного времяпрепровождения, не влекущего убийства животного? Предположим, что речь идет не просто о том, что­бы на сегодня отказаться от упражнений с битой; предположим, что каждый день происходит одно и то же, только животные раз­ные. Существует ли какой-либо принцип, который позволил бы ради дополнительного удовольствия убивать и поедать животных, но не позволил бы ради дополнительного удовольствия размахи­вать битой с угрозой для жизни животного? Как мог бы выглядеть этот принцип? (Может быть, более удачна такая аналогия с по­еданием мяса. Животное убивают, чтобы добыть кость и сделать из нее самую лучшую биту; биты из других материалов не при­носят такого удовольствия. Правильно ли убивать животное ради дополнительного удовольствия, которое приносит бита из его кости? Стало бы это морально более приемлемым, если бы вы могли нанять кого-либо для убийства животного?)

Подобные примеры и вопросы кому-то могут помочь понять, какого рода границу он хочет провести, какого типа позицию он хочет занять. Они сталкиваются, однако, с обычной ограничен­ностью аргументов, основанных на требовании непротиворечи­вости; позволяя выявить конфликт, они не говорят, какой из под­ходов следует изменить. Не сумев придумать принцип, позволяю­щий провести различие между размахиванием битой и убийством животных для их поедания, вы можете решить, что в конце кон­цов в размахивании битой нет ничего предосудительного. К то­му же обращение к аналогичным случаям не очень помогает нам в определении моральной значимости разных видов животных. (В главе 9 мы продолжим обсуждать, почему трудно сделать моральный вывод, опираясь на конкретные примеры.)

Эти примеры приведены здесь для пояснения идеи жестких моральных ограничений, а не из интереса к проблеме использо­вания животных в пищу. Хотя следует сказать, что, на мой взгляд, дополнительные выгоды, получаемые сегодня американцами от поедания животных, эту практику не оправдывают. Поэтому мы не должны так поступать. Заслуживает упоминания один рас­пространенный аргумент, имеющий некоторое отношение к про­блеме жестких ограничений: поскольку люди едят животных, они выращивают их намного больше, чем их существовало бы в про­тивном случае. Существовать недолго лучше, чем вообще никогда не существовать. Поэтому (следует вывод) животные выигры­вают от того, что мы их едим. Это совсем не входит в наши цели, но, к счастью, получается так, что мы и в самом деле приносим им выгоду! (Если бы вкусы изменились, и люди перестали бы наслаждаться мясом, следовало ли бы тем, кого заботит благопо­лучие животных, из чувства долга продолжить это малоприятное занятие — поедать их?) Надеюсь, что мои слова не поймут как предложение присвоить животным такое же моральное значение, что и человеку, если я замечу, что аналогичный пример с людь­ми выглядит не слишком убедительно. Можно представить себе такую ситуацию: проблема избыточного населения заставит каж­дую пару или группу заранее ограничить число своих детей задан - ным числом. Достигнув предела, данная пара планирует родить еще одного младенца и избавиться от него в возрасте трех (или двадцати трех) лет, принеся его в жертву или использовав в гаст­рономических целях. В свое оправдание они утверждают, что если не разрешить им родить его, то он вообще не будет существовать; и, разумеется, для ребенка лучше существовать в течение некоторого времени. Однако когда человек уже существует, не все из того, что совместимо с утверждением «сам факт существования — это чис­тый выигрыш», может быть с ним проделано даже теми, кто его создал. У существующего индивида есть легитимные требования даже по отношению к тем, кто создал его с целью нарушить эти права. Стоило бы исследовать моральные возражения против сис­темы, которая позволяет родителям делать все, позволительность чего необходима для того, чтобы они приняли решение его родить, и которая также исходит из того, что ребенку все равно будет луч­ше, чем если бы он совсем не родился8. (Некоторые сочтут, что единственное возражение возникает из-за сложностей, связанных с точным исполнением позволения.) Раз уж животные существуют, они тоже могут претендовать на определенное обращение. Их пре­тензии, конечно, могут быть не столь значимы, как человеческие. Но то, что некоторые животные появились на свет только потому, что кто - то хотел сделать нечто, нарушающее одно из их прав, вовсе не значит, что этого права вообще не существует.

Рассмотрим следующую (чрезмерно минималистскую) точку зрения на обращение с животными. Дадим ей простое и запо­минающееся название «утилитаризм для животных, кантианс­тво для людей». Ее суть: (1) максимизируй совокупное счастье всех живых существ; ( 2) наложи жесткие ограничения на то, что можно делать с человеческими существами. Человеческие суще­ства нельзя использовать или приносить в жертву для пользы дру­гих; животных можно использовать или приносить в жертву для пользы людей или животных, только если эта польза больше, чем приносимый ущерб. (Это приблизительное выражение утилита­ристской позиции вполне подходит для наших целей, и его удоб­но использовать в ходе обсуждения.) Действовать можно лишь в том случае, если совокупная утилитарная польза больше, чем приносимый животным утилитарный ущерб. В этом утилитар­ном подходе животных учитывают именно так, как в нормаль­ном утилитаризме — людей. Вслед за Оруэллом можно резю­мировать этот поход следующим образом: все животные равны, но некоторые более равны, чем другие. (Никем нельзя пожер­твовать, кроме как ради большей совокупной пользы; но людей вообще нельзя приносить в жертву, или только при гораздо более строгих ограничениях, и никогда для пользы неразумных существ. Пункт ( 1) нужен только, чтобы исключить те жертвы, которые не отвечают утилитаристскому критерию, а не для предписания утилитаристской цели. Такую позицию будем называть негатив­ным утилитаризмом.)

Теперь можно предъявить сторонникам иных подходов аргу­менты в пользу того, что животные что-то значат. «Кантианско­му» моральному философу, который накладывает крайне строгие ограничения на то, что разрешено делать с индивидом, мы можем сказать: «Вы считаете утилитаризм неадекватным, потому что он позволяет пожертвовать индивидом во имя другого и за друго­го и т. д., тем самым пренебрегая строгими ограничениями того, что можно считать оправданным поведением в отношении людей. Но можно ли найти что - то среднее с точки зрения морали между человеком и камнем, отношение к чему будет ограничено не так строго, но при том оно не должно будет восприниматься как прос­той объект? Можно предположить, что, вычитая или уменьшая некоторые черты человеческих личностей, мы получим этот про­межуточный класс существ. (Или, быть может, живые существа с промежуточным моральным статусом получаются вычитани­ем некоторых наших характеристик и добавлением других, очень непохожих на наши.) Вполне правдоподобно, что животные и есть эти промежуточные существа, а утилитаризм — это проме­жуточная позиция. Можно подойти к этому вопросу слегка под другим углом. Утилитаризм предполагает, что в моральном пла­не имеет значение только счастье и что все живые существа взаи-мозаменимы. Эта конъюнкция неверна в случае людей. Но раз­ве (негативный) утилитаризм не прав в отношении тех существ, для которых эта конъюнкция верна, и разве она не годится для животных? »

Утилитаристу можно сказать: «Если морально значимы только удовольствие, боль, счастье и т. п. (и способность их испытывать), тогда в моральных вычислениях нужно учитывать и животных в той мере, в какой они способны это испытывать и испыты­вают. Постройте таблицу, в которой строки представляют раз­личные способы поведения или действия, колонки — различные отдельные живые существа, а в каждой ячейке указана полез­ность (чистое удовольствие, счастье), доставляемая этому суще­ству. Теория утилитаризма оценивает каждый способ поведения по сумме значений в ячейках соответствующей строки и требу­ет, чтобы мы приняли линию поведения или действий, при кото­рой сумма будет максимальной. Все колонки имеют равный вес и засчитываются только один раз независимо от того, человек это или животное. Хотя в соответствии с логикой подхода относиться к ним следует одинаково, животные могут значить меньше, пото­му что они другие. Если животные в меньшей степени одарены способностью испытывать удовольствие, боль и счастье, чем люди, значения в колонках для животных будут в целом ниже, чем для людей. В этом случае они являются менее значимым фактором в принятии окончательных решений ».

Утилитаристу трудно отказать животным в такого рода равенс­тве. На каком основании он мог бы последовательно провести различие между, например, счастьем человека и животного, что­бы учитывать только людей? Даже если учитывать переживания в матрице полезности только тогда, когда они выше определен­ного порогового уровня, несомненно, некоторые переживания животных сильнее, чем переживания некоторых людей, которые, тем не менее, утилитарист захочет учесть. (Сравните живот­ное, сожженное заживо без анестезии, с мелкими неприятнос­тями человека.) Можно отметить, что Бентам учитывал счастье животных именно таким образом9.