Модель

Те условия, которые мы хотели бы предписать обществам, пре­тендующим на звание утопии, в сумме не согласуются друг с дру­гом. Невозможно совместить все общественные и политические блага и тем более поддерживать такую ситуацию; это достойное сожаления свойство человеческого состояния стоит того, чтобы его исследовать и о нем сокрушаться. Нашим предметом, однако, является лучшии из всех возможных миров[5о]. Для кого? То, что будет для меня лучшим из всех возможных миров, не подойдет вам в этом качестве. Мир, лучший из всех, какие я могу вооб­разить, мир, в котором мне больше всего хотелось бы жить, это не совсем тот мир, который выбрали бы вы. Однако в некоем ограниченном смысле утопия должна быть самым лучшим выбо -

* В понятии лучшего из возможных миров есть неопределенность. Разным критериям принятия решений, обсуждаемым специалиста­ми по теории принятия решений, соответствуют разные принципы институционального проектирования. Разговоры о проектировании таких институтов, чтобы плохие люди в их руководстве не могли принести большого вреда, а также о сдержках и противовесах можно интерпретировать как указание на принцип минимакса или, точнее, на минимаксные соображения, встроенные в менее строгий принцип. [См.: Kenneth Arrow and Leonid Hurwicz, "An Optimality Criterion for Decision-Making Under Ignorance," in Uncertainty and Expectations iwEconomics, ed. С. F. Carter and J. L. Ford (Clifton, N. J.: Augustus М. Kelley, 1972), рр. 1 — 11.] Все исследователи этой темы соглас­ны, что максимаксный принцип, который выбирает то действие, одно из многих возможных последствий которого лучше, чем любое из воз­можных последствий любых других доступных действий, является недостаточно благоразумным принципом, который было бы глупо использовать при конструировании институтов. Любое общество, институты которого проникнуты таким необузданным оптимизмом, движется к краху, или, во всяком случае, высокий риск краха делает это общество слишком опасным, чтобы выбрать его для жизни.

Но общество, институты которого построены не в соответствии с максимаксными принципами, не сможет покорить высот, которых способно достичь (если все сложится хорошо) максимаксное обще­ство. Какое общество является наилучшим из возможных? То, ко­торое соответствует «наилучшим» принципам институционального проектирования (предусматривающим встроенные предохранители от пагубных обстоятельств за счет того, что некоторые позитивные возможности становится труднее реализовать быстро), или то из воз­можных, в котором все получилось наилучшим образом — макси-максное общество, в котором реализована наиболее благоприятная из возможностей? Пожалуй, ни одно из существующих понятий об утопии не является достаточно точным, чтобы подсказать, каков должен быть ответ на этот вопрос. Но, оставляя в стороне утопию, вопрос, интересующий нас в данный момент, касается наилучших принципов институционального проектирования. (Пожалуй, чтобы не наводить читателя на мысль о том, что возможно или желательно создание основных институтов de novo, нам следует говорить о при­нципах оценки институтов, а не их конструирования.)

Если стабильные миры существуют, то каждый из них соответ­ствует одному (вполне ожидаемому, если учитывать способ, кото­рым эти миры были созданы) условию, а именно: ни один из его обитателей не может вообразить другой мир, в котором он пред­почел бы жить и который (по его мнению) продолжил бы суще­ствовать и в том случае, если все его разумные обитатели име­ют право придумывать миры и эмигрировать туда. Это описание настолько привлекательно, что чрезвычайно интересно посмот­реть, какими еще общими чертами будут обладать все стабильные миры. Чтобы нам не надо было каждый раз повторять длинное описание, будем называть мир, который все разумные обитатели имеют право покинуть ради любого другого мира, который они в состоянии вообразить (который все разумные обитатели могут покинуть ради любого другого мира, который они могут вообра­зить, в котором...), сгссоциацией; а мир, некоторым разумным обитателям которого не разрешено эмигрировать в некие ассо-цисщи которые они в состоянии вообразить, восточным бер-пино>м. Таким образом, наше исходное привлекательное описа­ние утверждает, ни один член стабильной ассоциации не мо­жет придумать (так он полагает) другую ассоциацию, которая была бы стабильной и в которой он предпочел бы жить.

На что похожи такие стабильные ассоциации? Я могу предло­жить лишь несколько интуитивных и крайне упрощенных рассуждений. Вы не сможете учредить ассоциацию, в которой вы будете абсолютным монархом, эксплуатирующим всех других разумных обитателей. Ведь тогда им было бы лучше без вас, и они по меньшей мере предпочли бы жить в такой ассоциации, гдежили бы все Oни, кроме вас, а не оставаться в той, которая создана вами. Ассоциа­ция, которую бы ее обитатели (кроме одного) покинули ради своей собственной, не может быть стабильной; это противоречи­ло бы предположению, что исходная ассоциация была стабильной.

Это рассуждение применимо также к двум, трем или n индивидам без которых каждому в ассоциации было бы лучше. Таким образом, мы имеем следующее условие стабильности ассоциации: если А — это множество индивидов в некоторой стабильной ассоциации, то не существует ни одного собственного подмножества S множСст-ва А, для которого было бы верно, что каждому из членов S лучше быть в ассоциации, состоящей только из членов S, чем быть в А. Дело в ¦roi что, если бы такое подмножество S существовала его члены вышли бы из А и создали бы собственную ассоциацию.

Предположим, что вы являетесь представителем всех разум­ных существ (кроме меня) в мире, который я придумал и создал. Принятие решения остаться в моей ассоциации А, или создать другую, А\, включающую всех вас, но не меня, это то же самое, - что принятие решения о том, допустить ли меня в качестве нового члена в ассоциацию А\, к которой вы все уже принадле­жите (предоставив мне в расширенной ассоциации А \ ту же роль, которая была у меня в А. В каждом случае решение определя­ет один и тот же ключевой факт: как вам будет лучше — со мной модействия которых (к какому именно должен примкнуть индивид?) приводят к тому, что все люди остаются в А.

Сформулированное нами условие связано с понятием ядра игры. Распределение блокируется коалицией индивидов S, если среди членов S существует другое распределение, которое выгоднее каждо­му из них и которое члены S могут осуществить независимо от других индивидов ( независимо от дополнения S). Ядро игры состоит из всех тех распределений, которые не блокируются ни одной из коалиций. В экономической системе ядро содержит только такие распределения между потребителями, в которых ни одно подмножество потреби­телей не может улучшить положение каждого из своих членов, пе­рераспределив собственные активы внутри себя, независимо от дру­гих имеющихся в системе потребителей. Тривиальным следствием из этого является, что каждое распределение в ядре является опти­мальным по Парето, а интересной теоремой — то, что каждое равно­весное распределение на конкурентном рынке принадлежит к ядру. Более того, для каждого распределения, входящего в ядро, существует конкурентный рынок с первоначальным распределением благ, кото­рое приводит к данному распределению в качестве равновесного.

Об этих результатах с небольшими вариациями в условиях, не­обходимых для доказательства теорем, см.: Gerd Debreu and Her-bertScarf, "А Limit Theorem оп the Core of ал Есопоту," International Economic Review, 4, по. 3 (1963); Robert Aumann, "Markets with a Continuum ofTraders," Econometrica, 32 (1964); Herbert Scarf, "The Core of N-Person Game," Econometrica, 35 ( 1967) (последняя ста­тья содержит формулировку достаточных условий для того, чтобы ядро было непустым). Эти статьи положили начало обширной ли­тературе. См.: Kenneth Arrow and Frank Hahn, General Competitive Analysis (San Fronds: Holden-Day, 1 9 71). Поскольку исследуемое ими понятие ядра, несомненно, является центральным для нашей ситуации возможных миров, можно было бы ожидать, что в нашем случае будут nолучены близкие результаты. Краткое изложение дру­гих полезных и наводящих на размышления фактов, важных для ана­лиза модели возможных миров, см.: Gerard Debreu, 77?eory of Value (New York: Wiley, 1959). К сожалению, наша модель возможных миров в некоторых отношениях сложнее, чем та, которая является предметом изучения упомянутых исследователей, так что их резуль­таты не могут быть прямо и непосредственно перенесены на нее.

Ни одна ассоциация не примет меня, если я беру у нее боль­ше, чем даю ей: они не захотят нести потери, приняв меня. То, что я беру у ассоциации, это не то же самое, что я получаю от нее; то, что я беру, — это насколько они ценят то, что дают мне в рам­ках соглашения, а то, что я получаю, — это насколько я ценю свое членство.

Ни от одной ассоциации я не смогу получить чего-то, что для нее ценнее, чем ценность моего вклада в нее.

Нужно ли мне принимать меньше, чем это, от какой-нибудь ассоциации? Если одна ассоциация предложит мне меньше, чем она выиграла бы от моего присутствия, другой ассоциации, для которой мое присутствие имеет ту же ценность, будет выгодно предложить мне больше (хотя и меньше, чем она выиграла бы) , чтобы залучить меня к себе. Ситуация с третьей ассоциацией по отношению ко второй будет аналогичной и т. д. Ассоциации не мо­гут сговориться между собой, чтобы снизить цену, потому что я могу вообразить любое количество других претендентов на меня на рынке, на котором торгуется мое участие, а потому ассоциа­ции будут предлагать мне все больше.

Похоже, мы получили вариант экономической модели конку­рентного рынка. Это замечательно, потому что дает нам немедлен­ный доступ к мощным, тщательно разработанным и современным методам теоретического анализа. Множество ассоциаций, конку­рирующих за мое членство, — в структурном плане то же самое, что фирмы, которые конкурируют за то, чтобы взять меня на ра­боту. В каждом случае я получаю свой предельный вклад. Таким образом, как представляется, мы пришли к тому, что в каждой стабильной ассоциации каждый индивид получает [эквивалент] своего предельного вклада; в каждом мире, разумные члены кото­рого могут придумывать миры и переселяться в них, и в котором ни один разумный индивид не может придумать другого мира, где он предпочел бы жить (в котором каждый индивид имеет одни и те же права на то, чтобы придумывать и переселяться) и который, по его мнению, мог бы быть устойчивым, каждый индивид полу­чает [эквивалент] своего предельного вклада в этот мир.

До сих пор наши доводы были интуитивными; здесь мы не предлагаем формального доказательства. Но мы должны ска­зать кое-что еще о содержании модели. Модель сконструирована так, чтобы вы могли выбирать то, что вам нравится, с единствен­ным ограничением — другие могут поступать точно так же, как вы, и отказаться остаться в мире, который вы придумали. Но это - го ограничения недостаточно, чтобы модель обеспечивала необхо­димое равенство в реализации прав. Ведь вы придумали и создали некоторых из этих существ, а они вас не придумывали. Вы могли придумать им определенные потребности, в частности, что они больше всего хотят жить в точности в таком мире, как тот, кото­рый вы придумали, даже если в этом мире они являются жалки­ми рабами. В этом случае они не покинут ваш мир ради лучшего, потому что с их точки зрения лучший мир невозможен. Никакие другие миры не в состоянии успешно конкурировать за них, а по­тому их оплата не будет повышаться на конкурентном рынке.

Какие естественные интуитивные ограничения следует ввести на то, какими могут быть придуманные существа, чтобы избежать этого результата? Во избежание сложностей, связанных с попыт­кой сформулировать «в лоб» характеристики, которым должны удовлетворять воображаемые люди, мы вводим следующее огра­ничение: нельзя вообразить мир таким, чтобы из этого логически следовало, что ( 1) его обитатели (или хотя бы один из них) боль­ше всего (или в качестве одного из приоритетов) хотят жить в нем, или что (2) обитатели (или хотя бы один из них) больше всего (или в качестве одного из приоритетов) хотят жить в мире с определен­ным (определенного типа) индивидом, сделают все, что он скажет, и т. п. Каждый способ создать угрозу для конструкции, как толь­ко мы (или кто-то другой) его заметим, мы можем недвусмыс­ленно исключить с помощью специальной оговорки. Этой проце­дуры будет достаточно для наших целей при условии, что имеется конечное число способов опрокинуть конструкцию. Введение это­го ограничения не делает нашу конструкцию тривиальной. Ведь аргумент, доказывающий соответствие платы предельному вкла­ду, является интересным теоретическим ходом (предоставленным экономической теорией и теорией игр) ; сфокусированные жела­ния, направленные на конкретных индивидов или на конкретный возможный мир, заблокировали бы путь от исходной точки к ре­зультату; не считая того, что эти сфокусированные желания пре­пятствуют получению этого результата, существует независимое интуитивное основание, чтобы их элиминировать; подробности ограничений, которые налагаются на исходную ситуацию, чтобы избежать таких желаний, вряд ли сами по себе представляют неза­висимый интерес. В таком случае лучше всего просто исключить сфокусированные желания такого рода.

Эпистемология этой ситуации не должна нас тревожить. Никто не может обойти наше ограничение, опираясь на то, что понятие «следует из» не является эффективным. Ведь как только стано­вится известно, что ( 1) или (2) (или любая добавленная оговор­ка) в самом деле «следуют из», придуманный мир вычеркивается. Ситуация, когда нечто может следовать причинно, даже если оно не следует логически, более серьезна. Тогда было бы необязатель­но открыто говорить, что одно из придуманных существ больше всего хочет Х. При наличии причинной теории порождения жела­ний, например какой-нибудь теории оперантного обусловлива­ния, можно было бы вообразить, что кто-то пережил в прошлом именно ту историю, которая в соответствии с его эмпирической теорией имеет своим причинно-следственным результатом то, что желание Х для него оказывается сильнее всех других желаний. Опять-таки тут сами собой приходят на ум различные ограниче­ния ad hoc, но кажется, что лучше всего просто добавить допол­нительное ограничение: придумывающий не имеет права созна­тельно давать такое описание людей и мира, чтобы из него при - чинно - следственным образом вытекало, что... (далее как после условия «логически следовало»). Мы хотим исключить только те следствия, о которых он знает. Требование, чтобы ничего подоб­ного не могло действительно следовать из его описания, было бы слишком сильным. Если он заранее не знает о чем-то, он не мо­жет эксплуатировать этот фактор.

Хотя тот, кто придумывает мир, не может создать других инди­видов такими, чтобы они специально предпочитали его собствен­ное положение в мире, он мог бы вообразить, что они разделяют определенные общие принципы. (Эти общие принципы могли бы быть для него благоприятны.) Например, он мог бы вообразить, что каждый в этом мире, в том числе и он сам, разделяет принцип равного распределения произведенной продукции, при котором каждому, кого принимают в мир, достается одинаковая доля. Если население мира единогласно выберет какой-то (другой) общий принцип распределения Р, то каждый индивид в этом мире полу­чит не предельный вклад, а долю в соответствии с Р. Единогласное решение необходимо, потому что любой диссидент, поддерживаю­щий другой общий принцип распределения Р, переселится в мир, 1 населенный только приверженцами Р. В мире, где царит прин­цип предельного вклада, любой индивид, разумеется, имеет пра­во подарить часть своей доли другому, кроме случая (хотя трудно понят зачем это могло бы понадобиться), когда ых общии прин­цип распределения требует распределения в соответствии с пре­дельным вкладом и содержит оговорку, запрещающую подарки.

Таким образом, в любом мире каждый индивид получает свой предельный продукт, часть которого он может передать /фут которые в таком случае получают больше, чем их предельныи про-дукт, либо все единодушно соглашаются с каким - то другим общим принципом распределения. Вероятно, здесь уместно о™ что не все миры будут одинаково симпатичными; конкретныи прин­цип Р, который предпочитают все обитатели придуманного мира, может быть чудовищным. Наша воображаемая конструкция была создан чтобы сфокусироваться только на определенных аспек­тах отношений между индивидами.

Допускают ли конкретные детали конструкции существование не только бесконечного числа общин, требующих чгю-то при­сутствия, но и бесконечного числа кандидатов на присоединение к ним? Это было бы некстати, потому что на рынке с бесконеч­ным предложением и бесконечным спросом цена теоретически неопределима[53]. Но в нашей конструкции каждый индивид воображает конечное число других, которые будут жить в одном мире с ним Если они его покинут, он может придумать много дано их число также будет конечным. Первые люди, которые ушли, уже не В счет. Они не конкурируют с вновь прибываш будучи занятыми конструированием собственных миров. Хотя опреде­ленный верхний предел количества лиц, которых человек может напридумывать, отсутствует, ни в одном мире нет актуально бес­конечного числа людей, конкурирующих за долю в распределяе­мом продукте. А если придумать мир, в котором из-за внешних обстоятельств предельный продукт индивида низок, маловероят­но, что он там останется.

Существуют ли вообще стабильные миры? Вместо ассоциа­ции, в которой некий индивид получает свой довольно низкий вклад, этот индивид придумает другую ассоциацию, в которой его вклад будет выше, чем в первой, и покинет первую (сделав ее нестабильной). Рассуждая таким образом, не придумает ли он и не выберет ли для проживания ту ассоциацию, в которой его вклад (а значит, и оплата) будет наибольшим? Не населит ли каждый индивид свою ассоциацию сотоварищами, максимально ценящими друг друга? Существует ли какая-либо группа существ (превышающая одноэлементное множество), которые будут мак­симально ценить друг друга? Иными словами, некая группа G, такая, что для каждою члена х из G остальные, т. е. G — {х}, ценят присутствие х больше, чем ценила бы присутствие х любая другая возможная группа людей? Даже если такая группа G суще - ствует, существует ли такая (или иная) для каждого? Для каж­дого ли индивида существует какая - нибудь группа, максимально ценящая своих членов, членом которой является он?

К счастью, конкуренция не так уж остра. Нам не обяза­тельно рассматривать группы G, такие, что для каждого члена х из G остальные, т. е. G — {х}, ценят присутствие х больше, чем ценила бы присутствие х любая другая возможная группа. Нам достаточно рассмотреть группы G, такие, что для каждого члена х из G остальные, т. е. G — {х}, ценят присутствие х больше, чем ценила бы присутствие х любая другая возможная стабильная группа людей. Стабильная группа G — это группа максимальной взаимной оценки, в которой для каждого члена х из G осталь­ные, т. е. G— {х}, ценят присутствие хбольше, чем любая другая из возможных стабильных групп. Понятно, что такого тавто­логичного объяснения «стабильности» недостаточно; а сказать просто «группа, которая сохранится, из которой никто не эмиг­рирует» означает дать определение, слишком слабо связанное с понятиями теоретического характера, чтобы привести к ин­тересным результатам, например, к доказательству существо­вания стабильных групп. Исследователи в области теории игр столкнулись с похожими проблемами для стабильных коалиций и достигли лишь частичного успеха, а наша проблема теоретичес­ки более трудна. (На самом деле мы еще не ввели ограничений, достаточных, чтобы гарантировать существование стабильной конечной группы, потому что со всем, что мы уже сказали, сов­местимо предположение, что на какой-нибудь шкале измерений, выше некого и, доход, выраженный в единицах полезности [util­ity income] сообщества си членами, = и2. Если сообщество рас­пределяет полезность поровну, расширение будет происходить до бесконечности, при этом из каждого сообщества люди будут уходить в более крупное.)

Перспективы стабильных ассоциаций улучшаются, когда мы понимаем, что предположение о том, что каждый получает толь­ко то что ему дают другие, слишком сильное. Мир может дать индивиду нечто, что будет для него более ценным по сравнению с ценностью для других того, что они дают ему. Для индивида, например, самым важным может быть сосущест1Ювание с дру­гими и возможность быть частью нормальной сети общественных отношений. Другие могут дать ему это благO, не жфта по сути дела ничем. Таким образом, в одном мире индивид может полу­чить нечто более ценное для него, чем плата, которую он полу­чит от стабильной ассоциации, больше всех остальных ценящей его присутствие. Хотя они отдают меньше он получает больше. Поскольку индивид хочет максимизировать что он получает (а не то, что ему дают), ни один индивид не станет придумывать максимально ценящий его мир, населенный низшими сущест­вами, которые не могут без него жить. Никто не захочет стать пчелиной маткой.

Стабильная ассоциация не будет также состоять из само­влюбленных индивидов, конкурирующих за первенство по одним и тем же показателям. Она скорее будет состоять из разнообразных существ, блистающих разными талантами и даровани­ями; каждый будет получать выгоду от жизни с /Фям каж­дый будет источником пользы и радости для других дополняя их. Каждый индивид предпочитает жить в созвездии равных ему по мастерству и таланту, а не быть единственным светочем в окру­жении посредственностей. Каждый восхищдется чужой индиви­дуальностью, наслаждаясь полнотой развития в других людях тех возможностей и талантов, которые у него самого остались срав­нительно неразвитыми[54]

Представляется, что набросанная нами модель заслужива­ет детального исследования; она внутренне интересна, обещает глубокие результаты, представляет собой естественный подход к изучению темы лучшего из возможна миров, а также предоставляет возможности для применения наиболее развитых из числа теорий, занимающихся проблемами выбора, совершаемо­го рациональными агентами (а именно теории принятия реше­ний, теории игр и экономического анализа), инструментарий

которых должен дать существенные результаты в сфере полити­ческой философии и этики. Наша модель применяет эти теории, не только используя их результаты в области, для которой они были созданы, но и обсуждая ситуацию, иную по сравнению с той, которую рассматривали теоретики и которая на языке логики называется моделью теорий.