Война

Следует различать войну оборонительную и войну наступательную. В классическом варианте определение несправедливой войны пред­ставил Цицерон в тексте, названном «О государстве», с которым Новое время познакомилось по цитированным фрагментам (Ев­ропе Нового времени его неполную версию открыл ватиканский библиотекарь Анджело Маи/Angelo Mai/в 1822 г.). «Несправедли­вые войны — это такие войны, которые затевают без повода. По­мимо необходимости наказать врагов или отпора им, ничто войны не оправдывает». На пороге Нового времени различение характера войны приобрело вид именно войны оборонительной и наступатель­ной. Оборонительную войну первые теоретики прав народов такие, как Павел Влодковиц (Pawel Wlodkowic, около 1370- около 1435), Гуго Гроций (Huig de Groot, 1583-1645) называли справедливым деянием. Справедливые войны можно проводить только для защиты угрожаемых природных прав, доказывал последний в «Трех книгах о праве войны и мира»(1625), бестселлере тех времен. К таким войнам наступательная война не принадлежала.

Наступательная война была во многих аспектах ограниченной войной. По сравнению с войнами революционной и наполеоновской эпохи их размер был невелик. Они втягивали в свою орбиту отно­сительно немного людей: это была война оплачиваемых и наемных солдат (численность армии до смешного низка по сравнению с при­ближающейся эпохой массовых армий). Гражданское население не являлось мишенью военных операций. Время проведения опера­ций ограничивала техника: трудности снабжения и транспортировки означали, что военные действия продолжались, главным образом, летом и в дневное время. Низкий уровень ресурсов приводил к тому, что война была неслыханно дорогостоящим занятием, ее ведение существенным образом отражалось на уровне жизни подданных, поэтому ее надо было достаточно быстро провести и закончить. Цели войны также были ограниченными: сводились они к победе над войском противника или к тому, чтобы вынудить его капитули­ровать. Гражданское население бывало жертвой военных кампаний, но не их стратегической целью (нет и речи о целенаправленном его истреблении). Ангажированность не имела ничего общего с той яростью и страстями, какое им придала революционная идеология, а затем столкновения националистов.

Кроме того, существовали два существенных ограничения в сфере обычаев и идей, о чем напомнил Джон А. Неф в своем тексте «Война и человеческий прогресс: эссе об индустриальной

цивилизации» (JohnU. Nef, 1968). На пути к полному использованию достижений естественных наук стали: христианский страх перед на­казанием за причинение зла, подкрепленный сентенциями Открове­ния и господство ремесленной ментальности (изделие должно было отличаться элегантностью и красотой). Это только промышленная цивилизация принесла культ эффективности, полезности и уни­фикации своих материальных изделий. Улучшения материального быта стали главным проявлением духа прогресса, как это полагал Жан Антуан Николя де Кондорсе (Jean Antoine Nicolas de Condorcet, 1743-1794). Если мы добавим к этому прогрессирующую секуля­ризацию общественной жизни (отмеченную, например, Тюрго), то поймем —утверждает Неф — почему эти две преграды рухнули, открывая путь процессу «индустриализации войны». Начался он примерно за пятьдесят лет до французской революции.

Революционные, а затем наполеоновские войны отбросили практику ограниченной войны в небытие. Индустриализация войны решающим образом влияет на разъяснение форм связи между наци­ональными государствами. Национальные государства располагают национальными армиями, доходящими до миллионов человек, ко­торые оснащены мощной техникой уничтожения. Война становится делом народов, а не только властителей или военачальников. Майкл Говард (Michael Howard), замечательный американский историк войн, отмечает, что трудно в период до середины XX в. найти националь­ное государство (за исключением Норвегии), которое не возникло бы в результате войны, внутреннего насилия или сочетания этих двух факторов. Такие битвы, как Ваграм, Аустерлиц для французов или битвы Освободительной войны 1812-181 Згг. для немцев стали возможными только благодаря мобилизации народных ресурсов и благодаря действию народной воли.

Итак, следует помнить, что война является основным фактором формирования теперешнего созвездия государств в рамках междуна­родной системы. Более того, возникновение новых независимых го­сударств является результатом поражения или исчерпания ресурсов прежними колониальными империями во II Мировой войне. Затраты на поддержание имперского господства оказались выше возможных выгод. Достаточно посмотреть на послевоенный распад Британской империи (British Commonwealth)[6], чтобы понять, как изменяется международный порядок. Дело доходит до распространения понятия справедливой или оправданной войны; таковыми становятся войны за свободу и войны за национальное самоопределение.

Изменение характера конфликтов в современном мире, вызван­ное, с одной стороны, технологическими изменениями (в том числе, и ведения войны), а также опасностью «новых национализмов», которые Бенджамин Барбер называет силами джихада, породили потребность в коллективной безопасности. Ее организационным выражением явилась необходимость создания Организации Объ­единенных Наций в 1945 г.

Ядерное оружие коренным образом изменило взгляд на войну, а также и на способ проведения международной политики. С одной стороны, возникла новая формула — политика устрашения: решаю­щей стала угроза в виде обладания большим военным потенциалом, а не вероятности применения силы. В частности, угроза возможного применения атомного оружия поддерживала эту политику устраше­ния. Одновременно производство ядерных баллистических зарядов поставило под вопрос национальный суверенитет данной страны. Оно является одним из факторов формирования международной политики в глобальном масштабе. Как же можно говорить о суверен­ности государственных решений, когда в любой момент возможна массированная ядерная атака из любого места на Земле? Это рож­дает проблему построения систем мировой безопасности, которые по своей природе ограничивают национальный суверенитет; выводят нас из эпохи взаимной политической зависимости в эпоху мировой политики. В результате мы наблюдаем возникновение региональных, мировых пактов и, наконец, мировой системы безопасности.

Современный австралийский историк Джеффри Блейни (Geof­frey Blainey) на основании скрупулезного анализа конфликтов за последние триста лет пришел к выводу в книге «Причины войны» (1973), что война начинается тогда, когда два народа затевают спор о своей собственной силе, и выделил семь факторов оценки силы потенциального противника:

(1)военная сила и способность эффективного применения этой силы на потенциальном театре военных действий;

(2)оценка того, как поведут себя другие народы в случае воз­никновения войны;

(3)оценка степени внутренней солидарности и единства или внутренних раздоров и конфликтов в пределах собствен­ного общества, так же как и у политического противника;

(4)уровень знаний или забывания действительности войны

и страданий, являющихся результатом войны;

(5)национализм и иные формы идеологии;

(6)экономическое состояние государства и вытекающие из это­го способности проведения запланированной войны;

(7)тип личности и опыт тех, кто принимает решение о войне.