Кто такой гражданин?

Для классического мира политика была неотделима от понятия гражданина. Добродетель—это искусство надлежащего проживания жизни, в том числе, и прежде всего — политической активности: «|.. ,| изо всех благ души и тела добродетель совсем ничего не ставит превыше себя». Св. Августин говорит в трактате «О Граде Божьем»: «Итак, такая жизнь, которая использует добродетель и другие блага души и тела, без которых добродетель существовать не может, на­зывается счастливой жизнью». Счастливая жизнь является в то же время и общественной жизнью, в которой любят добродетели друзей, смотря на эти добродетели как на свои собственные, а кульминацией счастливой жизни становится участие в дискурсе на агоре. В клас­сическом мире продолжается дискуссия о характере добродетелей, а также о том, какие добродетели являются главными добродетеля­ми: справедливость, мужество или богобоязненность.

Аристотель различал три образа жизни, которые могут выбрать свободные, т. е. полностью независимые от житейских нужд, люди. Указанные три образа жизни связывает то, что они занимаются тем, что является «прекрасным», то есть, теми вещами, которые не являются просто необходимыми или всего лишь полезными. Он доказывал, что мы живем, для того, чтобы: радоваться телесным удо­вольствиям (то, что прекрасно, может потребляться — греч. hedone, лат. voluptas) \ посвятить себя делам polis (совершенство приводит к красоте поступков); вести жизнь философа, сосредоточиваясь на исследовании и размышлениях о вечных вещах (бессмертная красота).

Политическая жизнь (греч. Ыо$ро1Шко$) явно означало для Ари­стотеля область человеческих дел с упором на действие (греч. ргах!.?), необходимое для ее утверждения и поддержки. Греки, впрочем, раз­личали два типа власти: ту, что следует из права силы (греч. кгаШ), из возможности действия (греч. купоя), а также из возможности господства над другими (греч. с1е$ро1е1а). Политика могла осущест­вляться только в свободно выбранной форме политической органи­зации. «Однако есть определенная власть, которая осуществляется над равными себе по происхождению и свободными. Эту власть мы называем политической властью, а исполняющий ее должен учиться ей посредством того, что он ей подчиняется |.. ,| Отсюда происходит то удачное высказывание, что не может хорошо управлять тот, кто не научился сначала подчиняться. Следовательно, добродетель одних и других является разной, тем не менее, хороший гражданин должен обладать умением и вместе с тем способностью, как к подчинению, таки к управлению» (Аристотель «Политика»), В средневековье на­ступает постепенное отделение общественных дел от частной жизни (например, в институте монархической власти — лат. ге^тт).

Ситуация радикально меняется в XVIII в., когда становится автономной сфера управления экономикой, а также связанные с ней деятельность и проблемы. В результате, мы имеем дело с двумя зна­чительными феноменами. Первый из них касается жизни личности и гражданина. Резко отделяется сфера частной жизни, к которой относится также возможность обогащения. Всякая хозяйственная деятельность становится узаконенной в частной сфере. Зато граж­данская и политическая деятельность относятся к общественной сфере. Второй же, параллельный, феномен — это растущая заинте­ресованность политики в экономике. Целью государства становится обеспечение материального благосостояния, а потому экономическая сфера выходит на первый план. В результате мы видим, как возни­кает и приобретает значение политическая экономия.

Частная жизнь была, некоторым образом, «низкой и менее ценной», чем общественная жизнь. Немыслимо было, чтобы сво­бодный и полноправный человек мог посвятить себя только сохра­нению домашнего очага. Указанное разделение приобрело значение в современную эпоху; частная жизнь Нового времени так же резко противопоставляется общественной области (неизвестной древним, которые ее содержание считали частным делом) как тому, что яв­ляется политическим в собственном смысле. Это отражает триумф общества в Новое время, когда деятельность, связанную с домашним хозяйством и ведением хозяйства, допустили в публичную сферу как самые важные вещи. Форму частной жизни Нового времени определяет интимная сфера, описанная Руссо в «Новой Элоизе». Общество Нового времени характеризует дефицит политического отношения к индивидуальному существованию (X. Арендт «Чело­веческое условие»).

Поэтому термин «общественный» означает два явления. Все, что проявляется публично, может быть увидено и услышано как другими, так и нами самими. С этого времени политику трудно осуществлять, не учитывая общественного мнения. Во-вторых, общественным есть то, что является общим для всех нас и отличается от нашей «частной сферы», где каждый должен «возделывать свой собственный сад», — согласно знаменитому изречению Вольтера (Вольтеру как-то больше всего нравились прогулки по садам абсо­лютных монархов, где он мог сколько угодно морализировать за их счет). Поэтому оно связано с творениями человеческих рук, а также с делами, происходящими между теми, кто совместно населяет этот мир, созданный человеком.

То, что мы назвали возникновением общественной сферы, в истории совпало с преобразованием заботы о частной собственно­сти в заботу об общественной пользе. Общество стало организацией владельцев собственности, которые требовали защиты от публичной власти, чтобы накоплять еще большие богатства. Жан Боден выразил это уже Е XVI в: власть принадлежала королям, а собственность — подданным, так что обязанностью короля было отправление власти в интересах собственности подданных.

Понятие гражданина в Новое время оказывается заново вос­требованным в ходе американской революции и французской рево­люции. Американская «Декларация независимости» 1776 г. считает вслед за Джоном Локком неотъемлемыми права человека на «жизнь, свободу и стремление к счастью». И, учитывая эти гражданские сво­боды, к Конституции добавляется Билль о правах. Делом каждого гражданина является res publico — «общее дело». На этом основании образуется политический порядок, пишет Томас Пейн в «Здравом смысле», наиболее популярном политическом трактате времен аме­риканской революции. Французская революция приводит к тому, что гражданское общество становится синонимом политического общества. Рождение политической роли буржуазии символически отражает «Декларация прав человека и гражданина» 1789 г. («Все люди рождаются свободными и равными в правах», гласит ее первая статья), а также трактат Сийеса «Что такое третье сословие?»

Однако стоит отметить, что на континенте указанная проблема «создания гражданина» была более сложной, учитывая неизвестное англичанам или американцам амбивалентное отношение к среднему классу. В частности это видно из отношения к буржуазии. Удиви­тельно, что буржуй пользуется дурной славой у других, но также и его самого по себе обуревают необычайные сомнения относи­тельно политической роли, которой его наделила революция 1789 г. Франсуа Фюре (Francois Furet) посвящает первую главу «Истории одного заблуждения» этому странному расколу души представителя среднего класса: обида на себя самого и одновременно —презрение, выражаемое по отношению к аристократии и культуре. Это странно, поскольку средний класс в то же самое время играет большую обще­ственную роль в создании современности. «Таким образом, в полити­ке XIX в. возобладал компромисс двух миров, который должен был заглушить эхо того выстрела, каким явилось падение французского ancien régime (старый порядок). Bourgeois (буржуа — франц.) должен был смириться с неприязнью к нему аристократии и осуществлять власть совместно с ней или при ее посредничестве. Он должен был согласиться стать мишенью нападок литературы и искусства, должен был также перенести агрессивность своих потомков. Он живет в стра­хе перед толпой, но еще больше боится своего класса, чем народа. (Ф. Фюре. «История одного заблуждения. Эссе о коммунистической идее вХХв. »)

Однако принято считать, особенно при наблюдающемся со­временном идеологическом превосходстве либеральной демократии, что демократия и либерализм едины. Нет ничего более ошибочного, особенно если рассматривать историческое развитие либерального государства и либерализма как определенного течения политической мысли. Наиболее убедительно эту разницу на пороге современной эпохи выразил Бенжамен Констан (1767-1830). Этот французский либерал в знаменитом тексте, касающемся различий в свободе у древних и у современников, утверждает: «Мы не можем уже на­слаждаться свободой древних, которая заключалась в постоянном активном участии в коллективной власти. Зато наша свобода долж­на состоять в спокойном использовании частной независимости». И далее он определяет фундаментальные права, вытекающие из той свободы, какой обладает современный человек: «Для каждого из них это есть уверенность в том, что он не будет подчиняться ничему, кроме законов, что его невозможно ни задержать, ни посадить в тюрьму, ни убить или подвергнуть издевательствам каким-либо образом в результате произвольной воли одного или многих лиц. Для каждого из них это есть право выражать свои взгляды, выбирать себе занятие и выполнять его, распоряжаться своей собственностью или даже злоупотреблять ею, передвигаться без необходимости про­сить на это разрешение и давать отчет относительно мотивов и ходе путешествия. Для каждого из них это есть право собираться либо с целью обсудить свои дела, либо для отправления выбранного собой культа, либо попросту для проведения своих дней и часов способом, близким своим наклонностям и капризам. Наконец, для каждого из них это есть право оказывать влияние на отправление власти либо через назначение всех, либо части ее функционеров, либо через представления, предложения, которые те, кто управляет, должны в меньшей или большей степени принимать во внимание».

Вот таким образом в Новое время происходит раскол обще­ственной области на две сферы: частная сфера оказывается отде­ленной от сферы общественной. Внутри последней индивидуальные свободы получают институциональную гарантию. Это соотношение между частной и общественной сферой, впрочем, имеет иной харак­тер, чем в древности.

В Новое время публичная сфера не вырастает из опыта частной сферы, она только определяется каким-то образом через ограждение частной сферы от всевидящих глаз «постороннего» и от политиче­ских институтов. Общественная жизнь определяется непрерывны­ми публичными дебатами, которые касаются проблем, имеющих важность для уровня и характера политических услуг. Именно демократия привела к тому, что гражданское общество стало обще­ством дебатов.

«Фундаментом классической теории демократии XVIII в. был постулат всеобщности и равенства политических прав, прежде всего, избирательных прав |.. ,| Способности (также и политические)распре - делены повсюду, однако они не могут свободно развиваться по вине плохих общественных учреждений: отсутствия доступа к образова­нию, отстранения более бедных от политических прав» (Я. Вашке­вич. «Всеобщая история государственного устройства»).

Окончательным этапом является неминуемая, согласно Ток-Вилю, демократическая революция. Суверенность «народа», олице­творяющего всех граждан обладающих правом голоса (всеобщее избирательное право для белых мужчин, затем — для женщин), полностью воплощается в действительность. Все же, сочетание демократии (идеи всеобщности прав и идеи народа) и либерализ­ма (гражданских и политических свобод) оказалось непростым делом. Демократия окажется не только соразмерной либерализму, но и станет его естественным продолжением, если мы учтем ту по­литическую формулу, какой является суверенитет народа. «У нас есть, — пишет Норберто Боббио (]ЧогЬег1:о ВоЬЫо), — серьезная причина для предположения, что: (1) в настоящее время демократиче­ский образ действий необходим для защиты основных прав человека, составляющих фундамент либерального государства; (2) защита этих прав необходима для надлежащего функционирования демо­кратических процедур» (И. Боббио «Либерализм и демократия»). Политические права представляют собой наилучший способ защиты свободных прав и гражданских прав. Участие в голосовании является эффективным методом осуществления власти, если оно происходит в условиях свободы совести, печати, собраний, объединений. У ис­токов либерального государства принцип равенства записывается в конституционных нормах: равенства перед законом (например, в случае судебного процесса) и равноправия (каждый гражданин равен во всех правах, поименованных в Конституции).

В этих условиях зародилось понятие гражданина как индиви­дуума, наделенного естественными правами, которые он активно защищает через создание гражданского общества, а затем — по­литического сообщества. Поэтому ничего удивительного в том, что в настоящее время разгорелась дискуссия на тему уровня партиципации в общественной жизни, измеряемой среди прочего участием в выборах. Даже в стране столь активных граждан, как Соединенные Штаты, можно отметить систематическое падение интереса к поли­тике. С одной стороны, растет участие так называемых, независимых избирателей, которые проявляют политические симпатии в по­следний момент, с другой — ясно видно, как резко падает процент голосующих. Это дало повод к дискуссии о границах общественной сферы. Как соц-либералы — Бенджамин Барбер (Benjamin Barber) в «Сильной демократии», таки консерваторы — Джон Нейхауз (John Neuhaus) в «Открытой публичной сфере» — выражают обеспокоен­ность исчезновением общественной сферы. Наиболее убедительно демонстрируют это результаты количественных исследований, ка­сающихся постоянного падения числа людей, склонных участвовать в выборах.

Указанная взаимозависимость демократии и либерализма оказалась возможной и даже очевидной под влиянием опыта XIX в. в странах Европы и Северной Америки. Здесь можно отметить несколько путей перехода к демократии. Во Франции демократи­ческая политическая культура неразрывно связана с революцией. В Соединенных Штатах мы имеем дело с автономным процессом «демократической революции» в первой половине XIX в., начиная с президентства Эндрю Джексона. Следует также вспомнить мелио­рационную (т. е. политика, направленная на постепенное улучшение чего-либо с помощью серии последовательно проводимых мероприя­тий, от латинского meliorare —улучшать), британскую, голландскую или канадскую модели.

Либеральная демократия — это не только демократические политические институты, но также и активный гражданин. Без граж­данского общества конструкция, называемая демократией, является только лесами. Она должна быть обустроена с помощью постоянной активности, а также непрерывных дебатов о жизненных проблемах, касающихся общественной сферы. Например, дискуссии о бюджете выявляют отношение к таким фундаментальным вопросам, как раз­мер социальной опеки, связь между экономикой и государством ит. д. Таким образом, мы касаемся вопросов политической культуры

и гражданского воспитания, без которых либеральная демократия становится пустым звуком (а1хара).

Это объясняет ожесточенные дискуссии об условиях, необходи­мых для появления и укрепления демократии, ибо демократия — это не стабильное состояние, но динамический процесс нивелирования индивидуальных человеческих точек зрения и осуществления про­цедур (правил), записанных среди принципов функционирования политических институтов. Именно поэтому Терри Л. Карл и Филипп К. Шмиттер подробно перечисляют 11 черт, отличающих облик де­мократии, и вместе с тем, необходимых для ее существования:

(1)объем общественного взаимопонимания;

(2)политическая партиципация;

(3)доступность государственных должностей;

(4)политическая ответственность;

(5)применение принципа большинства;

(6)степень суверенности парламента;

(7)объем власти партии;

(8)уровень плюрализма;

(9)пространственное распределение власти;

(10)сила президентской власти;

(11)уровень равновесия исполнительной и законодательной власти.

Для сравнения: американский социолог Роберт Даль в своем описании практических измерений демократии, называемой им по­лиархией, перечислил четыре элемента:

(1)свободные и честною выборы;

(2)гарантирование и соблюдение свободы объединений;

(3)свобода слова;

(4)альтернативные источники информации.

В этих попытках определения динамического гражданского и политического строя, который создает демократия, отчетливо видно совместное проявление либеральных и демократических элементов.

Гражданское измерение демократии позволяет среди прочего истолковать заметное падение популярности политических пар­тий (в шестидесятые годы появились положения об исчезновении партийной системы). Внимание политологов сосредоточилось на внеинституциональных, коллективных формах выражения своих политических убеждений. Гражданское общество в рамках так на­зываемой, «Новой политики» ищет иные, чем формальные полити­ческие организации, способы реализации своих интересов.

Такое положение выдвинул Рональд Инглхарт (Ronald Inglehart) в работе «Модернизация и постмодернизация. Культурные, эконо­мические и политические изменения в 43 обществах». Благодаря экономическому чуду послевоенных лет, а также возникновению «государства благосостояния» мы имеем дело с новым этапом истории, приводящим в конце концов к приоритету тех ценностей, которые называют «постматериальными». На основании многолет­них исследований Инглхарт обнаруживает изменения от поколения к поколению в выборе ценностей и фундаментальных социальных норм. Материальные блага, связанные с биологическим выжива­нием и удовлетворением потребности в безопасности (стабильная экономика, экономический рост, поддержание порядка, мощные вооруженные силы), уступают место постматериальным ценностям: меньшая степень анонимности общества, больший упор на усло­вия труда, большая заинтересованность политикой, перевес идеи над деньгами, свобода слова, более красивые города.

Указанное изменение ценностей приводит также к смещению предметного поля политических дискуссий. Приоритетом (вместо развития любой ценой) становится цена (для окружающей среды) экономического роста. Классовые конфликты замещаются кон­фликтами, касающимися культурных вопросов или качества жизни. В результате указанного смещения появляется новое измерение по­литического конфликта, отражающее поляризацию материальных и постматериальных предпочтений. Первые выражались в конфлик­те между правыми и левыми силами по вопросам собственности и распределения доходов, что выявляло социальную базу обеих сил. С исторической точки зрения, левые поддерживали рабочий класс, правые же — средние и высшие классы. В настоящее вре­мя поддержку левым силам все охотнее оказывает средний класс, апеллирующий к постматериальным ценностям, тогда как «Новые правые» завоевывают для себя рабочий класс. В подтверждение данного тезиса достаточно только привести результаты парламент­ских выборов в Австрии в 1999 г., где успех «Новых правых» Иорга Хайдера (Joerg Haider) явился результатом указанного смещения симпатий рабочего класса.

Более того, до настоящего времени политическую сцену опи­сывали на основании горизонтального конфликта левые-правые. Тем временем, в политике произошли глубокие изменения — утверждают сторонники положения о специфическом характере постмодернизации. Появились проблемы защиты окружающей среды и вместе с ними движения зеленых. Но этим не кончилось. «Зеленые» пытаются структурировать общество иным образом, чем в промышленную эпоху. Это означает поддержку ими дви­жений за разоружение, за эмансипацию женщин, требований лес­биянок и гомосексуалистов, гражданских прав для иммигрантов. С другой же стороны, так, как это происходит в случае Германии или Франции, появляются ксенофобские движения, основанные на традиционалистских ценностях. Так, если бы мы посмотрели на политическую сцену Германии, то, с одной стороны, замети­ли бы на ней традиционное, горизонтальное разделение: постком­мунисты, социал-демократы, свободные демократы (либералы), христианские демократы, а с другой стороны, новое, вертикальное разделение: определенное сверху через политическую програм­му (апеллирующую к постматериальным ценностям) от зеленых до республиканской партии внизу. Появление таких политических проблем вынуждает традиционные партии реконструировать свои программы так, чтобы перехватить, например, электорат республи­канцев. В результате дело доходит до таких политических маневров, как, например, поправка к немецкой Конституции, имеющая целью ограничение наплыва иммигрантов (клаузула, гарантирующая право убежища, была пересмотрена в 1993 г.). Описанные новые полити­ческие проблемы, некоторым образом, «транслировались» в страны Центральной и Восточной Европы: например, значительная финан­совая поддержка движения за эмансипацию женщин американскими или немецкими феминистками.