Делегитимация политической системы

Займемся теперь различными формами и проявлениями «эрозии» по­литической системы, что связано с отсутствием согласия на опреде­ленный тип полномочий политической власти или отказа принимать данную политическую группу. В работах о возможном «прерывании непрерывности» (традиции) политического или даже общественного порядка появляется множество определений (позаимствованных из различных языков). Итак, мы говорим о путче (нем. Putsch), бунте (франц. revoke) государственном перевороте (франц. coup d4etat), вос­стании (англ. rebellion), здесь жители Южной Америки употребляют термин pronunciamento. Есть, наконец, латинский термин revolutio (оборот). Лишь у итальянских мыслителей эпохи ренессанса резкое политическое изменение получают название rivoluzione. А ведь восстание (инсуррекция) — это также насильственное — в смысле применения насилия — сомнение в политическом строе. Добавим к этому еще гражданскую войну, и картина перестает быть ясной. Как же это происходит, что появляются противостоящие правящему классу политические элиты (контрэлиты), обладающие конкуриру­ющей концепцией политического и общественного порядка?

Путч и государственный переворот принадлежат к разновид­ностям политического переворота. Название государственного пере­

ворота «зарезервировано обычно для переворота, который является делом людей из аппарата власти, или самих правящих» (Я. Башкевич «Равенство, свобода, собственность»). Примером может служить попытка переворота в правовом поле —июльские ордонансы (коро­левские указы — прим. перев.) 1830 г. французского короля Карла X, или уже классический переворот президента Луи Бонапарта 1851 г. В свою очередь, путч является делом политических аутсайдеров: марш на Рим «чернорубашечников» в октябре 1922 г. или неудачный путч Каппа в Германии в 1923 г. Путч и государственный переворот изменяют персональную расстановку в рамках правящего класса.

Мятеж и бунт отличают от революции отсутствие организации, а также упорядоченного видения перемен. Мятежникам удается на­рушить существующий правовой и политический порядок, но им не удается организованным способом положить начало новому типу правления. А для этого необходима конкретная программа перемен и сопутствующая ему утопия — концепции нового «переустройства мира».

Для характеристики революции воспользуемся, в свою очередь, определением Чарльза Тилли: «|...|«революция— это перемена

у руля правления в государстве, совершенное с применением силы, когда как минимум две группировки выдвигают противоположные претензии на власть, и каждая из них имеет за собой значительное количество граждан, готовых поддержать их требования». Соглас­но нему, для революции складывается революционная ситуация и революционный перелом. Революционная ситуация (термин, по­заимствованный у Льва Троцкого) приводит к распылению власти. С революционным переломом мы имеем дело тогда, когда правящая команда теряет контроль над государством и уступает место новой коалиции. Поэтому мятеж или овладение всем государством, связы­вается с переменой правительства (с революционным переломом), но в его основании совсем не должен лежать фундаментальный распад политических структур (революционная ситуация). В ка­честве непосредственных причин революционной ситуации Тилли приводит:

(1)появление претендента или коалиции претендентов на власть в государстве или в его части;

(2)поддержка их претензий значительной частью граждан;

(3)неспособность или отсутствие воли у правящих лиц раз­громить угрожающую им и конкурирующую с ними коалицию и/или дискредитировать их принципы в глазах общества;

К непосредственным причинам революционного перелома он относит:

(1)распад правящей команды;

(2)овладение армии революционной коалицией;

(3)пассивность или предательство вооруженных сил режима;

(4)взятие под контроль государственного аппарата революци­онной коалицией.

Для упорядочивания этой необычайно обширной проблемы дестабилизации и резкого политического изменения представим четыре модели революционной действительности: синдикалистскую, марксистскую, бринтоновскую и модернизационную.

Анархисты и за ними анархо-синдикалисты понимали револю­цию как спонтанный революционный порыв. Он возможен только тогда, когда массы будут к этому готовы. Это произойдет в резуль­тате возмутительной социальной несправедливости, а также есте­ственного чувства справедливости, которое присуще людям. Сама революция является, однако, сверхчеловеческой силой, над которой человек никоим образом не может господствовать, ни тем более ее спланировать и вызвать. Отец анархизма, француз Пьер Прудон писал в 1851 г. в работе «Мысли/о /всеобщей революции еЛТАв.» «Революция является силой, над которой ни одна другая сила, ни бо­жественная, ни человеческая не может добиться превосходства; ее сущностью является то, что она усиливается и растет в результате сопротивления, на которое наталкивается. Можно руководить, мож­но размышлять, можно замедлять бег революции... Никогда нельзя ни предотвратить революции, не обмануть ее, нельзя ни извратить ее, ни тем более победить. Чем больше подавляешь ее, тем более возрастает ее напряжение, а ее сила становится непреодолимой!...|. Как античная Немезида, которую не могли тронуть ни просьбы, ни угрозы, революция продвигается вперед неодолимой и мрачной поступью, среди цветов, которые ей бросают ее последователи, в крови своих защитников и по трупам своих врагов».

Признание революционных процессов спонтанными актами полностью разделяло анархистов и Карла Маркса, а потом марксист­ских теоретиков революции, особенно Владимира Ильича Ульянова. Это четко видно в известном письме Прудона Марксу, бывшем от­ветом на предложение сотрудничать, в котором он предостерегает Маркса, чтобы тот не пошел по следам Лютера, создавая из «ре­волюции» новой догматической религии, и из «революционного движения» новой разновидности авторитета. Прудон отказался от идеи централизованного руководства в революционной борьбе и диктатуры пролетариата под водительством избранных людей, как пути реализации утопии — гармонического внеполитического объединения. «Покажем миру пример мудрой терпимости. Однако, раз уже мы стоим во главе движения, не будем превращаться в вож­дей новой нетерпимости, не будем стараться быть апостолами новой религии, даже если это религия логики, религия разума|...(. А когда мы выложим последний аргумент, начнем, если будет нужно, заново дискуссию со всем красноречием и иронией. На таких условиях я бу­ду счастлив иметь возможность присоединиться к твоему обществу. Если такое невозможно, то ничего не поделаешь!»

Модель революции, созданная Карлом Марксом была намно­го более сложной. Действительно, он соглашался с положением, что без создания революционной ситуации не может быть и речи о революционном захвате власти, однако сам революционный процесс (революция является для марксистов — по примеру якобинцев — процессом), хоть он и стихийный, требует подготовки. Таким образом, требуется революционная стратегия: следует создать революционную ситуацию и организовать политические средства для достижения революционного результата, поскольку существуют движущие силы революции, или революционные классы, активно действующие большие человеческие массы. Такой движущей силой была буржуа­зия, а будет авангард рабочего класса в виде партии «нового типа», большевиков, пишет Ленин в тексте 1903 г. «Что делать».

Необходим также революционный проект, «это представление крупных общественных сил (а не только индивидуумов) о целях, задачах и границах революции. Проект это меньше, чем программа, потому что у него нет такого подробного, конкретного характера, но и больше, чем программа, потому что он охватывает широкий горизонт, представляет смелые альтернативы тому, что было (Я. Баш­кевич «Свобода, равенство, собственность»).

Согласно Крейну Бринтону (Crane Brinton), «анатомия революции» (в произведении с этим названием) выглядит совсем иначе. Для ре­волюционной ситуации существуют внутренние ограничения, хотя сама революция является, своего рода, лихорадкой, которая приводит к нарушению социального равновесия. Бринтон пытается создать по­нятийную схему революционной ситуации. К ней приводят чрезмерные экономические тяготы (в том числе, чрезмерное налогообложение и от­сутствие четких правил), а правительство, запутавшееся в различные социальные контексты, перестает быть эффективным. Еосударство неприкрыто поддерживает определенные экономические интересы, что порождает групповые и классовые антагонизмы (особенно, низших классов относительно правящего класса); блокируются пути карьеры для новых талантов. Люди, которые ищут престижа и социального статуса, находят цель жизни в критике социального порядка. Здесь Бринтон показывает, какой силой обладают идеи при подготовке рево­люции. При этом происходит «трансферт лояльности» интеллектуалов, которые приступают к созданию образа нового политического порядка, а также начал нового государства. Более того, традиционный правящий класс переживает кризис уверенности в своих силах (правящий класс перестает выполнять свою властную функцию). Наконец, происходит отделение экономической власти от политической и от социального престижа. Эта утрата статуса необычайно чувствительна для правя­щего класса. Все обусловленности революционной ситуации не знает простого преобразования в результаты. Бринтон показывает, что чем революционней ситуация, тем менее революционны результаты.

Теда Скоцпол (Theda Skocpol) в своей модели революции соз­дает сравнительное исследование трех революций Нового времени: во Франции, России и Китае, то есть в модернизующихся обществах аграрной бюрократии. «Социальные революции во Франции, Рос­сии и Китае происходили на ранней стадии глобального процесса модернизации, в обществах аграрных бюрократий, которые были включены в область международной деятельности, где доминирова­ли более развитые в экономическом отношении страны».

Принципиальным для ее модели является ответ на вопрос: «Почему во Франции, России и Китае некомпетентность военно­административных аппаратов породила социальные революции?» Она приходит к выводу, что «все входящие в процесс модернизации аграрные бюрократии отличали две черты: недовольство крестьян и внешнее давление, вытекающее из успехов глобальной модерни­зации. В случае Франции, России и Китая успехи революции вытекали из кризиса, вызванного параличом администрации и во­енных аппаратов Результатом великих социальных революций явилось укрепление и рационализация центральной государственной власти» Это последнее положение Скоцпол является, в конце концов, явным заимствованием из «Старого порядка и революции» Алексиса де Токвиля.

При этом случае следует вспомнить рассуждения польского демократа о видах революции. Вот Ян Канты Пдолецкий (Jan Kanty Podolecki) в тексте, написанном под впечатлением Весны народов «Что такое революция и каково ее положение» (1849) различает три типа революции: политический, социальный и национальный. Они одновременно являются стадиями «созревания» революции, перехода от революционной ситуации к ее последствиям. «Падет все, что из мира насилия и бесправия осталось. Наследство это опирается на трех подпорках, революции сейчас заняты их вы­корчевыванием. Это, так называемые, права: завоевания, власти и собственности; революции против них, поэтому называются на­циональными, политическими и социальными. Несмотря на разные названия они однородны, поскольку исходят из одного принципа, из принципа справедливости и к одной стремятся цели, которая суть справедливость и ее осуществление. Так же революции раз­ражаются для принципа справедливости, как и реакция сражается на стороне бесправия. Но чтобы в тайном слиянии душ святое дело построения нового мира начать, чтобы, как бы мы сказали, истребовать от нас идеи, затрагивающие народ, должен Запад свои революции чисто сделанные, идеальные и противоречивые довести до конца. Германия должна сокрушить политическую тиранию, Франция — тиранию капитала».