Особенности российского менталитета и возможности демократического обустройства России

«Сегодня везде, от студенческой аудитории до серьезных научных конференций, ощущается дефицит понимания того, что произошло и происходит в стране. Для миллионов «простых людей» России и сами реформы, и особенно их последствия оказались неожиданными», - говорит Р. В. Рывкина, автор книги «Экономическая социология переходной России. Люди и реформы».

«Российское общество, которое пришло на смену советскому обществу, оказалось совсем не таким, какого ожидали реформаторы, к какому стремилось население страны. Никто не ожидал ни богатеющих за счет своих преступлений государственных чиновников, ни «отстрела» бизнесменов и журналистов, ни жульнических «пирамид» АО МММ, ни замерзающих северных поселков, ни беспризорных детей... Мы думали, что все будет иначе: претерпев 2-3 года «шоковой терапии», начнем жить, как в какой-нибудь Швеции или Норвегии. Теперь ясно, что эти ожидания были по-детски наивными».

Ставя далее вопрос о том, что же было причиной этой наивности, Р. В. Рывкина вполне справедливо замечает: «Причиной было незнание всеми нами того общества, в котором мы жили в СССР, непонимание того, куда может привести его ускоренная либерализация. Именно из-за незнания всего этого реформаторы не предвидели, как поведет себя российское общество в условиях свободы, как оно среагирует на либерализацию экономики».

Иначе говоря, речь идет о непознанном массовом сознании россиян, том, что связано с такой категорией, как «национальный характер», что в самом широком смысле охватывается понятием «национальный менталитет».

Понятие менталитета как социально-психологической категории

Под понятием «менталитет» (от лат. mentalis - ум, мышление, образ мыслей, душевный склад) имеются в виду исторически сложившиеся, стабильные и органические как экологическая структура (природная географическая среда), глубинные пласты национального самосознания и психики, образ мысли и действия людей, играющие в каждом народе своеобразную роль «консерванта» его национальной самобытности и аутентичности. Это незыблемый фундамент присущего народу своеобразия индивидуального и массового мировосприятия, мироощущения, мировоззрения и, конечно, поведения, корневая система общественного духа и бытия, пересадить которую на иную почву или кардинальным образом изменить нельзя.

Взаимодействие менталитета и внешних воздействий сродни механизму взаимодействия пружины и внешнего давления.

Сжиматься пружина может медленно или быстро в зависимости от силы этого давления, но если давление ослабевает или исчезает вовсе, пружина выпрямляется и все возвращается на круги своя.

Важно учесть, что ментальные реакции этноса на внешние воздействия находятся в прямой зависимости от того, в каких условиях осуществляются общественные преобразования. Одно дело - условия эволюции, т. е. естественноисторического поступательного развития, когда новое зарождается в недрах старого и, постепенно отрицая его, тем не менее, всегда несет в себе его глубокий отпечаток. И совершенно другое дело - условия революции, когда новое внедряется в жизнь насильственно, посредством уничтожения взращенного эволюцией старого.

В первом случае (т. е. в условиях эволюционного развития) рынок и рыночная политическая демократия как бы выводятся (вырастают) из менталитета нации, что придает рыночным реформам своей особый национальный колорит. В этих условиях рынок и менталитет сосуществуют если и не в полной гармонии, то, по меньшей мере, на принципах взаимной терпимости.

Во втором случае (т. е. в условиях революции) ситуация складывается совершенно по-другому. Здесь рынок по отношению к национальному менталитету выступает «чужеродным телом», своего рода «имплантантом», который путем «открытого хирургического вмешательства» (по приказу сверху) пытаются вживить в общественный организм. В этой ситуации менталитет чаще всего начинает играть роль механизма отторжения. И как результат эффект от «операции» нередко оказывается не таким, каким ожидался.

Именно по второму сценарию развиваются события в современной России. И все попытки ее рыночной «вестернизации» в том виде, в каком они осуществляются до сих пор, все в большей мере наталкиваются на растущее сопротивление нашего «евразийского» менталитета. Последний не очень-то вписывается в привычные практики и базовые ценности евро-американской цивилизации и (по отношению к ним) носит преимущественно антирыночный характер.

Соотношение психологии индивидуализма и коллективизма

В основе западной рыночной экономики и политической демократии лежит индивидуалистическая психологическая ориентации с жизненным принципом: «Каждый сам за себя, один Господь Бог за всех». Российскому сознанию такой индивидуализм в целом чужд, и вместо самостоятельного (построенного на личной ответственности и риске) «плавания в бурном море житейской стихии» люди отдают предпочтение жизни в «тепле коллектива». Это не что иное, как закономерный результат трехвекового монгольского ига, жесточайшего в мире крепостного права, того, что позади у россиян община и колхозы, артели и бригады, где царил, в сущности, уравнительный подход. А чувство социальной справедливости веками основывалось на понятии об общем благе. И сообща, всем миром решались вопросы землеустройства и землепользования.

Очевидно, что эта многовековая привычка жить не каждый сам по себе, а «всем миром», обусловливает доминанту в массовом сознании и поведении не индивидуалистической, а сугубо коллективистской психологии, в рамках которой на первое место ставят не личные, а групповые (общественные) интересы. Живя в коллективе, человек приучается к тому, чтобы не выделяться и не высовываться, не забегать вперед, а быть как все. Если же он нарушает это неписаное правило, начинает «умничать» и «гнуть свою линию», то коллектив его отторгает и ставит крест на его карьере.

Сказанное, конечно, не означает, что индивидуализм как прак - тически-поведенческая ориентация людей в России вообще отсутствовал. Он существовал и до революции, и в годы социализма, будучи обусловленно уже хотя бы тем, что в отличие от общественной жизни, которая знала только предписываемые партией-государством формы, у советских граждан все же было право на личную собственность (имущество) и частную семейную жизнь.

В то же время это был не индивидуализм в его либеральном толковании и смысле, т. е. не как право личности на самореализацию и самоактуализацию в условиях гарантируемой государством и равной для всех свободы. Это был так называемый «адаптационный индивидуализм», в рамках которого человек, преследуя свои цели, приспосабливается к правилам игры системы или изобретательно обходит их, но при этом неизменно демонстрирует свою преданность этим правилам, маскируя тем самым свое подлинное субъективное «я». Этот индивидуализм, который базировался, с одной стороны, на таком древнейшем человеческом инстинкте, как стремление к сохранению жизни, с другой - на атомизации общества посредством страха перед тоталитарной властью. В условиях, когда лояльность по отношению к государству была возведена в ранг основного критерия оценки личности, а доносительство на «нелояльных» - в ранг государственной добродетели, тотально зависимые от власти граждане не могли не превращаться в недоверчивых по отношению друг к другу одиночек, которые на людях были такими, какими требовала система, а вне сферы общественного контроля - самими собой.

Что касается постсоциалистического индивидуализма, развивающегося в рамках рыночных реформ и института частной собственности, то для одних (старших поколений) он принимает форму «боязливого», пассивно адаптационного индивидуализма, и поведение людей в его рамках сродни поведению «прирученных зверей», которых всю жизнь продержали в клетке и внезапно выпустили на свободу. Для других (младших поколений), не знавших этой жизни в клетке, когда разрушаются частнособственнические ориентиры и инстинкты, этот индивидуализм принимает очень часто формы агрессивного поведения по принципу «съешь ближнего, ибо ближний съест тебя», т. е. этот индивидуализм асоциален.

Засилье психологии «маленького человека»

Одной из выпуклых «антирыночных» черт отечественной ментальности является доминанта, если и не совсем рабской, то сугубо подданнической психологии «маленького человека», убежденного в том, что от него в этой жизни ничего не зависит. Он воспринимает окружающий мир, в том числе и государство с его политикой силы, как предопределяемую кем-то свыше реальность, изменить которую он не в силах.

Эта массовая психология «непротивления злу и насилию», проявляющаяся в таком поведении, как политическая пассивность и абсолютная индифферентность (полное безразличие) людей ко всему тому, что происходит в политической сфере, представляет собой вполне закономерный результат многовековой истории авторитаризма и тотального поглощения общества государством. Задолго до Октября 1917 г. власть имущие в России правили страной, отчуждая народ от политики, лишая его каких бы то ни было легальных каналов и возможностей влияния и контроля в этой сфере, в т. ч. права выбирать себе правителей и смещать тех из них, которые не оправдали доверия.

У нас особый тип общества, которое следует характеризовать как «зрительское» общество - с установкой на то, чтобы наблюдать, а не участвовать в том, что происходит в политике. И то, что русский народ был и остается одним из самых аполитичных народов мира, особо наглядно подтвердили события августа 1991 г. и октября 1993 г. В эти тревожные для страны дни и часы громадное число россиян оставалось совершенно равнодушными и к законно избранному президенту, и к заговорщикам, и к конституции (август 1991 г.), и к тем, кто защищал, и кто штурмовал Белый дом (октябрь 1993 г.).

Харизматический тип общественного сознания,

Речь идет о преобладании вождистских ориентаций, того, что психологи называют «вождистским синдромом». В отличие от легитимности власти в западных странах, которая носит деперсонифициро - ванный (структурный) характер, т. е. основана на доверии граждан к устройству государства и его институтам, в России эта легитимность всегда была и остается поныне личностной. Именно поэтому «политический интерес» основной массы россиян традиционно концентрируется не на государственных и партийно-политических учреждениях и структурах, которым народ традиционно не доверяет, а всецело на конкретном лидере-вожде как волевой и сильной личности.

Отсюда, говоря словами В. И Ленина, «наивное доверие к восклицаниям и выкрикам, к заверениям и клятвам заинтересованных лиц». Отсюда же поразительная способность поддаваться внушению, покупаться на обман (обещания «манны небесной»). А затем, когда обман обнаружен, воспламеняться лютой ненавистью к объектам былой всенародной любви.

«Долой!» - этот предельно лаконичный призыв следует отнести к числу самых любимых массой на Руси - массой, которая в предбунтарском или бунтующем состоянии, иррациональным образом (через погромы и обильное пролитие «барской крови») чаще всего выражает, будучи «доведенной до ручки», свой активный социальный протест.

Неразвитость способности к самоорганизации

В стране на уровне массы отсутствует сколько-нибудь развитая способность к самоорганизации и гражданской самодеятельности как результат все того же тотального отчуждения народа от политики и общественной деятельности, непризнания за ним права на групповую организацию и защиту своих интересов, в рамках которого могло бы формироваться гражданское общество. Хотя такое право сегодня декларируется конституцией, подавляющее большинство простых россиян по-прежнему неорганизованы, послушны государству и стоят вне общественных объединений, движений, партий и т. д. Более того, деятельность последних чаще всего воспринимается как бессмысленный, запутывающий и усложняющий действительность фактор.

В этой повальной неорганизованности, несомненно, сказываются последствия осуществленной социалистическим режимом ато - мизации общества и его превращения в муравейник, где кишат одиночки, а также последствия беспощадного уничтожения в течение первых 40 лет большевистской власти всех думающих, активных, способных протестовать людей, в силу чего возглавлять активные социальные протесты в России сегодня просто некому. Говоря словами В. С. Высоцкого, «настоящих буйных мало, вот и нету вожаков».

И хотя в стране нет недостатка во всякого рода партийных и околопартийных общественных структурах и организациях, все они (за редким исключением) представляют собой сугубо персонифицированные верхушечные образования. В деятельности партийных «штабов» на первом месте стоят личная выгода и притязания на самую высокую власть в системе их амбициозных лидеров, но никак не общественная польза и забота о народном благе.

Даже КПРФ, самая массовая и хорошо организованная «левая» политическая партия, несмотря на радикальную позицию ее руководства и причисление себя к «непримиримой оппозиции», давно уже стала системной партией, склонной, скорее, договариваться с режимом, идти на компромиссы, чем последовательно отстаивать и защищать интересы народа.

Следствием этой неорганизованности и является, если воспользоваться словами А. И. Солженицына, массовая среди россиян «беспомощность и покорность судьбе, превосходящая все разумные границы».

Низкий уровень правового и политического сознания

В России, говоря словами В. А. Гиляровского, традиционно были и все еще остаются «две напасти: внизу - власть тьмы, а наверху - тьма власти». И подавляющее большинство людей не имеет элементарных современных политико-экономических и политико-правовых знаний.

Абсолютно не отвечает требованиям реальной демократии и низкий уровень правовой культуры россиян, в которой выступают, с одной стороны, правовой фетишизм, т. е. восприятие законов как панацеи от всех бед, с другой - правовой нигилизм, т. е. игнорирование законов, которые для того только и существуют, чтобы их обходить.

Страна живет как бы в двух параллельных мирах: в мире фантомной (призрачной) легитимности, где вроде существуют, но не действуют ни закон, ни суд, ни прокуратура (действуют, порой по отношению к «массе», но не к «сильным мира сего» - для них «закон что дышло: куда повернули, туда и вышло»), и в мире кулачного права, права сильного. Это вполне объяснимо, если учесть, что в России созданное законодательным путем право всегда представляло и поныне представляет собой не выражение сознания и традиций народа, как в других странах Европы, а произвольное творение само - держного властителя (царя, генсека, президента).

По этой причине право в России воспринимается не как правовое убеждение («закон есть закон»), а как принудительное право, как навязанная сверху и чуждая народу государственная воля, за которой скрывается эгоистичная воля правящей элиты, всепоглощающей государственной бюрократии.

Конфронтационность и «социальный дальтонизм»

Не соответствует демократическому укладу и образу жизни и такая черта российской политической культуры и ментальности, как конфронтационный тип общественного взаимодействия, нетерпимость к инакомыслию и «инакодействию», отсутствие установки на компромисс и поиск консенсуса. Подавляющее большинство людей вне зависимости от их социального статуса не различают полутонов и видят мир исключительно двухцветным - через дихотомию «свой - чужой», живя по принципу «кто не с нами, тот против нас».

Неслучайно, вся история советской власти - это история ее перманентной (непрерывной) борьбы: борьбы с врагом внутренним и внешним, и с блоками, фракциями, уклонами в собственных рядах, и с родимыми пятнами капитализма, и с «диссидентами», «отказниками», «подписантами» и т. д. Даже труд и тот принимал форму неустанной борьбы - битвы за металл, за хлеб, за план и пр.

И сегодня (в рамках этой унаследованной от прежних времен конфронтационной ментальности) общественная жизнь в России по - прежнему далека от толерантного отношения людей и организаций друг к другу. Она пронизана всякого рода противостояниями и «разборками» как в политике, так и во всех других сферах (экономической, социальной, национальной, религиозной и т. д.).

При этом любая уступка воспринимается не как акт доброй воли, имеющий своей целью продвижение к взаимоприемлемому решению, а преимущественно как проявление слабости со всеми вытекающими отсюда действиями, направленными на «дожимание» противника. И нет ничего удивительного в том, что тот же рынок в России предстает пока не как место обживания и мирного сосуществования разнородных (конкурирующих друг с другом) экономических сил, а как поле боя, число убитых на котором в прямом смысле этого слова исчисляется уже десятками тысяч человек.

Преимущественно через призму этого двухцветного восприятия мира смотрят в России и на политику, сводя ее суть и основное содержание исключительно к борьбе за власть. Но политика - это организация человеческих отношений таким образом, чтобы вовлеченные в нее люди могли успешно решать свои - личные и общие - проблемы. Борьба же относится к издержкам подобной конструктивной деятельности, и чем больше борьбы в политике, тем она неэффективнее, тем дальше от действительного решения проблем.

С этим же обстоятельством связано непонимание того, что помимо различных слоевых, групповых и корпоративных интересов в обществе есть нечто, возвышающееся над ними. Это нечто порождается общей для всех россиян средой обитания и охватывается понятием общенационального, общегосударственного, общенародного интереса, который включает обеспечение таких непреходящих общих ценностей, как национальная безопасность и независимость (реальный суверенитет), экономическое благосостояние и развитие, свобода и конституционный порядок. Если демократия открывает широкий простор свободной игре сил, то необходимо, чтобы эти силы подчинили себя некоторому высшему началу. Свобода, отрицающая начала связи и солидарности всех членов общества, рано или поздно приводит к самоуничтожению и разрушению основ государственной жизни.

Сказанное особенно актуально для нашей страны. Если в ближайшее время не будет достигнуто общественного согласия по базовым ценностям постсоциалистического развития и три основных субъекта общественной жизнедеятельности - государство, бизнес и народ - не перестанут враждовать друг с другом, то России как великой и процветающей державе грозит исчезновение с политической карты мира.

Строительство демократии в России - дело нескольких поколений

Можно было бы и дальше продолжать этот анализ далеких от демократии черт российской политической культуры и ментальности, но и изложенного достаточно, чтобы заключить: построить цивилизованный рынок и демократию в России гораздо сложнее, чем установить диктатуру. Диктатура, которую в свое время установили большевики, только произошла из западного - марксизма. В остальном же, как доказал Н. А. Бердяев, она обладала ментальной идентичностью и опиралась на многовековые устои и формы организации общественного бытия. В этой связи следует особо подчеркнуть его слова о том, что для своей победы большевизм умело «воспользовался русскими традициями деспотического управления сверху, и вместо непривычной демократии, для которой не было навыков, провозгласил диктатуру, более схожую со старым царизмом. Он воспользовался свойствами русской души, во всем противоположной секуляризированному буржуазному обществу, ее религиозностью, ее догматизмом и максимализмом, ее исканием социальной правды и царства Божьего на земле, ее способностью к жертвам и терпеливому несению страданий...Он соответствовал отсутствию в русском народе римских понятий о собственности и буржуазных добродетелях, соответствовал русскому коллективизму, имевшему религиозные корни».

Рынок же с его приматом индивидуалистических ценностей, неотчуждаемых прав и свобод личности, с его сакрализацией частной собственности и богатства, воинствующим прагматизмом и коммерциализацией (монетаризацией) всей системы общественных отношений, вплоть до частной и семейной жизни, в целом не свойствен для «русского духа» и русского бытия. Это плоть от плоти порождение другой, если и не прямо противоположной, то, по меньшей мере, во многом отличной от восточной и «евразийской», евро-американской цивилизации. Именно поэтому «пересадка» его на российскую почву с неизбежностью ставит вопрос о коренной ломке традиционного менталитета и необходимости выработки миллионами россиян новых ценностных ориентаций, новой психологической и мировоззренческой оснастки. А это дело не одного и даже не «500 дней».

В то же время, говоря о неизбежности и, более того, благотворном влиянии рыночных и демократических преобразований, следует особо подчеркнуть, что данный процесс никоим образом не означает, что россияне должны стать похожими на американцев или французов, то есть лишиться своей самобытности.

Известно, что, например, японцы или южные корейцы, которые органически вписались в современную рыночную экономику и демократию, при этом не потеряли своей оригинальности и прекрасно сохранили свою национальную культуру. Точно такие же процессы (при всем своем своеобразии) происходят и в современном Китае, где на вооружение взят лозунг: «Технологии западные - ментальность наша».

Между тем именно такими «не помнящими родства Иванами» представляют себе в качестве логического итога рыночных реформ граждан России некоторые исследователи. Так, социолог Б. Грушин пишет по этому поводу на страницах «НГ»: «Главное конкретное содержание этого «тектонического» сдвига (перехода России от одного типа цивилизации к другому - О. М.) заключается в замене традиционно российских форм жизни, на протяжении многих столетий (а не только 70 послеоктябрьских лет) базировавшихся на феодальном холопстве и рабстве, некими качественно новыми формами, фундамент которых - свободная личность и которые в современном мире связываются с понятием евро-американской цивилизации. Это означает, что, имея ввиду данные процессы, мы должны говорить о разрыве России не только с идеологией и практикой коммунизма (тоталитаризма), но и с русизмом вообще, русизмом как таковым, т. е. не только о смене политических и экономических одежек, но и о коренных изменениях в самой натуре народа, в привычных практиках его жизнедеятельности, менталитете и психологии».

Такая «космополитическая», внешне созвучная нынешним процессам глобализации, постановка вопроса не может не вызвать активного протеста. Коренные изменения действительно необходимы и неизбежны. Но меньше всего эти изменения должны означать, что русские (россияне) должны при этом отказаться от «русизма», т. е. отречься от своего прошлого и «вымести старый мир так основательно, чтобы не осталось ни корня, ни пылинки», чтобы исчезла национальная самость, национальная аутентичность.

Если вкладывать в это понятие русизма все то, что персонифицирует русских (россиян) среди других народов и выражает их самобытную природу, многовековые традиции и опыт организации общественной жизни, то далеко не все в русизме отмечено печатью холопства и рабства и однозначно подлежит отрицанию и разрушению. Здесь много чего такого, что в положительном смысле противостоит сверхрациональной (сверхпрагматичной) евро-американской цивилизации и, прежде всего, с точки зрения социальной природы человека, его духовных начал, социально ориентированных норм и правил человеческого общежития. Это, кстати, признает и сам Б. Грушин, подчеркивая, что «мы все же отличаемся от западного человека более высокой озабоченностью вещами метафизическими, которые не связаны с хлебом насущным...». В целом «духовность россиян выше, чем представителей евро-американской цивилизации». Противореча тому, что было сказано выше, Б. Грушин заключает, что «если в этом пункте мы покончим с русизмом, это будет большим минусом».

Но речь идет не только о духовности, но и о тесно связанных с ней таких глубоко и прочно укоренившихся в русском народе социальных качествах, как гуманизм и человеколюбие, добродушие и отзывчивость, сострадательность и милосердие, хлебосольство и широта натуры, взаимопомощь и обостренное чувство социальной справедливости т. д. В своей совокупности все эти (и многие другие) качества как раз и образуют то, что охватывается понятием «загадочная русская душа», самобытный «русский характер».

Именно по этой причине, занимаясь рыночным обустройством страны и перенимая все то, что есть ценного в евро - американской цивилизации, мы не должны разрушать своих обычаев и традиций, своей самобытной «евразийской» ментальности, своих корней. А творить ни на что не похожую, конкретную русскую (российскую) жизнь. Такую модель этой жизни, которая не только внутренне, но и внешне не была бы слепком (простой копией) с американской (или какой-либо другой западной) модели.

При этом строить свою модель жизни следует постепенно, шаг за шагом (без «революционных скачков» и «шоковых терапий»), не допуская социальных разрывов и социальной поляризации с точки зрения распределения бедности и богатства, статусных позиций и благ. Творить не столько сверху (через государственное принуждение), сколько снизу (через инновационную стихию масс). Сведя роль государства к роли верховного менеджера-управляющего общественными делами, ответственного за создание и обеспечение благоприятных политико-правовых условий для такого всенародного стихийного творчества новой жизни. И воздвигающего трудно преодолимые барьеры для проявления всякого рода «хватательных» рефлексов и инстинктов, жажды наживы любой ценой.

В стране должен быть установлен режим социальной справедливости, суть которого заключается в том, чтобы в максимально полном объеме обеспечить соответствие между деяниями людей и воздаянием за них со стороны общества. Непременное вознаграждение за общественно полезный труд, дифференцированное с точки зрения его количества и качества, - с одной стороны, и неотвратимое наказание в случае любого преступления против добра, - с другой, вне зависимости от статусных позиций лица, преступившего закон и поправшего нормы общественной морали.

[1] «Менеджмент с точки здравого смысла».