Россия в революционных потрясениях начала XX в

Вложении которых не было существенных различий. В такой ситуации на роль сельского «пролетариата и полупролетариата» были выбраны деревенские маргиналы и пауперы, часто ведущие асоциальный образ жизни Именно из них большевики стали создавать «комитеты бедноты» (комбеды), призванные заменить избранные самими крестьянами сельские советы. Поскольку собственных деревенских кадров для создания комбедов не хватало, в деревню послали дополнительный контингент большевистских активистов из города. Вместе с ними, а также продотрядами комбеды осуществляли «продовольственную диктатуру», а фактически открытый грабеж сельского населения. Естественно, это население сталр оказывать комбедовцам и продотрядовцам ожесточенное сопротивление. Тех, кто выступал против большевиков, зачисляли в разряд «сельской буржуазии», или, по русской традиции, в «кулаки».

В силу реальной социальной однородности большинства сельского населения причисление того или иного конкретного крестьянина к кулакам зависело не столько от экономических факторов, сколько от социально-политических и даже личностных. Как отмечает тот же Р. Пайпс, Ленин, «решившись развязать классовую войну между городом и деревней, продолжал дорисовывать вымышленную картину социоэкономических условий в земледельческих областях, чтобы иметь повод к нападению Определяя, кто был представителем “буржуазии” в деревне, Ленин руководствовался признаками политическими, а не экономическими: тот, кто был против большевиков, объявлялся кулаком» [13, с. 419].

Начиная с лета 1918 г. территория, подконтрольная большевикам была охвачена крестьянскими восстаниями, самыми массовыми за всю историю Центральной России. Принимая во внимание то обстоятельство, что крестьянство составляло тогда большую часть населения страны удержаться у власти большевикам помогли неорганизованность и локальный характер, традиционно присущие крестьянским движениям, а также позиция лидеров белогвардейского движения, не имевших никакой позитивной программы по аграрному вопросу[IV]. Аграрная политика большевиков в первые послереволюционные годы привела к катастрофическим последствиям и для села, и для города. Несмотря на все репрессивные меры, и сельское, и городское население страдало от голода. Но до поры до времени Ленин предпочитал этого не замечать и в своих публичных выступлениях придерживался выработанной еще в дореволюционные годы абстрактной теоретической схемы «перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую».

В целом, В. Ленин полагал, что события 1917-1918 гг. подтвердили основные идеи, сформулированные им в период первой русской революции.

«Вышло именно так, как мы говорили, — писал он. — Ход революции подтвердил правильность нашего рассуждения. Сначала вместе со “всем” крестьянством против монархии, против помещиков, против средневековья (и постольку революция остается буржуазной, буржуазно-демократической). Затем вместе с беднейшим крестьянством, вместе с полупролетариатом, вместе со всеми эксплуатируемыми, против капитализма, в том числе против деревенских богатеев, кулаков, спекулянтов, и постольку революция становится социалистическою» [12, с. 311-312].

Переход к «социалистической революции» трактовался Лениным совершенно иначе, чем это вытекало из социально-философской концепции марксизма. Его точка зрения в данном случае близка к воззрениям М. Бакунина, суть которых была передана К. Марксом так:

«Он хочет, чтобы европейская социальная революция, основывающаяся на экономическом базисе капиталистического производства, произошла на уровне русских или славянских земледельческих и пастушеских народов... Воля, а не экономические условия, является основой его социальной революции [14, с. 445].

Фактическое отступление Ленина и большевиков от марксистского теоретического наследия было отмечено в тот период К. Каутским, который писал:

«Последовательный марксизм оказался в необычайно тяжелом положении, как только революция втянула в свое движение огромные массы русского народа, которые знали лишь о своих нуждах, о своих стремлениях, и которые плевали на то, осуществимы или нет, общественно полезны или нет при данных условиях их требования.

И в этом положении марксизм большевиков не выдержал испытания. Массовая психология овладела ими, они отдались на ее волю. Несомненно, они стали благодаря этому господами в России. Другой вопрос, что от этого в конце концов получается и получиться должно. Возводя народные пожелания на степень двигательной пружины революции, они выбрасывали за борт марксистскую систему мышления, для победного расцвета которой они сами раньше немало сделали. При их научной совестливости и популярности имени Маркса, они думали ограничиться его словечком о “диктатуре пролетариата” — словечком, которым они завладели. С этим словом они думали обрести разрешение от всех грехов и снова — дух марксизма» [15, с. 175].

Как и предсказывали критики Ленина и большевиков, попытки на практике перескочить к «социалистическим преобразованиям» в обстановке гражданской войны и иностранной интервенции, в условиях, когда надежды на победу революции в развитых странах Европы не оправдали себя, закончились поражением.

«Отчасти под влиянием нахлынувших на нас военных задач и того, казалось бы, отчаянного положения, в котором находилась тогда республика, — вынужден был признать Ленин, — в момент окончания империалистической войны, под влиянием этих обстоятельств и ряда других мы сделали ошибку, что решили произвести непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению. Мы решили, что крестьяне по разверстке дадут нужное количество хлеба, а мы разверстаем его по заводам и фабрикам, — и выйдет у нас коммунистическое производство и распределение» [11, с. 157].

Однако реальности экономической жизни оказались намного сложнее военно-политической борьбы.

«Разверстка в деревне, — продолжал Ленин, — этот непосредственный коммунистический подход к задачам строительства в городе, мешала подъему производительных сил и оказалась основной причиной глубокого экономического кризиса, на который мы наткнулись весной 1921 года. Вот почему потребовалось то, что, с точки зрения нашей линии, нашей политики, нельзя назвать ничем иным, как сильнейшим поражением и отступлением» [11, с. 159].

Переход к новой экономической политике означал отказ от левацко - авантюристического курса, возврат с заоблачных высот революционного прожектерства на реальную российскую почву.