Публичная политика как ресурс и фактор посткризиснои модернизации

В условиях выхода из кризиса особенно важным становится институт обратной связи, позволяющей власти своевременно улавливать тенденции развития общественных процессов, производить коррекцию управленческих решений, канализировать накопившееся общественное напряжение, а населению — верить в дееспособность института представительства интересов, в наличие права и возможностей влиять на принятие социально-значимых решений. Все эти вопросы в той или иной мере составляют суть феномена публичной политики. Серьезный кризис, как известно, не просто дает шанс новому или ранее маргинальному. Устойчивый выход из него возможен только усилиями тех субъектов, которые формируют существо нового этапа. Но заранее сказать, какие это будут субъекты, невозможно. Именно поэтому необходимо дать равные возможности для более широкого круга сторон, чтобы быстрее произошел поиск и переход от спада к оживлению.

Помимо этого, в последнее время в качестве приоритетного направления посткризисного развития была выдвинута задача проведения полномасштабной модернизации страны. В своих программных статьях и выступлениях президент РФ четко формулирует стратегические задачи по модернизации политической системы современного российского общества. А это предполагает развитие демократии и повышение качества представительства в органах власти, рост числа участников политического процесса и развитие политической конкуренции, усиление роли и влияния различных социальных групп, как можно большего числа граждан в политической жизни страны, расширение их прямого участия в формировании органов власти и контроле за деятельностью ее органов.

Думается, что именно институт публичной политики выступает тем социально-политическим образованием, развитие которого позволит провести заявленную модернизацию на принципах демократии. Публичная политика во всем многообразии своего проявления представляет собой широкий круг процессов и явлений. Она являет собой, во-первых, особое качество государственного управления, которое все более ориентируется на идеи постбюрократической организации, предполагающей отказ от традиционной иерархической структуры управления в пользу горизонтальных отношений партнерства, кооперации, перехода от «логики учреждения» к «логике обслуживания», развитию нового государственного менеджмента, исключающего жесткие вертикальные формы «господства-подчинения» (на это были нацелены все административные реформы, проводившиеся в современном мире в последнюю четверть ХХ в.); во-вторых, активное гражданское участие и соответствующие процедуры в принятии властных решений; в-третьих, разработку с общественным участием различного рода программ для решения в обществе возникающих проблем, а также социальные технологии их реализации; в-четвертых, процесс двусторонней коммуникации разнообразных общественных групп, выстраиваемых большей частью симметрично, в диалоговом режиме. От организации публичной сферы и развитости ее ключевых институтов и механизмов в значительной мере зависит характер публичной политики. Публичная сфера — это своеобразный «инновационный инкубатор», позволяющий «свежей крови» новых социальных технологий

оптимизировать механизм взаимодействия государства, бизнеса и гражданского общества (развить межсекторное социальное партнерство),

преодолевать с целью конструктивного реформирования закостенелость государственных институтов и

подключать ресурс гражданских инициатив к формированию государственной политики и контролю за деятельностью власти.

Публичная сфера выполняет четыре важнейшие функции взаимодействия власти и общества в формировании политики, выражающей публичный интерес. Это

1. артикуляция общественных интересов;

2. публичный контроль деятельности власти и состояния дел в обществе, государстве, экономике и социокультурной сфере;

3. влияние на формирование государственной политики;

4. политическое просвещение граждан.

Суть третьей функции заключается в следующем:

государство призвано представлять публичные интересы общества;

другие институты, в том числе гражданские, представляют частные, групповые, корпоративные интересы (государственно-бюрократические, партийные, социальные, конфессиональные) и потому не в состоянии брать на себя функции публичной власти. Там, где частные интересы обретают доминирующее влияние, политика государства не совпадает с публичной;

публичная политика нуждается в государстве, а государственная политика всегда претендует быть публичной. Иначе государство в глазах общества утрачивает всякую легитимность;

публичные интересы выражаются в государственной политике как некий усредненный вектор частных влияний.

Разработанный нами новый инструмент для количественной оценки и мониторинга состояния публичной политики в регионах России (далее — ЯН-индекс) строится на основе показателей, характеризующих состояние субъектов публичной сферы и степени развитости институтов и механизмов публичной политики. ЯН-индекс — составной. Он строится из двух частных индексов, а именно: ЯН-индекса развитости субъектов публичной политики (оценивает развитость субъектов публичной сферы — представительная власть, исполнительная власть, сектор некоммерческих организаций (НКО), бизнес, партии, профсоюзы и пр.) и ЯН-индекса, характеризующего состояние институциональной инфраструктуры публичной политики (характеризует степень открытости и демократичности ключевых институтов и процедур, касающихся систем и каналов участия граждан в публичной политике (выборы, верховенство закона, возможности ведения экономической деятельности, гражданский контроль и пр.).

В целом задачи расширения рамок и качества социально-политического представительства интересов полноценно может осуществляться и функционировать только в публичной сфере. Публичная сфера — это сфера диалога, общения, коммуникации, это сфера договора с государством по общезначимым вопросам. Как только атрибут публичности начинает исчезать или ощутимо уменьшаться, так сразу же на смену ему идут закрытость, коррумпированность, клановость и пр. Каналы влияния на органы государственной власти монополизируются сильнейшими группами давления, а гражданские институты оказываются не в состоянии донести свои интересы до власть имущих.

Основная гипотеза нашего исследования состояла в том, что чем меньше развиты институты и субъекты публичной политики (далее — ПП), тем больше степень социальной напряженности и конфликтности в регионе, недовольства эффективностью государственного и муниципального управления, тем хуже показатели социального взаимодействия с основными активными группами региона и, соответственно, использования их потенциала для решения социально значимых проблем регионального сообщества в условиях кризиса. При конструктивном выстраивании ПП граждане не только сверху должны воспринимать правильность принимаемых решений, но и быть подключены к поиску и реализации административных решений и иметь институциональные каналы для взаимного интенсивного обмена информацией, снятия напряжений и урегулирования конфликтных ситуаций.

В условиях преодоления кризисных явлений и перехода к системной модернизации страны на принципах демократии и «укоренения» ее институтов очень важной является такая функция публичной политики, как налаживание диалога между социально значимыми субъектами общественно-политического процесса: властью, бизнесом, гражданскими организациями и самим населением, которое очень чувствительно реагирует на стремительное снижение общественного благосостояния. Расширение поля публичной политики может стать механизмом достижения консенсуса, т. е. общественного согласия между различными активными группами общества и властью по формированию и принятию той «повестки дня», которая будет способствовать выходу общества из кризиса и переходу его к новому качественному состоянию.

Вторым нашим предположением, которое проверялось в ходе исследования, было утверждение о том, что модель «управляемой демократии» в условиях кризиса и задач созидательной модернизации не только не оправдала себя, но и показала исчерпанность своих концептуальных и технологических возможностей и низкую их эффективность. Обрыв обратных связей и избыточная вертикализация системы политико-государственного управления способствуют лишь реализации модели бюрократической мобилизации, что характерно для догоняющего типа развития, экспансии административного начала властвования в «большую политику», нечувствительности к сигналам, идущим снизу, и, как следствие, формированию высокого уровня социальной напряженности и конфликтности, сужению спектра горизонтальных связей и интересов, которые только и могут быть той основой, на которой начинают складываться условия и предпосылки формирования новых субъектов инновационного развития и посткризисного рывка. И самое главное, избыточная и жесткая вертикализация ведет к блокированию потенциала развития деловой и гражданской инициативы, что существенно тормозит развитие социального и человеческого капитала как в масштабах региона, так и в масштабах страны.

Третьим предположением проведенного исследования было то, что на характер и качество публичной политики в регионе существенное влияние оказывают региональные особенности социально-политических процессов, особенности политико-государственного управления, сложившаяся политическая культура и реальная заинтересованность в развитии полноценного взаимодействия субъектов гражданского общества и власти, а также взаимная настроенность использовать обоюдный потенциал власти и гражданской и деловой инициативы.

Расчетные значения ЯН-индексов, гистограммы и «плоскостные портреты» публичной политики, полученные с помощью нашей методологии, являются информативными и очень наглядными. Ни в одной из трех проведенных фокус-групп представители трех секторов регионального сообщества — власти, бизнеса и НКО-сектора не опровергли полученных количественных оценок, более того, давая качественные интерпретации полученных результатов, они лишь подтвердили правоту и объективность представленных данных. По итогам проведенных фокус-групп было сформулировано общее мнение, что разработанный количественный инструментарий — ЯН- индекс — позволяет наглядно сравнивать положение дел с развитием публичной политики и демократизации в разных субъектах РФ и внутри того или иного региона. Более того, используя развитый инструментарий, можно наладить систему мониторинга публичной политики в исследуемых регионах, постепенно опуская его и на субрегиональный уровень.

Исходя из вышесказанного, можно выделить, по крайней мере, четыре следующих направления применения результатов измерения для развития региональной публичной политики.

1. Сопоставительный анализ оценок представителей всех трех секторов из одного и того же региона.

Такое сравнение позволяет выявить комфортные (или дискомфортные) условия деятельности и взаимодействия этих секторов в сфере публичной политики и наметить пути их улучшения. Более того, опираясь на этот сравнительный анализ, можно выстроить определенную типологию регионов. Полученные результаты исследования позволили нам провести своеобразную классификацию регионов по типу формирования и осуществления публичной политики в выбранных субъектах РФ. Так, состояние публичной политики в регионе-доноре, каким является Краснодарский край, характеризуется существенными «разрывными» моментами. В крае, согласно полученным данным, достаточно неплохо развиты институты гражданского общества, он занимает первое место во всей стране по количеству созданных ТОС, третье место — по рейтингу продвижения механизмов межсекторного партнерства. Однако все активные акторы гражданского общества, прежде всего малый и средний бизнес, НКО-сектор демонстрируют значительную степень недовольства реальными условиями и возможностями для развития гражданской и деловой инициативы, что существенно влияет на уровень и масштабы социального напряжения и недоверия по отношению к власти. Оценки состояния публичной политики в Краснодарском крае, данные представителями государственной и муниципальной власти, существенно отличаются от оценок двух других активных акторов публичного пространства, особенно от оценок НКО, и чуть меньше от оценок представителей малого и среднего бизнеса. Это говорит

о том, что оценки государственных служащих в целом оказались более субъективизированы в том смысле, что их видение характера и уровня развития публичной политики, ее институтов и механизмов, отличающееся определенным оптимизмом, не учитывает фактически «проваливающиеся» оценки этого явления представителями бизнеса и НКО-сектора, особенно последнего. По сути, власть либо заблуждается в своих представлениях о реальном состоянии публичной сферы и ее основных акторах, либо сознательно выстраивает «потемкинские деревни».

Показательными в этом отношении оказались качественные интерпретации результатов исследования экспертами, представляющими три целевые группы — НКО, бизнес и государственную и муниципальную власть и принимавшими участие в фокус-группах и глубинных интервью. Представители НКО-сектора подтвердили, что органы региональной и местной власти не создают достаточных условий для развития общественной инициативы в рамках объединений. «Роль общественных организаций в современной России не просто очень слабая в силу неразвитости институтов гражданского общества, она скорее номинальная, так как местная власть не воспринимает их как своего партнера» (эксперт, целевая группа — НКО). «НКО края в последние годы занимают в крае маргинальное положение. Они не являются партнером ни для местной, ни для региональной власти» (эксперт, целевая группа — НКО). «Три года назад при главе администрации и в муниципальных образованиях края были созданы Общественные палаты. Однако за три года они ни разу не собирались. Закон не работает. И губернатор края, и главы муниципальных образований не выполняют собственные законы» (эксперт, целевая группа — НКО). «Да, финансирование общественных организаций осуществляется. Да, разрабатываются целевые программы. Но куда уходят эти деньги? Только на проведение праздников, чествование ветеранов, культурные мероприятия. И все. По сути, финансируются только ветеранские организации и организации инвалидов, деятельность которых не может повредить политической воле губернатора» (эксперт, целевая группа — НКО). Эксперты целевых групп НКО и бизнеса фиксировали проблему отсутствия у региональной и местной властной элиты установки на взаимодействие с населением, создание институтов (каналов, площадок, процедур, устойчивых практик), направленных на организацию общественного диалога. Как показывает практика, значительная часть муниципальных и региональных служащих не понимают особенностей работы с различными категориями населения в принципиально новых условиях, не могут и не хотят относиться к населению как к равноценным партнерам. Здесь экспертное сообщество, в частности представители группы НКО и бизнеса, единодушно отмечают, что «внутренняя организация деятельности органов местного самоуправления и администрации края оставляют желать лучшего» (эксперты, целевая группа — НКО и бизнеса).

Оценка состояния публичной политики в регионе-реципиенте, каким является Курская область, как ни странно, оказалась намного лучше. Видимо, учтя свои незначительные материальные и финансовые ресурсы (Курская область занимает примерно 9-е место по уровню ВВП среди 18 субъектов РФ ЦФО), власть региона делает все возможное, чтобы активизировать и реально использовать потенциал деловой и гражданской инициативы, снизить уровень и масштабы социального напряжения, выстроить такие каналы социально-политической коммуникации, которые в непростые кризисные времена позволят повысить уровень доверия власти и привлекательности области для граждан. Представители НКО-сообщества и бизнеса в целом демонстрируют позитивный настрой в плане своей реализации в публичном пространстве. Представители власти осознают характер основных проблем области, который связан с ограниченностью ресурсов, и стараются сделать все, чтобы, с одной стороны, не допустить провалов в социальной и экономической политике, роста социальной напряженности, не потерять управляемость регионом, а с другой, весьма тонко и аккуратно формируют инфраструктуру публичной политики, стараясь максимально использовать его конструктивный потенциал (см. рис. 2). Представители НКО-сооб - щества и бизнеса демонстрируют позитивный настрой в плане своей реализации в публичном пространстве: «В регионе существует довольно значительное число общественных организаций, достаточно громко заявляют о себе представители региональных партийных отделений. Средства массовой информации постоянно поднимают вопросы, касающиеся реакции населения на те или иные нормативные акты, принятые в регионе, или проблемы, связанные с просчетами в осуществлении региональной административной политики. Работает интернет-канал обратной связи с населением администрации г. Курска. Довольно успешно действует Общественная палата курской области, а в текущем году ее представитель стал членом Общественной палаты Российской Федерации. Постоянно проводятся круглые столы по актуальным проблемам развития региона, в которых задействованы представители научной общественности, бизнесмены и управленцы. Представители общественности постоянно принимают участие в слушаниях по принятию планов развития региона и его центра» (эксперт, группа — НКО).

В целом можно говорить о том, что деловые и гражданские круги положительно оценивают характер их взаимодействия с властью в регионе: «В Курской области в целом создаются благоприятные условия для осуществления конструктивного взаимодействия власти, НКО и бизнеса. Специальное подразделение администрации области постоянно поддерживает контакты с общественными организациями. С 2006 года существует Общественная палата Курской области. На сайте администрации города обозначены ведущие общественные организации г. Курска. Второй год подряд администрация области проводит конкурс грантов на поддержку социально значимых проектов, осуществляемых общественными организациями, в том числе и на проведение полевых социологических исследований. Администрация активно сотрудничает с РГНФ, поддерживая региональных ученых. Значимую поддержку получают общественные организации, отстаивающие права социально незащищенных граждан (ветеранов, инвалидов и др.), последовательно осуществляется молодежная политика, постоянный контакт проявляется с представителями организаций предпринимателей и т. д. На организации не оказывается никакого силового давления» (эксперт, группа — НКО). Как видно из таблицы, менее комфортно в поле публичной политики чувствуют себя представители власти: «После губернатора А. Н. Руцкого область развивается без потрясений, без скандалов, без серьезных провалов, развивается, но медленно-медленно. Управленцы исходят из принципа “как бы чего не вышло...”» (эксперт, группа бизнеса). Представители власти осознают характер основных проблем области, связанных с ограниченностью ресурсов, и стараются сделать все, чтобы, с одной стороны, не допустить провалов в социальной и экономической политике, роста социальной напряженности, не потерять управляемость регионом, а с другой, весьма тонко и аккуратно формируют инфраструктуру публичной политики, стараясь максимально использовать его конструктивный потенциал: «В регионе довольно высок рейтинг губернатора, вместе с тем очень низок рейтинг региональных представительств партий. Значительное число проблем, касающихся сферы ЖКХ, занятости, уровня заработной платы, невысокие темпы их решения не способствуют повышению доверия граждан региона [к власти]. О солидарности регионального сообщества говорить можно лишь с большим количеством оговорок, хотя люди довольно хорошо знают друг друга на разных уровнях организации местного сообщества. Про - тестный потенциал в регионе довольно высокий, но носит латентный характер. Но социального напряжения в области как такового люди не испытывают. Полагаю, отчасти проблема состоит в том, что многие проблемы не решаемы на уровне нашего региона, являющегося дотационным, и это многие понимают. И те, кто является социально активным, зачастую этот регион покидают. О высокой степени монополизации публичного пространства говорить не приходится. Монополизма режима не проявляется, климат заинтересованности не очень благоприятный, но не самый плохой, нормативно-правовая база постепенно формируется. Институты есть. Ресурсов крайне мало. Поддерживаемых идей немного. Информационное сообщение в режиме онлайн фактически отсутствует, компетентность представителей гражданского общества невысока; бюрократизма системы госуправ- ления в регионе хватает, но о полной закрытости системы власти говорить не приходится, однако каналы внешней коммуникации развиты недостаточно. Навыков и технологий взаимодействия явно не хватает, но с этим сейчас ведется работа» (глубинное интервью с экспертом, НКО-группа).

Самым неожиданным результатом для нас стало существенное снижение, по сравнению с началом нулевых годов, оценок состояния публичной политики в Иркутске — регионе, который выступал пионером в продвижении гражданских инициатив и механизмов публичной политики. Оценки состояния публичной политики оказались консолидированно низкими у всех трех субъектов регионального сообщества и опустились в нижний — неблагоприятный — квадрант в двухмерном пространстве визуализации оценок состояния ПП, тогда как несколько лет назад они были в верхнем — благоприятном — квадранте (см. рис. 3). Пример Иркутской области показателен, так как он ярко отразил все издержки непродуманных действий в отношении гражданской инициативы на федеральном уровне. Вступившие в силу поправки к Бюджетному кодексу России в принципе не запретили финансирование деятельности некоммерческих организаций из бюджетов разных уровней, а лишь исключили понятие «грант» из бюджетов уровня субъектов РФ и муниципалитетов. Многие органы исполнительной власти и местного самоуправления в других регионах, которые ранее практиковали выдачу грантов НКО, пересмотрели систему поддержки социально полезной деятельности некоммерческих организаций из своих бюджетов. Однако на территории Иркутской области структуры, ответственные за взаимодействие с гражданским обществом, не смогли найти достойный выход из сложившейся ситуации. Можно с уверенностью сказать, что система государственной поддержки социально полезной деятельности институтов гражданского общества в Иркутской области продемонстрировала свою неустойчивость. Вот лишь несколько показательных высказываний участников фокус-группы в Иркутске: «Сворачиваются партнерские отношения — ликвидирована деятельность губернского собрания общественности, власть выдавливает НКО-сектор на обочину публичной политики, назначает те организации, с которыми начинает работать... Очень сильно развита вертикаль власти, она закрыта и не заинтересована в партнерстве... НКО перестали доверять власти, но еще очень сильно верят в свой потенциал» (глубинное интервью, эксперт НКО-сообщества). Бизнес объясняет низкие оценки деятельности государственной власти трудностями кризисного времени, отсутствием реальной помощи с ее стороны и, соответственно, низким доверием: «Власть давит и устрашает, а бизнес в ответ не подчиняется законам, уходит от непомерных налогов в вынужденную коррупцию... Власти пора прекратить нам мешать, не давить, на практике демонстрировать, что малый и средний бизнес — движущая сила экономики и выхода из кризиса. Если реально нас поддержать, мы создадим рабочие места, снизим тем самым безработицу и поднимем благосостояние людей... Надо просто наладить диалог! Но ведь нет заинтересованности со стороны власти!» (глубинное интервью, эксперт бизнес-группы). Представители власти, со своей стороны, объясняли положение дел проблемами сохранения управляемости в регионе, отмечали фактор частой сменяемости губернаторов за последние годы и пробелы в развитии нормативно-правовой базы взаимодействия между основными секторами регионального сообществ.

Обобщая результаты количественных и качественных исследований состояния публичной политики в Иркутской области, можно сказать, что значительно снизились возможности системы поддержки социально полезной деятельности НКО из областного бюджета. В условиях кризиса сокращается общий объем социального инвестирования за счет смены акторов в поле бизнес-деятельности. Прослеживается профессиональная неготовность власти, бизнеса и гражданского общества активно осваивать и развивать формы социального партнерства, обеспечивающего объединение ресурсов всех участников, прозрачность и открытость их действий. Пример «падения» уровня и качества ПП в Иркутской области показателен в том смысле, что дает возможность продемонстрировать, что в условиях кризиса и обострения финансово-экономической ситуации государство в одиночку, за счет только бюрократической мобилизации, не в состоянии решить весь комплекс проблем поддержания социального благополучия и реализации на приемлемом уровне социальной политики, полноценного воспроизводства социального и человеческого капитала. Практически все участники фокус-группы и глубинных интервью констатировали, что сформировавшееся в последние годы отставание Иркутской области по темпам экономического и социального роста связано не с отсутствием потенциала роста, а с его нереализованностью.

2. Сопоставительный анализ оценок представителей всех трех секторов как из одного региона, так и из разных по параметрам оценки субъектов и институтов ПП.

Так, исходя из характера оценок респондентов всех трех групп — бизнеса, НКО и власти Краснодарского края, — мы наблюдаем определенную дихотомию. Представители групп НКО и бизнеса в большей степени связывают проблемы своего участия в принятии социально значимых решений и формировании региональной политики с отсутствием необходимых условий для их развития на региональном и местном уровнях. Представители группы органов региональной власти и местного самоуправления (МСУ), напротив, склонны полагать, что все необходимые условия для этого создаются. Проблема заключается в самом населении, которое не воспринимает себя в качестве активного субъекта ПП, демонстрируя полную индифферентность по отношению к происходящим на региональном и локальном уровне процессам. В результатах интерпретаций целевыми группами от НКО-сектора и бизнеса ясно просматривается феномен «субъек - тивизации» оценок представителей государственной и муниципальной власти, должное они принимают за действительное, отрываясь от объективного восприятия состояния публичной политики в регионе.

В Курской области мы видим в целом равнозначные оценки всех трех активных групп взаимодействия, что говорит о «центрированном» характер проявления публичной политики в области. Власть не отрывается в своих ожиданиях и притязаниях от основных носителей деловой и гражданской инициативы, а те, в общем, чувствуют климат заинтересованности и поддержки: ссорится никто не хочет, все силы стремятся к определенному балансу. И эта региональная солидарность ярче всего проявляется в сравнении с соседним, более богатым регионом ЦФО — Белгородской областью: «В нашем регионе граждане проявляют свои позиции гораздо свободней, чем в ближнем регионе. Строгая вертикаль власти в регионе так не ощутима, как у близкого соседа. Уровень демократизма власти в нашем регионе гораздо выше, чем в соседней области. Полагаю, что наши граждане более “самодостаточны”. Что касается активистов - общественников, то они зачастую ориентируются на поддержку не только региональной власти, но и на поддержку извне (Москвы, других субъектов РФ) (глубинное интервью с экспертом НКО).

3. Сравнение оценок, данных представителями одного сектора (например, бизнесменами) в разных регионах.

Так, если посмотреть на оценки состояния публичной политики, данные представителями бизнеса во всех трех регионах, хуже всего оказывается ситуация в Иркутской области. Это говорит о том, что условия для развития малого и среднего бизнеса в ней неблагоприятны, бизнес не имеет возможности влиять на принятие социально значимых решений и вообще быть услышанным. Вот две характерные позиции, которые были зафиксированы в ответах фокус-группы: «На сегодняшний день неблагоприятны условия для любого бизнеса, поддержки от руководства области никакой. Если брать состояние бизнеса до сегодняшнего кризиса, то конечно же его можно было бы назвать цивилизованным и развивающимся. Сегодня же царит хаос, паника, неразбериха как среди руководителей крупных, средних и малых предприятий, так и среди населения. Политические партии и органы власти лоббируют определенные направления бизнеса в своих интересах, так всегда и было». «Высокий уровень коррумпированности и ряд многих других препятствий для развития бизнеса делает его малоэффективным для развития Иркутской области». Представитель среднего бизнеса в глубинном интервью дает очень жесткую оценку перспективам развития бизнеса в области: «Учитывая, что Иркутская область осталась единственной по России территорией, на которой возможен прирост добычи сырья, становится понятным, что большинство населения здесь просто обречено на обнищание, если ничего не менять. Как показывает мировая история, это закономерно для “сырьевых” регионов. Из года в год все крепче рука Москвы в Иркутске. Сюда же обращены стратегические интересы Китая. Например, большинство объектов коммерческой недвижимости в центре куплено московскими компаниями и китайскими коммерсантами. Центр объявляет о поддержке малого и среднего бизнеса, но эффективного механизма проталкивания денег в этот бизнес нет. Кроме того, благодаря отсутствию определенной федеральной политики и государственно-правового контроля сверху решения центра гасятся на местах, и мелкий и средний бизнес продолжают “доить” в своих интересах. И получается, что руководители вынуждены возвращаться к старым “теневым” схемам. Поэтому перспектив у государственной политики современного нэпа нет. Нет и перспектив для бизнеса в Иркутской области, кроме сырьевого».

4. Создание системы мониторинга публичной политики.

Ежегодное проведение опросов и расчет индексов создадут базу системы мониторинга для определения трендов развития региональной публичной политики. Мониторинг ПП в регионе позволит определять, в каком направлении происходит развитие институтов и механизмов публичной политики, как чувствуют себя в ее поле все основные субъекты. Характер полученных оценок, подкрепленный качественными интерпретациями, может служить основой для оценки эффективности деятельности органов региональной и муниципальной власти, с одной стороны, и институтов гражданского общества, с другой. Результаты проведенного в 2009 г. исследования позволяют констатировать, что в Краснодарском крае и Иркутской области потенциал публичной политики, ее основных субъектов и институтов является невысоким: не идет его системное накопление, существуют проблемы в его сохранении, а также в поиске ресурсов для развития. Курская область демонстрирует гораздо более высокий уровень потенциала публичной политики, но системная модернизация ставит перед ее руководством и гражданским обществом все более высокие задачи.

Суммируя, можно сказать, что проведенное исследование в целом продемонстрировало ряд закономерностей в развитии процессов публичной политики: во-первых, там, где регионы получают существенную подпитку со стороны федерального центра (как в случае с Краснодарским краем, который активно реализует ФЦП «Сочи-2014»), или крупных бизнесов, штабы которых располагаются в Москве, там они в большей степени ориентируются на интересы верхних этажей политико-государственной системы, часто превращая управление регионом в аналог иерархично и жестко выстроенной модели крупной корпорации. И наоборот, чем более дотационен и, соответственно, социально уязвим регион, тем более взвешенно и партнерски его власти стремятся выстраивать отношения с основными акторами публичного пространства, апеллируя к их деловой и гражданской активности. Во-вторых, степень развитости субъектов, институтов и механизмов публичной политики на региональном уровне во многом зависит от комбинации факторов регионального характер — качества государственного и муниципального управления, стабильности и культуры кадрового корпуса управленцев (так, например, частая смена губернаторов в Иркутской области, нестабильность управленческих команд привела к существенным откатам в развитии институциональной базы публичной политики, наработанной в 1990-е и нулевые годы), особенностей развития культуры взаимодействия гражданского общества и власти, наконец, личной политической воли тех лидеров, которые возглавляют основные статусные позиции в регионе — губернаторов, руководителей законодательных собраний, Общественных палат, институтов гражданского общества и бизнеса.

Таким образом, исследование позволило типологизировать регионы по характеру и качеству реализации принципов публичной политики — Краснодарский край, регион-донор, характеризуется «разрывным» типом взаимоотношений между основными акторами поля публичной политики — бизнесом, НКО-сектором и властью, где самые низкие оценки показал прежде всего НКО-сектор, близкие к его оценкам — бизнес, а самые высокие — представители власти. Такие отношения, как показали результаты опроса фокус-группы, характеризуются высокой степенью латентной социальной напряженности, конфликтности и недовольства. «Центрированным» по типу реализации публичной политики оказался регион-реципиент — Курская область, где власть учитывает свои материальные и финансовые ресурсы и не отрывается в свих ожиданиях и притязаниях от основных носителей деловой и гражданской инициативы, а те, в общем, чувствуют климат заинтересованности и поддержки: ссорится никто не хочет, все силы стремятся к определенному балансу и взаимовыгодному позиционному обмену. «Консолидированно низким» по типу оценок формирования и реализации публичной политики оказалась Иркутская область, которая существенно «провалилась» по потенциалу публичной политики по сравнению с 1990-ми и нулевыми годами, когда она была в числе тех продвинутых регионов, где создавались и пилотировались многие, сегодня успешно работающие в стране механизмы и технологии межсекторного партнерства и открытого, публичного взаимодействия власти и общества.

В целом на общий уровень и характер развития институтов, механизмов и субъектов публичной политики в регионах, безусловно, влияют все системные пороки модели «управляемой демократии», креативный потенциал которой в условиях кризиса фактически оказался исчерпан. Переход к реализации целей и задач системной модернизации требует существенного пересмотра принципов организации публичной политики как на федеральном, так и на региональном уровне.

Подтвердилось наше предположение о том, что чем ниже качество и характер осуществления принципов публичной политики в регионе, тем выше недовольство такими дисфункциональными явлениями, как коррупция, неэффективность деятельности институтов и технологий диалога между властью и обществом, высокая степень недоверия и потенциал недовольства и социальной напряженности, негативное отношение к действиям власти, низкий уровень доверия и взаимопонимания между всеми основными акторами публичной сферы, что сказывается на состоянии социального и человеческого капитала региона.

В отношении субъектных характеристик публичной политики практически все три группы всех регионов указали на слабость и неэффективность деятельности профсоюзов. В условиях острого кризиса «официальные» профсоюзы, входящие в ФНПР, оказались в большинстве случаев недееспособны, а альтернативные — крайне малочисленны и в силу этого слабы. Наемные работники перед угрозой увольнений или неоправданных сокращений заработной платы чувствуют себя экономически и политически незащищенными, а предприниматели и шире — работодатели — свою безнаказанность и монополизм. Профсоюзов как будто нет! Как никогда сегодня нужны действенные профсоюзы, которые возьмут на себя заботу о соблюдении законных прав и интересов наемных работников и проявят способность организовывать — в случае необходимости — коллективные солидарные действия по защите прав простых людей труда. Как показывают наши исследования, практически все активные группы региональных сообществ в той или иной мере отказывают профсоюзам в праве считаться самостоятельной силой, способной отстаивать и выражать интересы наемных работников. К сожалению, независимость профсоюзов в общественном сознании россиян ставится под большое сомнение. Результаты многих исследований показывают, что большинство россиян воспринимают профсоюзные организации как зависимую структуру, либо слишком слабую для того, чтобы добиться от правительства и работодателей необходимого решения, либо лишь имитирующую оппозиционность. Даже тогда когда профсоюзы громко заявляют о своем несогласии с правительством, они все равно выглядят в глазах населения «приводными ремнями», которые начинают действовать только тогда, когда это нужно правящим группам.

Низким качеством субъектности — согласно оценкам всех трех групп — характеризуется и местное самоуправление. И за этим фактом стоят серьезные политические процессы: в ходе длительного реформирования демократический потенциал институтов МСУ постепенно выхолащивался. В значительной мере муниципальная реформа, как и вся российская политика в сфере местного самоуправления, отражает общеполитические тенденции в стране. После того как выборы в России перестали быть конкурентными, было бы наивным ожидать расцвета автономного и демократического местного самоуправления. Более того, муниципальная политика оказалась заложником «управляемой демократии». Каждый шаг на пути к концентрации власти провоцировал дальнейшие «наезды» на местное самоуправление. Очень показательны в этом отношении предпринимаемые время от времени в крупных городах попытки отказаться от местного самоуправления вообще и от выборов градоначальников, в частности, заменив их государственным управлением, которое осуществляется губернаторами. Так или иначе, на сегодняшний день не существует почти никаких гарантий против полной ликвидации местного самоуправления или его низведения до политически и экономически ничтожного уровня.

Обобщая, можно сказать, что сложившийся моноцентричный режим привел к снижению роли публичной сферы и политики в современном политическом процессе как на федеральном уровне, так и на региональном. Как показали исследования, продолжает сохраняться система принятия политических и социально значимых решений в «режиме консультаций» и «приводных ремней» при активном контроле со стороны государственно-административных структур. Но подобная практика конструирования публичной политики ведет к усилению бюрократического корпоративизма. Традиционное чиновничество не готово к постоянному диалогу с партнерами, которые пытаются войти в круг общественных консультаций. Формирование государственной политики оно по-прежнему рассматривает как составную часть своих прерогатив. Участие внешних сил воспринимается как покушение на суверенную территорию исполнительной власти. Существующая система принятия решений демонстрирует устойчивую склонность превращать «режим консультаций» в декорацию традиционно бюрократической политики. Поэтому «режим консультаций» работает в той мере, в какой высшая политико-государственная власть заинтересована оказывать политическое давление на участников, принуждая их к лояльности и сотрудничеству. Многие перспективные общественные организации и структуры, не обладая надежными каналами представительства интересов и политическими связями, оказываются вне сферы «парадигмы согласования», которая пока все больше функционирует в духе бюрократиче - ски-элитисткого корпоративизма.

А между тем новые вызовы общественного развития, обусловленные задачами перехода к системной модернизации, нацеливающей на формирование национальной инновационной системы, создают повышенный спрос на функции и услуги, связанные с экспертизой и консалтингом по публичной политике, поскольку только последняя позволяет «свежей крови» социальных инноваций взломать стагнирующий механизм «управляемой демократии». Отсюда появляется потребность в поддержке со стороны гражданского общества центров публичной политики, связанных с различными гражданскими и деловыми инициативами. В этом, видимо, кроется глубинный настрой государства поддерживать тот формат взаимодействия с гражданскими структурами, который в последнее время оформился в виде общественных обсуждений программных статей и обращений президента РФ (пример публичной дискуссии вокруг его статьи «Россия, вперед», подготовки последнего Послания Федеральному собранию РФ). Иными словами, тот вариант стабильности и порядка, который вначале нынешнего десятилетия отвел Россию от края пропасти и минимизировал угрозы безопасности для государства и общества, сегодня показал невысокий запас прочности и, особенно, развития, поскольку Путин так и не решил проблему российской бюрократии и ее экспансии в «большую политику». Именно поэтому политическая и экономическая стабилизация как безусловные и очевидные достижения путинской политики, сняв остроту проблемы безвластия и анархии, вернули мощь и уверенность бюрократическому классу в России, который в турбулентно развивающейся кризисной ситуации оказывается все более неэффективным, поскольку контролируемая сверху бюрократия и не может быть иной, кроме как традиционной, служащей не делу и закону, а лицам, преследующим свои собственные интересы. Сформировавшаяся «партия порядка» лишила себя «защиты от дурака» — политическая жизнь перестала своевременно получать подпитку снизу. Роль оппозиции была заранее сведена к нулю. Стала плохо выполняться функция представительства интересов. Узкий политический класс замкнулся сам на себя и «закапсулировался». Поэтому симптомы кризисного развития не привели к усилению голоса конструктивной политической оппозиции и к политической публичной дискуссии. Нарастающее социально-политическое напряжение не канализировалось. В кризисные и штормовые 1990-е гг. ситуацию вытянул стихийно формирующийся вопреки всем обстоятельствам малый бизнес (люди становились «челноками», создавали малые предприятия и пр.) и некоммерческий сектор, который решал проблемы самозанятости и микрокредитования. (Коррупция и криминалитет их прижимали, но они были не системны.) Сегодня малое предпринимательство и НКО-сектор фактически блокировано административным прессом и коррупцией, которая стала системной, поскольку она не «портит» государственный механизм, а сама стала этим механизмом.

Но сегодня проблема стоит глубже — без расширения качества и системности публичной политики невозможно вести речь о переходе к модернизации, а тем более к инновационному типу развития российского общества. Мировой опыт показал, что развитие инноваций и национальной инновационной системы требуют «диверсификации» вертикали управления в сторону расширения действия принципов конкурентности, плюрализма, открытости, диалога, т. е. тех принципов, на которых основывает свою деятельность гражданское общество. Способность органов власти, бизнеса и гражданских инициатив к партнерству и консолидации во имя внедрения и стимулирования инноваций — один из важнейших критериев постиндустриальной цивилизации, главный ресурс преодоления технологической отсталости.

Связующим фактором между системной модернизацией и инновационным типом развития, с одной стороны, и состоянием гражданского общества, с другой, является «социальный капитал». По мнению специалистов, экономический капитал находится на банковских счетах, человеческий капитал — в головах людей, социальный же капитал присущ структуре человеческих отношений. Он включает в себя горизонтальные связи между людьми, социальные сети и соответствующие нормы, которые воздействуют на продуктивность и благосостояние различных сегментов сообщества. Последние серьезные исследования (Р. Патнэма, например) показали существенную связь социального капитала с наличием гражданского общества. Исследуя взаимозависимость культуры и экономического благосостояния различных сообществ, ученые пришли к выводу, что материальное благосостояние не является причиной развития социального капитала, но, наоборот, экономический рост происходит в тех странах, где имеется развитая гражданственность. Почему? Распространенность многообразных локальных сетей и высокая степень доверия внутри них способствует быстрому и эффективному принятию коллективных решений и стимулирует результативные совместные действия. Социальный капитал «есть определенный потенциал общества или его части, возникающий как результат доверия между его членами» (Ф. Фукуяма), т. е. этот вид капитала представляет собой форму материализованного доверия. Связь между родственными по интересам группами общества, административными структурами и лидерами бизнеса, бизнесом и профсоюзами является необходимой социальной платформой для создания правил взаимодействия, а также процедур контроля над их выполнением. Взлет экономики Японии и других «азиатских тигров» не в последнюю очередь связан с традиционно высоким доверием граждан друг к другу и к институтам власти. Дефицит доверия часто восполняется жесткими властными вертикалями и планированием, которые в условиях кризиса существенно сокращают потенциал социального капитала. Что касается России, то, согласно данным многочисленных социологических опросов, в обществе присутствует тотальный кризис доверия, что свидетельствует о полном разрыве связей между властью и обществом, высокой степени отчуждения общества от власти, и превращения последней в самодостаточную, закрытую систему, управленческая деятельность которой давно лишилась эффективности.

В принципе речь надо вести о создании условий для социальной инновации, т. е. новых форм и технологий общественной жизнедеятельности, которые способствовали бы социальной оптимизации общества и повышению качества жизни большинства людей. Поэтому представляется важным сделать так, чтобы в России как можно быстрее возникла полноценная среда, позволяющая реализовать эту функцию гражданского общества. Такая среда включает в себя науку (которая сейчас в контексте гражданского общества, как правило, вообще не упоминается), экспертную среду (которая без науки существовать не может), собственно НКО и такой важнейший институт, как независимые и квалифицированные средства массовой информации. Множественность политических лидеров и институтов гражданского общества — страховка от опасностей авторитаризма и тоталитаризма, преследующих, как тень, едва ли не любую крупную демократию и всегда возникающих перед глазами в периоды преодоления кризисов либо затяжных трудностей. Попросту говоря, ситуация требует срочного разворота к широкому общественному диалогу, декомпрессии политического режима. Требуется возврат к реальной демократии, т. е. процессу постепенного «размораживания политических процессов и гражданских инициатив, свернутых отчасти в годы правления

В. Путина». Обществу необходимо вернуть веру в работоспособность политических механизмов воздействия на реальную власть, на процесс принятия социально значимых решений, а значит, и в разделение ответственности за свое будущее между обществом и властью. Большая гибкость и социальная эластичность создаваемой системы делает общественную среду менее напряженной, вовремя разряжает скопившуюся деструктивную энергию, канализирует недовольство. А самое главное — дает возможность пробиться новым росткам и трендам.

Углубление системного кризиса с незавершенным реформированием социальной сферы, ЖКХ, системы образования, здравоохранения и прочего со всей остротой ставит проблему поиска того оптимума, при котором взаимодействие общества, бизнеса и власти сохраняло бы свой позитивный потенциал и не вытесняло граждан и их организации в поле противостояния власти. Иначе формы уличного, прямого, часто ультимативного проявления гражданской позиции могут перерасти в гражданское неповиновение. Последние проте - стные выступления населения против непопулярных антикризсных мер правительства, стихийно возникающие в регионах институты гражданской (общественной) экспертизы как реакция общественности на непродуманные и малоэффективные действия власти говорят о серьезных проблемах в поиске этого оптимума.

Серьезный кризис не просто дает шанс новому или ранее маргинальному. Устойчивый выход из него возможен только усилиями тех субъектов, которые формируют существо нового этапа. Но заранее сказать, какие это будут субъекты, невозможно. Придавая системные свойства публичной политике, мы будем способствовать формированию благоприятных условий для посткризисной модернизации. Попытка жестко защитить механизмы вчерашнего роста способна лишь усугубить проблемы, поскольку предпосылки для такого роста уже исчерпаны.

Создание новых независимых индикаторов оценки социально-политического развития регионов (речь идет о представленном здесь ЯН-индексе) позволит существенно дополнить стандартный набор инструментов для оценки состояния государственного управления и развития региональной публичной политики в направлении повышения их позитивного потенциала.