Русская идея

В предыдущем изложении говорилось о том, что в 20-е годы великодержавный шовинизм выражался в стремлении преобразовать национальные республики в губернии и области, в наступлении на права республик и органов их государственного управления. На «рыскуловском» национальном совещании в 1923 году представитель Дагестана Наджмутдин Самурский обозначил это стремлении словами «Ванька прет!». В последующие годы эта тенденция лишь усилилась. И только с началом демократических преобразований в стране в республиках, как об этом говорилось в предыдущем изложении, развернулась активная, порой резкая, критика централистских и русификаторских тенденций национальной политики КПСС и Советского государства.

Эта критика снова возродила так называемую русскую идею, которая по-разному понималась и воспринималась различными слоями русской интеллигенции. Общим для них являлась боязнь потери русского влияния, сферы влияния и воздействия русского языка в национальных республиках и в стране в целом. Некоторые исследователи, например Л. М. Дробижева, различают российский и русский национализм. Под первым Дробижева имеет в виду своего рода «гражданский национализм», направленный на защиту полиэтнического Российского государства. Русский национализм, по ее мнению, не связан только «с защитой, поддержкой, восстановлением русской культуры, с обращением к истории, наследию русской идентичности, но в некоторых вариантах и с идеями государственности: либо с идеей создания русского государства в составе РФ, либо с интерпретацией Российской Федерации как русского государства, призванного обеспечить в приоритетном порядке интересы русского народа и русской культуры»[194]. Дробижева пишет, что в республиках русский национализм ассоциируется с политикой Центра. В принципе, положительно оценивая российский национализм, к числу приверженцев которого наряду с Д. Лихачевым, М. С. Горбачевым, Б. Н. Ельциным, она относит и себя, ученый дает в принципе негативную оценку «этническому» или «русскому» национализму. К организациям этого типа она относит «Фронт национального спасения», «Русский собор», «Память», которые по ее данным имели поддержку на уровне 3-5 % населения, а вместе с коммунистами, которых она также относит к сторонникам русского национализма – 8-12 %. Один из активистов русского национал патриотического движения А. Казинцев писал: «Самое печальное – у нас нет активной поддержки масс». «Все, что есть у патриотов сегодня – Идея».[195] Хотя так и писалось, такой четко выраженной идеи у них не было. Здесь были и крайне правые, и крайне левые. Наиболее разумные и относительно умеренные идеологи русского национально патриотического движения дистанцировались как от тех, так и от других. Свою основную идею они дополнили идеей межнационального согласия, «просвещенным патриотизмом», «либеральным империализмом» и другими подобными «измами». Наиболее перспективной и приемлемой был «Конгресс русских общин», когда он возглавлялся секретарем Совета безопасности Ю. В. Скоковым. Именно Скоков, вопреки советам, даваемым Б. Н. Ельцину его некоторыми советниками, предотвратил возможность введения войск в Татарстан. Он смог созвать съезд народов России и выдвинул идею превращения России в правовое, демократическое государство – Союз народов, федерация регионов». Однако, потерпев поражение на выборах в Государственную Думу в 1995 году, Ю. В. Скоков отошел от активной политической деятельности. Движение, начатое им, трансформировалось в крайне националистическое общественное движение «Родина», возглавляемое Д. Рогозиным. После поражения КРО на выборах правые стали ориентироваться на КПРФ, возглавляемую Г. А. Зюгановым. Примечательно в этом отношении позиция А. Проханова, который писал: «Взяв Думу, возьмем и Кремль – выиграем президентские выборы. Если лидеры патриоты…объединятся…, уступят сильнейшему…, позабыв о своих генеральских погонах, в общий солдатский строй»[196].

Итак, страна двигалась к катастрофе. Нужны были адекватные действия со стороны ее руководства, направленные на решение назревших проблем. В том числе и более всего в области межнациональных отношений. Это был такой момент в истории страны, когда субъективный фактор выступал на первое место. И более того, это был такой момент, когда от конкретных действий одного человека зависела судьба страны. От его политической воли зависела быть или не быть Союзу ССР. Таким человеком был тогда Генеральный секретарь ЦК КПСС и Президент СССР М. С. Горбачев.

Оказался ли он на уровне поставленных историей задач?

В первое десятилетие двадцатого столетия в Российской политической жизни резко актуализируется национальный вопрос. С трибуны Государственной думы, в газетах и журналах начинают себя проявлять различные политические силы, в том числе и сгруппировавшиеся вокруг политических партий. Пришли в движение националисты правого толка, которые начали издавать свой журнал «Националист». Сторонники националистического курса рассматривали конец XIX - начало XX веков как период русского господства в империи. «Со всех сторон выступают открытые и подчас крайне резкие притязания наших инородцев, которые нисколько не желают считаться с господствующей (увы, номинально) русской народностью или признавать ее хозяйственные права в своем государстве». Так говорилось в одной из передовиц указанного журнала. «Наша интеллигенция почтительно снимает шляпу перед всем нерусским и готова заискивать, заигрывать, расшаркиваться перед вским инородцем, как бы ни были наглы требования последнего, только потому, что он инородец, и, наоборот, она будет чинить препятствие делу, как только будет видно, что интерес его есть русский интерес, что дух его есть русский дух». Такое заявление было сделано с трибуны Государственной думы националистом Н. Н. Ладомирским. В то же время он вынуждался говорить, что «совершенно не стремясь к насильственной русификации, мы все же не можем допустить государственного обособления наших окраин, чтобы наши окраины превратились в союзные, того или иного типа государства». Известный деятель Объединенного дворянства В. Л. Кушелев задавался вопросом: «Неужели… какой-либо армянин, латыш, финн или поляк латыш, явился бы строителем русского государства?» И сам же на него отвечал: «Ведь это немыслимо, не в природе вещей». Подобным образом рассуждал другой видный националист того времени Меньшиков: «…Я считаю колоссально ошибкой допущение в русском парламенте представителей других племен. Парламент есть храм законодательства; как в храме, тут должно быть одно национальное исповедание, одна политическая вера. Как в храме признается Господь, в парламенте – один господин – один народ и одно господство – свое собственное». Так писал он в 1908 году. А в 1914 году он под влиянием обстоятельств выражал несколько иной взгляд на национальный вопрос. Так, в одном из своих писем, относящихся к этому времени, он более реалистично выразил свое отношение к национальной проблематике. Он писал: «Если…ни в Финляндии, ни в Прибалтийском крае, ни в Бухаре не было ни одного бунта, то может быть, потому что этим окраинам были сохранены основные права их национальностей: вера, язык, обычаи, самоуправление».

Вопрос языков, традиций и обычаев и исторический, и в тоже время политический. В России в этом вопросе господствовала тенденция русификации. По представлениям основной части русских националистов и в прошлом и в настоящем нерусские народы должны ассимилироваться с русским народом. Так, один из националистов прошлого некто Шарапов, признавал необходимость областного самоуправления и говорил: «Если хотите сохранить империю, спешите обе эти окраины (он имел в виду Польшу и Финляндию – И. Т.) эти окраины признать достойными и полноправными членами империи со своей государственностью и национальной организацией, а не покоренными и обезличиваемыми группами населения». Ссылаясь на И. С. Аксакова, он утверждал, что русский монарх, оставаясь самодержцем для русских, может выступать в роли конституционного монарха для поляков и финнов». В то же время, по нему, мусульманские жители Кавказа, эстонцы, латыши и некоторые национальные группы должны подвергнуться русификации».

Наряду с этими лояльными в определенной мере подходами, имелись и жестко народофобские настроения. Многие русские националисты считали, что Россия должна быть для русских. В Киевском национальном клубе А. И. Сикорский проповедовал слияние всех нерусских с русскими. Он, как он говорил, то для того, чтобы стать наследником духовного капитала. А «сделаться участником этого великого духовного капитала возможно для постороннего индивидуума или народа только путем антропологического объединения, так как природа не знает и не практикует ни подражания, ни дарственных надписей, ни отчуждения душевных качеств». Были и сторонники расовой теории. Так, некто Меньшиков считал важнейшим успехом процветания нации расовую чистоту. По его словам, «если изучить историю хотя бы одного рода на протяжении веков, но изучить биологически, с исследованием кровей, то можно найти истинную причину возвышения царств – чистоту расы и подлинную причину упадка их – смешение рас». Другой публицист А. С. Шмаков утверждал, что «раса есть основной фактор в социальных и государственных проблемах».

Хотя имелись и несколько другие оттенки. Так, тот же Шарапов считал, что «наш девиз – не Россия для русских, а святая Русь!, а святою мы имеем право называть ее только потому, что ее основная идея – осуществление по мере сил, любви и Божьей на земле, смиренное и бескорыстное служение всему человечеству, защита угнетенных и слабых, словом посильное осуществление христианской политики». Он полагал, что необходимо «искренне признание за каждым народом, за каждым племенем его собственной души, столь же дорогой и неприкосновенной, как душа отдельного человека». Примерно таких же позиций придерживался член Государственного совета Д. А. Олсуфьев. Он доказывал, что «русское государство должно быть пестро» и «принцип разнообразия», сохранение специфических национальных черт у народов, объединенных в империю, следует сделать неизменным основанием российской имперской политики». Выступая против тех, кто добивался превращения Финляндии в обычную Калужскую губернию, писал: в Финляндии население культурное, хорошие дороги, посевы, а, добиваясь административного единообразия, можно все это потерять[197].