Когда Россия становится многонациональной империей?

Вопрос этот дискуссионный. И, прежде всего, потому, что Россия формально империей была провозглашена лишь при Петре I. Во-вторых, потому, что четкой грани между мононациональным государством и империей не существует. Между тем, экспансия Москвы на территории угро-финских народов началась задолго до превращения Руси в централизованное государство. И в этом отношении она уже в 9-10 веках сталкивалась с Волжской Булгарией, которая также имела там серьезные экономические интересы и не желала допускать кого-либо к источникам мехов диких животных.

Однако можно сказать со всей очевидностью, что Российская империя берет начало с момента взятия Казани в 1552 году. Этим для России открылась возможность для покорения остальных татарских ханств и тем самым для быстрого продвижения на Восток и Юг. Тем самым произошло не только территориальное расширение Русского государства, но был открыт путь к колониальной эксплуатации покоренных народов.

Одновременно с этими качественными и количественными изменениями происходит постепенное становление национальной политики, которая не всегда преследовала одинаковые цели и была однозначной.

Период покорения татарских государств некоторые исследователи оценивают как время собирания Золотой орды. Поскольку Золотая Орда была империей, постольку речь шла и о восстановлении этой империи. Существует точка зрения, согласно которой Золотая орда сохранилась, и изменились только династии, и столица государства была перенесена из Сарая в Москву. Разумеется, согласиться с этой точкой зрения в полном объеме вряд ли представляется возможным. Ибо речь шла не столько о таких, казалось бы, не значительных изменениях. Происходило становление новой империи, во многом унаследовавшей от Золотой Орды формы и способы правления, а также многие традиции и обычаи. Произошли существенные изменения этнического и религиозного характера. Если в Золотой Орде правила татарская элита, в новом государстве господствовала русская элита. Хотя в Золотой Орде на первом месте находился Ислам, она отличалась своей веротерпимостью. В то же время новую Россию лишь с определенными оговорками можно считать государством, где царила веротерпимость. Ибо веротерпимость была характерна лишь для определенных этапов развития государства Российского. Война против Казани была начата как война с неверными агарянами, безбожными татарами. Она шла под лозунгом борьбы против Ислама.

Разумеется, Москва претендовала на наследство Золотой Орды. Летописи, хотя и называют Казань «окаянной дщерью Золотой Орды», Московское государство само являлось таким же детищем этой могущественной империи. Правильно писали дореволюционные русские историки Карамзин, Соловьев и Ключевский, что именно татарские ханы взрастили Москву, обеспечили ее возвышение над другими русскими княжествами. Поэтому нельзя не согласиться с точкой зрения о том, что территориальное расширение Московского государства со времени правления Ивана IV является «собиранием земель Золотой Орды». Московская Русь также как и татарские государства, вышла из одного и того же гнезда. Вовсе не случайно, что Н. Бердяев культуру этого периода называет культурой христианизированного татарского царства[40].

В средние века вопросы, связанные с национальной политикой, решались, главным образом, как взаимоотношения верхов или же по-другому национальных элит. Ибо и тогда мало кто тогда считался с простым людом. Правда, только до тех пор, пока народные низы не начинали проявлять себя в виде крупных восстаний и бунтов. Эти восстания и бунты, хотя и имели определенную национально-религиозную окраску, тем не менее, по своей сути и направленности были интернациональными. Таковы восстания под предводительством Степана Разина и Емельяна Пугачева, в которых, наряду с русскими крестьянами, активное участие приняли татары, башкиры и другие народы страны.

Поэтому Россия, которая с момента покорения Казанского ханства начинает имперский период своего развития, вынуждалась вырабатывать свою национальную политику. Каждому периоду российской истории была свойственна своя национальная политика. Отличие заключалось в степени, формах и методах ее реализации. Однако во все периоды она была направлена на русификацию и христианизацию нерусских народов. Иван IV и Петр I в своей национальной политике главный упор делали на грубые и жестокие методы.

Екатерина II увлекалась идей так называемого «просвещенного абсолютизма», что нашло определенное отражение в привлечении к сотрудничеству с государственной властью представителей «просвещенного» духовенства различных конфессий. Такими были члены Святейшего синода греко-российской Церкви Георгий (Конисский), митрополит Гавриил (П. Петров), католический архиепископ Иосиф Аргутинский (Овсеп Аргутян), муфтий Оренбургского магометанского духовного собрания Мухамеджан Хусейнов и глава бурятской буддийской иерархии бандидо-хамба-лама Дамба-Даржа Заяев[41].

Ее именным указом от 22 сентября 1788 года предписывалось открыть в уфимском наместничестве коллегиальный общегосударственный орган – Духовное магометанского закона собрание, главой которого – муфтием был назначен татарин М. Хусейнов[42]. Такие же, направленные на привлечение к сотрудничеству с самодержавной властью акции были осуществлены по отношению к религиозным деятелям другим конфессий. И таким образом национальная политика императорской России обогатилась очень важным инструментом духовного проникновения в среду нерусского населения.

Значительный опыт в реализации национальной политики был накоплен при Александре I и, особенно в результате реформаторской деятельности М. М. Сперанского. Примечателен опыт управления Финляндией, которая была присоединена к России в ходе русско-шведской войны 1808-1809 гг. Во главе Финляндского комитета был поставлен именно этот талантливый администратор, руководствовавшийся тезисом «Финляндия – государство, а не губерния» и потому полагавший, что она должна иметь в Российской империи внутреннюю автономию. Русский император отныне именовался великим князем финляндским. От его имени краем управлял наместник. Сохранялись конституция и выборный законодательный орган – сейм. Финляндскому дворянству гарантировались все прежние права и привилегии[43].

Однако с уходом из политической арены Сперанского национальная политика России ожесточилась. Правительство оказалось не состояние адекватно ответить на восстания 30-х годов, 1848 и1861 года[44][45][46]. Министр внутренних дел граф П. А. Валуев, будучи принципиальным сторонником сохранения Польши в составе России, полагал, что нужен некий компромиссный вариант, предусматривающий предоставление Польше культурной автономии и проведение конституционных реформ. В записке на имя царя он писал, что польский вопрос неразрешим без развития центростремительных сил в отношении России, что исключительное употребление мер строгости только развивает центробежные силы, и что без каких бы то ни было представительных учреждений тяготение окраин к России невозможно»[47]. Он предлагал противопоставить идее независимости другую идею, а не силу. Однако такой идеи в арсенале национальной политики России не было.

К началу 1865 года восстание в Польше, в котором участвовало 50 тысяч человек, было подавлено. В ходе восстания было убито 20 тысяч человек. По отношению к уцелевшим повстанцам начались массовые репрессии. Было сослано 18 тысяч человек. Жандармами был сделан вывод: «удержать в покое Польшу хотя бы в условном, покое может только железная рука»[48].

Как видно из взаимоотношений России и Польши, сводить вопрос межнациональных отношений лишь к взаимоотношениям верхов, элит общества нельзя. На определенном этапе на первое место выступают народные низы, которые только и придают национальному движению устойчивый характер, что со всей четкостью проявилось в ходе русских революций. Тогда же столкнулись друг с другом подходы политических партий к решению национального вопроса.

Манифест 17 октября 1905 года отменил многие национальные ограничения и открыл путь для религиозно-конфессионального равноправия людей. Состоявшиеся выборы в I, затем во II и III Государственные думы показали, что в народе нет великодержавного синдрома. Однако националисты и, особенно из партии «Союза русского народа» пробуждали ненависть к нерусским народам. Эта партия была, так или иначе, причастна к организации еврейских погромов[49]. При обсуждении вопроса о еврейских погромах в Думе 13 июня 1906 года правые заявляли, что Дума находится на службе у евреев. «Наш парламентаризм, - говорили они, - становится простой игрушкой в руках этого народа». В распространяемых листовках думу называли «жидовской», хотя в ее составе из приблизительно 500 депутатов только 12 были евреями.

Кадеты гораздо более позитивно настроенные в этом вопросе, рассматривали еврейский вопрос частью общей проблемы «основных прав» граждан. Однако и они считали, что в обществе есть «народный антисемитизм». Они заявляли в Думе, что именно за него прятались власти в организации еврейских погромов[50]. Разумеется, это мягко сказано, ибо правительственные чиновники не только не прятались за правыми националистическими силами, но сами подогревали низменные страсти наиболее отсталых слоев населения и всеми своими действиями подводили их к участию в погромах.

Несколько отличными были подходы к национальному вопросу у социалистических партий страны. Их объединяло признание за нерусскими народами на национальное самоопределение. А разъединяли разные подходы к государственному устройству страны. Эсеры считали, что Россия должна превратиться в федеративное государство. Однако полагали, что федерация должна создаваться путем выделения в составе России областных, а не национальных республик.

Социал-демократы были сторонниками централизованного унитарного государства и являлись категорическими противниками федерации. Причем национальная программа, как большевиков, так и меньшевиков, до 1917 года была единой. И те, и другие под правом наций на самоопределение понимали лишь право на выделение из состава страны и создание самостоятельного государства. В решениях I съезда РСДРП, состоявшегося 1-3 марта 1897 года в Минске, было записано, что «партия признает за каждой национальностью право самоопределение»[51]. В постановлении принятом по обсуждению национального вопроса на Поронинском совещании с ответственными партийными работниками разъяснялось, что право на самоопределение – это право на отделение и образование самостоятельного государства. К тому же указывалось, что этот последний вопрос нельзя смешивать с целесообразностью такого отделения и «с. д. партия должна решать его в каждом отдельном случае самостоятельно с точки зрения интересов всего общественного развития и интересов классовой борьбы пролетариата за социализм»[52].

Такой подход представителями нерусских расценивался как фактический отказ народам на свободное самоопределение.

До революции Ленин считал, что «самоопределение наций» в программе марксистов с историко-экономической точки зрения не может иметь иного значения кроме как политическое самоопределение, государственная самостоятельность, образование национального государства»[53]. Он был против принципа федерации, как в партийном, так и государственном строительстве. Ленин с самого начала и до последних дней своей жизни был против федерального принципа построения партии. В статье «Последнее слово бундовского национализма» он писал, что этот принцип узаконят обособленность и отчужденность пролетариев разных национальностей и что марксистская партия должна быть не союзом партий разных наций, а единой интернациональной партией рабочего класса[54].

Вождь большевиков не адекватно воспринимал не только федерацию, но и связанную с ней национальную автономию. Во-первых, он считал, что «автономная» нация не равноправна с «державной» нацией», и поэтому автономия не может решить национального вопроса. Во-вторых, в то же время видел в автономии форму подготовки к созданию независимого государства. «Автономия, - писал он, - позволяет нации, насильственно удерживаемой в границах данного государства, окончательно конструироваться как нация, собрать, узнать, сорганизовать свои силы. Выбрать вполне подходящий момент для заявления…в «норвежском» духе: мы автономный сейм нации такой-то или края такого-то, объявляем, что император всероссийский перестал быть королем польским и т. д.»[55]. Так писал он в 1916 году. Разумеется, он не исключал такого развития событий и для России. И в этом отношении не был одинок. Многие политики хорошо понимали роль и значение автономии в многонациональном государстве.

Мирсаид Султангалиев также считал, что «автономия является школой для выковывания из «молодых националов» организованного кадра государственных работников, без наличия которых нельзя ставить вопроса о государственной независимости тюрко-татарских народов СССР»[56].

Однако в этом вопросе у марксистов и националов отношение к этому бесспорному значению автономии было разным. Националы ратовали за подлинную автономию и идею национального самоопределения ставили выше интересов социализма. Марксисты же, наоборот, на первое место ставили идею социализма. Национальный вопрос для них был второстепенным. И, более того, во многих случаях рассматривался как неизбежное зло.

Так, в январе 1918 года Ленин писал: «…ни один марксист, не разрывая с основами марксизма и социализма вообще, не сможет отрицать, что интересы социализма стоят выше, чем интересы права наций на самоопределение» /курсив автора И. Т./.

Однако с 1917 года большевики постепенно начали осознавать необходимость и возможности перехода к федерации. Их партия, как партия, борющаяся за власть, не могла не считаться с тем, что страну охватило мощное федеративное движение, и что национальный вопрос, наравне с аграрным, превратился в коренной вопрос революции. Это нашло отражение во многих статьях Ленина, написанных осенью 1917 и весной 1918 года. Вождь революции начинает несколько иначе расставлять акценты в оценке федерации и автономии: «Демократический централизм нисколько не исключает автономию, а напротив предполагает ее необходимость. На самом деле даже федерация, если она проведена в разумных с экономической точки зрения пределах, если она основывается на серьезных национальных отличиях, вызывающих действительную необходимость в известной государственной обособленности, - даже федерация нисколько не противоречит демократическому централизму. Сплошь и рядом федерация при действительно демократическом строе, а тем более при советской организации государственного устройства, является лишь переходящим шагом к действительному демократическому централизму. На примере Российской Советской республики особенно наглядно показывается нам как раз, что теперь федерация, которую мы вводим, и будем вводить, послужит именно вернейшим шагом к самому прочному объединению различных национальностей России в единое демократическое централизованное Советское государство»[57].

Начиная с апреля 1917 года, между большевиками и меньшевиками возникла пропасть в оценке национального вопроса. В то время как большевики, не употребляя самого термина федерации, постепенно вынуждались поворачивать в сторону ее восприятия, меньшевики, признавая на словах право наций на самоопределение, продолжали оставаться на старых позициях. Они связывали его с необходимостью догово­риться по этому вопросу с Центральным Учредительным собранием и продолжали цепляться за лозунг куль­турно-национальной автономии.

Кадеты, меньшевики и эсеры, оказавшись после Февральской революции 1917 года в прави­тельственном блоке, по всем вопросам, в том числе и по национальному, проводили единую политику.