Диплом или образование

В дополнение к прочим важнейшим расходам часть нуклеарных семей Северной Америки несет нагрузку оп­латы четырех лет колледжа или/и магистратуры для од­ного или нескольких детей. Эти траты стали теперь столь же необходимы, как покупка и содержание авто­мобиля, и по такой же причине: без степени бакалавра или магистра получить пристойно оплачиваемую рабо­ту трудно или даже невозможно.

Издавна считалось, что получить образование важно для самосовершенствования и хорошо для повышения жизненного уровня. Однако образование и диплом не обязательно означают одно и то же.

Не образование, а выдача дипломов превратилась в основную задачу университета в Северной Америке. Ра­зумеется, в конечном счете это совсем не в интересах работодателей. Тем не менее в краткосрочной перспек­тиве это полезно для отделов по человеческим ресур­сам, как теперь именуют отделы кадров. Люди, задачей которых является эффективный отбор среди претендентов на должности, хотят, чтобы те обладали желаемыми качествами - упорством, амбициозностью, спо­собностью к сотрудничеству и конформизмом. Иными словами, им нужны командные игроки. Получение дип­лома об окончании университета или колледжа - совер­шенно безразлично, по какой специализации, - как ми­нимум обещает наличие таких свойств. С точки зрения отдела по человеческим ресурсам государственного уч­реждения или корпорации, высшее учебное заведение уже выполнило трудоемкий первичный отбор и провер­ку соискателей должности. Для самого соискателя все это означает, что без диплома (или нескольких дипло­мов), выданного солидными заведениями, его или ее ан­кета не будет воспринята с должной мерой внимания. Ни способности, ни уровень знаний при этом не имеют значения. Диплом не служит допуском к работе, как ино­гда полагают наивные выпускники. Он играет более важную роль - это допуск к рассмотрению в качестве возможного работника.

Диплом может сыграть роль пропуска наверх из низ­шей социальной группы или страховки от соскальзыва­ния на ступень ниже. Без диплома, как всегда преду­преждают старшеклассников в Северной Америке, они обречены на то, чтобы всю жизнь «жарить котлеты в “Мак­доналдсе”». Наличие диплома раскрывает веер всех мыслимых возможностей.

Таким образом, получение университетского дипло­ма соединило в себе две вещи. То, что в более незатейли­вые и экономные времена давало звание звеньевого или командира отряда бойскаутов. И услугу для социальных скалолазов, которую в давно минувшие времена предо­ставляла геральдическая палата с ее монопольным правом выдавать дворянский диплом и герб, отделявшие счастливых обладателей от простолюдинов. Дворян­ский герб отнюдь не гарантировал, что его обладатель может держать в руках лук или боевой топор. Но суть была не в этом.

Сами студенты отлично понимают, на что они обме­нивают четыре года молодости и связанные с ними за­траты на учебу и проживание. Им жизненно необходим диплом хоть по какой-нибудь специальности. По еще лучше, если это диплом в области, которую считают многообещающей и хорошо оплачиваемой на рынке. Статистика записи на те или иные факультеты или курсы стала чем-то вроде неофициального приложения к биржевому курсу акций. Летом 2002 года, когда акции компаний, связанных с Интернетом и высокими техно­логиями, остановились в росте, «Вашингтон пост» опуб­ликовала данные о записи на бакалавриат компьютер­ных факультетов в районе Вашингтона:

В Технологическом университете штата Вирджиния за­пись на факультет информационных технологий упала па 25 процентов, до 300 человек. В Университете Джор­джа Вашингтона число первокурсников на АйТи-направлении в этом году вдвое меньше, чем в прошлом... В 1997 го­ду университеты с магистратурой по компьютерным технологиям и кибернетике выдали 8063 диплома... наблюдался рост вплоть до 2001 года, когда таких дипломов было присуждено 17 048... В прошлом году девятьсот из более двух тысяч студентов, изучавших информационные технологии и конструирование в Университете Джорджа Мейсона, специализировались на АйТи. В этом году на эту специализацию записались 800, тогда как новосозданная и более широкая специализация по информационной технологии сразу же привлекла две сотни человек...» «Не­которое сокращение нагрузки в этом деле утешает, - ска­зал декан, - особенно в этой сфере деятельности. Им не хо­чется потратить четыре года, а затем остаться без работы».

Студенты, комментарий которых включила газетная статья (по-видимому, представлявшие типичный образ мышления), привели иные причины отказа от прежних намерений. Один, собиравшийся переключиться на не­кую инженерную специализацию, заявил, что хотел бы заняться чем-то «более социально осмысленным и более интересным, чем работа на компьютере... к тому же с этим делом к девушкам теперь не сунешься». Другой, за­писавшийся на бизнес-маркетинг, заметил: «Техника для людей моего поколения дело привычное. Оно не цепля­ет». В это же самое время, как кисло заметила газета, министерство труда прогнозировало: «Компьютерное про­граммирование будет наиболее растущей областью занятости с 2000 по 2020 год, тогда как иные сферы про­изводства, связанные с компьютером, будут наступать ему на пятки».

Во всех университетах цветет собственная субкульту­ра. Это же можно сказать и об отдельных факультетах. Несходство между ними нередко принимает форму яв­ного антагонизма, поэтому никакое обобщение не может быть совершенно справедливым. Однако не будет ошибкой сказать, что выдача дипломов стала главной за­дачей высших учебных заведений еще в 1960-е годы. Студенты первыми заметили перемены. Одна из линий протеста формулировалась студентами, заявлявшими, что им недодают образования. Они ожидали существен­но большего персонального контакта с преподавателя­ми, которые превратились в отдаленные фигуры в боль­ших аудиториях. Студенты протестовали против попыток впечатать в них тип культуры, в которой исчез­ла возможность знакомства с личным примером и шанс поговорить с мудрым человеком. Десятью годами позже студенты прекратили этот протест, по-видимому, при­няв как факт, что выдача диплома есть нормальная первичная функция высшего учебного заведения и что пла­та за такой диплом является неизбежным вкладом в приемлемое взрослое состояние. Если студент или сту­дентка берет кредит на обучение, то сможет выплатить его только по достижении среднего возраста. Соответ­ственно ценность диплома должна быть гарантией под этот заем.

«Отчет утверждает: диплом бакалавра стоит миллио­ны» - гласил заголовок утренней газеты в июле 2002 го­да. Из года в год летние номера газет поют читателям эту песню, подкрепляя мелодию статистикой - иногда правительственной, иногда от самих университетов. Упомянутый выше отчет был подготовлен Статистическим управлением США, утверждавшим, что «человек, чье образование ограничивается аттестатом полной школы и работающий полный рабочий день, может рассчитывать на то, что между 24 и 64 годами жизни он или она заработает 1,2 миллиона долларов... Окончание колледжа и продолжение образования переводится в су­щественно больший заработок в течение жизни: порядка 4,4 миллиона долларов для врачей, юристов и обладате­лей магистерских и докторских степеней; 2,5 миллиона для бакалавров, окончивших колледж».

В этот момент в газетной статье появляется некий аналитик (по-видимому, со степенью, оправдывающей это наименование), работающий на Американский со­вет по образованию, который характеризуется как «группа пропагандистов высшего образования». Он вплетает в общий хор собственный мотив: «Не все сту­денты способны рассматривать колледж как капиталовложение, но я уверен, что их родители это делают. За­дача в том, чтобы убедить старшеклассников из числа отстающих, что идти в колледж стоит усилий».

Среди прочего в отчете было обнародовано, что муж­чины с учеными степенями могут рассчитывать на то, что они заработают на два миллиона долларов больше, чем «женщины с тем же уровнем образования». Как там утверждается, это обусловлено вычетом периода вына­шивания и воспитания детей.

С обычным отставанием во времени тот же тренд прослеживается и в Канаде. Когда некий обеспокоенный родитель спросил докладчика на форуме в Торонто: «Когда же это мы решили поменять наши представле­ния о том, что такое общедоступное образование?» - тот ответил пространной статьей, опубликованной в 2003 го­ду: «Сегодняшним молодым людям вбили в голову, что продолжение образования после школы есть ключ к по­лучению достойной работы... в образовании более не видят уже инвестицию общества в следующее поколе­ние; в нем видят инвестицию, которую студенты вклады­вают в самих себя». Докладчик-публицист определил 1980-е годы как начало канадской трансформации, про­следив через 1990-е сокращение бюджетного финанси­рования университетов и колледжей. В то же время доля студентов выросла за счет выпускников школ с 15 про­центов в 1975 году до 20 процентов в 2001 году. В бли­жайшем будущем ожидается дальнейший рост до 25 про­центов.

Увеличение числа первоклассных педагогов - тех са­мых преподавателей, по поводу отсутствия которых протестовали студенты 1960-х годов, - шло гораздо мед­леннее, чем рост количества студентов и умножение ко­личества дисциплин. У профессуры не стало ни време­ни, ни энергии для персонального контакта со студентами. Пустота была заполнена «цыганами» - лек­торами, которые перемещаются из одного университе­та в другой в надежде на постоянное место, и старше­курсниками, которым преподавание засчитывалось как практика. Грандиозное сравнительно с числом препода­вателей количество тестов для оценки привело к изме­нению характера самих тестов. Все большая их доля может выражаться вопросами «Правильно или неправильно?» или «Какой из представленных ответов верен?». Это годится для проверки роботов, но не явля­ется средством стимулирования и поощрения критиче­ского мышления и глубокого понимания.

Университетское образование превратилось в ин­дустрию. Администраторы и законодатели с удвоенным рвением занялись поиском способов увеличения его масштабов. Они нашли такой способ в заимствовании технологии прибыльных предприятий, использующих расширение рынка для сокращения затрат. Измерять увеличение количества выданных дипломов гораздо легче, чем число образованных выпускников. Количест­во торжествует над качеством.

Местные колледжи с двухлетней программой обуче­ния прикладным искусствам или техническим умениям представляют собой некую промежуточную ступень в карьере, словно билет второго класса в европейской си­стеме транспорта. Двухлетние колледжи поставляют экономике медицинских сестер для больниц и клиник, чертежников для архитектурных и конструкторских фирм, дизайнеров по костюмам, освещению и графиче­скому оформлению телевизионных шоу, театральных пьес и выставок и еще великое множество квалифици­рованных техников. Эти колледжи, как правило, сохра­нили крепкую связь между образованием, обучением и выдачей диплома. Однако и они, утрачивая связь с обра­зованием, оказались на грани превращения в фабрики по выдаче дипломов. В моей родной провинции Онта­рио несколько городских колледжей уже поднялись на «элитарный» уровень, получив лицензию правительст­ва на право присуждения степени бакалавра после четы­рех лет обучения. Инициаторами этого процесса стали администраторы колледжей. Хотя по этому вопросу между ними произошел раскол: критики выражали опа­сения, что это «скомпрометирует набор», тогда как го­рячие сторонники утверждали, что их учебное заведе­ние нуждается в такой лицензии для того, «чтобы колледж мог сохранить конкурентоспособность в услож­нившейся системе экономики, когда степень бакалавра стала “национальной валютой”.

Говоря совсем грубо, проездные билеты первого, элитарного класса дороже, чем билеты второго класса. В бюллетене Статистического управления Канады за 2002 год в глаза бросался крупный заголовок: «За 11 лет плата за высшее образование выросла на 135%». Из-за сокращения государственных дотаций поддержка уни­верситетов уменьшилась больше, чем от пятнадцатилет­ней ползучей инфляции. К газетной статье об увеличе­нии платы за обучение был добавлен комментарий от Национальной федерации студентов: «Теперь отвергну­ты не только беднейшие из бедных - драма ползет вверх по ступеням социальной лестницы».

Превратившись в национальную валюту, дипломы вы­звали заинтересованность фальшивомонетчиков. Не­удивительно, что (как утверждают «эксперты», чьи дип­ломы никем не проверялись) 30 процентов претенден­тов на вакантные места предъявляют фальшивые резю­ме. Бывший мэр Сан-Франциско, когда ему сообщили, что его начальник полиции солгал о наличии универси­тетских степеней, ограничился комментарием: «Ну, не знаю, кто не лжет в этих резюме». Капитаны предпри­нимательства тоже поддаются искушению. Выяснилось, что успешный руководитель компании «Бауш и Ломб», солидного предприятия по изготовлению линз и про­чей оптики, занявший это место после не слишком удач­ной карьеры в «Дженерал моторс», не имеет степени ма­гистра бизнес-администрирования, указанной в его автобиографии. Однако его компетентность получила подтверждение советом директоров корпорации. Ни он, ни компания не понесли серьезного урона, если не считать резкой, но кратковременной потери стоимости акций. Другим повезло меньше. Одного из высших на­чальников компании «Веритас Софтуэр» уволили за то, что он лживо указал, что имеет степень МВА Станфордского университета; другие получили публичные выго­воры. После получения выговора один из этих сотруд­ников сказал журналистам: «Наверное, в какой-то момент я почувствовал, что мое положение не слишком надежно, и это ощущение оставалось». Президент же «Бауш и Ломб», ничуть не утратив позы достоинства, за­явил: «Я чрезвычайно смущен тем, что не вполне точная информация о моей карьере появилась в наших печат­ных материалах. Разумеется, мой долг заключается в том, чтобы внимательно вычитывать такие материалы, удостоверяясь в их аккуратности».

Погоня за дипломами является косвенным следстви­ем Великой депрессии 1930-х годов. Как и многое дру­гое в североамериканской культуре, происхождение этой гонки и ее привлекательность трудно понять, не возвращаясь взором в годы депрессии. Конечно же, фи­зические и финансовые затруднения американцев в пе­риод с 1930 по 1939 год незначительны в сравнении с бедствиями, которые в прошлом веке пережили обще­ства, испытавшие голод, геноцид и этнические чистки, бомбежки или горечь военного поражения, или угнете­ние. Однако депрессия наложила на американцев глубо­кий отпечаток, по силе воздействия не сопоставимый с ее кратковременностью и относительной мягкостью. Когда работа и сбережения исчезли и в США или Кана­де воцарилась стагнация, никто не понимал, что проис­ходит. Даже теперь, спустя семь десятилетий, эконо­мисты продолжают спорить о причинах депрессии. Массовая безработица стала огромным несчастьем. На своем пике она оставила без работы четверть трудя­щихся в США и Канаде. В особо неблагополучных мес­тах было гораздо хуже. Если принять во внимание всех тех, кто прямо или косвенно зависел от людей, остав­шихся без работы, понятно, что безработица и ее эф­фекты затронули почти каждого, кроме самых богатых и защищенных. Правительственные программы созда­ния рабочих мест и социальной поддержки неимущих (иные из них были и остроумны, и конструктивны) по­могали, но не могли устранить бедствие. К тому же эти программы были сопряжены с рисками и унижением достоинства людей.

Одни провели годы депрессии, стоя в очередях: за шансом получить временную работу, за невыплаченным заработком у касс обанкротившихся компаний, за сбере­жениями, пропавшими в банках, за миской супа или вче­рашним хлебом. На фотографиях той эпохи ряд за ря­дом мелькают озабоченные и скорбные лица. На других фотографиях можно видеть митинги протестующих и их лозунги - на фоне конной полиции и поднятых дуби­нок пеших полисменов. Нередко с поразительной отва­гой протестующие посвящали себя политической актив­ности, в благотворность которой они искренне верили, теряя массу времени, последние сбережения и надежду. Многие надеялись на более спокойные средства борь­бы, основанные на интеллектуальных проектах, будь то схемы социального кредитования или безуспешная борьба Эптона Синклера за должность губернатора на выборах в Калифорнии под лозунгом ЭПИК (покончим с нищетой в Калифорнии). Третьи страстно погрузи­лись в борьбу с марксизмом, троцкизмом и иными радикальными политическими течениями. Этих борцов и иногда их оппонентов можно разглядеть на старых фо­тографиях сессий палаты представителей или Комите­та по антиамериканской деятельности.

И все же подавленность, как непременная часть по­пыток выжить в годы депрессии, никак не отражена на фотографиях. Она лишь слегка заметна в кино и столь же слегка - в музыке. Люди, не привычные к без­делью и своей невостребованности, как-то пытались себя занять. Однако было трудно получить даже не­оплачиваемую работу, обещавшую новое знание и опыт. Архитекторы делали головоломки или чертили жутковатые, бесчеловечные утопические города буду­щего, продавая их, когда находился покупатель. Я сама целый год работала без оплаты в утренней газете горо­да Скрэнтон в Пенсильвании. Редактору нужен был ре­портер, но платить ему было нечем. Я отрабатывала обучение журналистике, подготавливая очерки и но­востные материалы. Хотя газета входила в профсоюз, никто тогда не возражал против такого бартерного со­глашения.

Для человеческой личности самой тяжелой сторо­ной безработицы было то, что человека раз за разом отвергали, вызывая у него состояние стыда и отчая­ния. Многие тихо погружались в горечь осознания то­го, что они не нужны миру. Бессилие, казалось, не име­ло ни конца, ни края: неужели жизнь всегда будет такой? Прежние планы, прежние надежды без всякой внятной причины тонули в бездне.

Для того, кто, как я, был еще очень молод, десяти­летие депрессии не было такой уж тяжкой вещью. Мы с друзьями были в состоянии увлеченно рассказывать о том, как нас отвергли тут или там, о странных лю­дях, которых мы встречали в ходе своих пустых поис­ков, и могли хохотать до упаду по всякому поводу. Для тридцатилетних все было куда тяжелее - они только что начали делать карьеру (так им, во всяком случае, казалось), и вдруг она обернулась ничем. Для сорока - или пятидесятилетних людей увольнение и вынуж­денный досуг имели разрушительные последствия. Родители иных из моих друзей после этой деморали­зующей паузы так и не смогли вернуться к миру с сами­ми собой, восстановить свои семьи и круг общения. Мужчинам, которые добывали для семей хлеб насущ­ный, было тяжелее, чем женщинам, большинство из которых после свадьбы целиком посвящали себя до­моводству и детям.

Мой отец, врач, работал допоздна все дни недели. Не­смотря на усталость, он сохранял жизнерадостность, по­тому что чувствовал себя востребованным и потому что работа была ему интересна. Но и ему, как и всякому дру­гому, приходилось тревожиться о том, как свести концы с концами. На нашем городке, где главным делом была добыча дорогого высококачественного антрацита, Ве­ликая депрессия сказалась особенно тяжело. Фактичес­ки она началась здесь четырьмя годами раньше, после затяжной забастовки шахтеров, следствием которой бы­ла потеря ниши на рынке угля.

Чем шире расползалась безработица, тем меньшее число пациентов моего отца было в состоянии ему за­платить. Как-то летним вечером 1936 года он объяснил мне, что ему необходимо зарабатывать 48 долларов в день только для того, чтобы выплачивать за аренду каби­нета и его оснащение, за подписку на необходимые меди­цинские журналы, за работу медсестре. Мне это показа­лось тогда немыслимо грандиозной суммой - я получала 12 долларов в неделю, работая стенографисткой в офисе кондитерской фабрики, которая вскоре обанкротилась. Отец сказал как о счастье, что ему удается сбалансировать расход с доходом за счет того, что, работая по двенадцать часов ежедневно у себя, он еще подрабатывал как хирург и терапевт в больницах. Мой отец не был исключением. Великое множество американцев, считавших себя солью земли, продолжали трудиться, несмотря на обстоятельст­ва, и помогли удержать страну от распада.

Перемена, наступившая, когда стагнация начала ис­паряться, стала чудом. В 1938-1939 годах, по мере того как раскручивалась военная промышленность, это про­исходило неспешно. С 1942 года, когда Америка втяну­лась в войну, процесс пошел в полную силу... Отец, умер­ший в 1937 году, этого не дождался. Каждый отдавал себе отчет в том, что наслаждаться работой и процвета­нием ценой войны мерзко. И все же все мои знакомые были благодарны за то, что хорошая работа и выросшие зарплаты полились на них, как ливень после засухи. Те­перь показалось, что мир наконец нуждается в нас, в нем Для нас есть место.

Когда война окончилась эйфорией победы и за ней последовал меньший по масштабу бум годов плана Мар­шалла и корейской войны, в Северной Америке сфор­мировался и окреп невысказанный консенсус. Если при­дать ему словесную форму, то она, наверное, будет такой: «Мы в состоянии выдержать осмысленные тяго­ты и преодолеть их. Но никогда - никогда, никогда - мы не позволим обрушить на нас бессмысленную катастро­фу массовой безработицы».

Культуры сами выбирают цели, держатся их и преоб­разуют в цели и ценности самой жизни. Так, в Древнем Риме ведущим смыслом, высшей ценностью культуры было служение государству. Когда империя сменила рес­публику, Вергилий добавил существенный новый акцент в отрывок из «Энеиды», который любил цитировать им­ператор Август: «В том, римлянин, призвание твое, что­бы народами править. В том гений особенный твой - ширить обычаи мира, подчиненных щадить, подавляя гордыню всех прочих».

В средневековой Западной Европе и в ранних пури­танских колониях Америки смысл жизни тотально переоформился. Им стало спасение души, и своей, и других, чтобы они могли войти в Царствие Небесное.

В эпоху создания Соединенных Штатов, когда Про­свещение, оформленное Коперником, Ньютоном и Де­картом, одержало победу и над Средневековьем, и над Ренессансом, ведущей целью-ценностью стала незави­симость. Не напрасно документ, обосновавший цели войны за отделение от Великобритании, был назван Декларацией независимости, а день 4 июля - Днем независимости. Вокруг понятия свободы сформировался целый культ, символом которого в равной мере стали Колокол Свободы и лозунги французской революции. Со временем лозунги независимости и свободы смени­лись двумя взаимно конфликтующими версиями: поли­тической свободой в установлении прав штатов (боко­вая ветвь древа независимости) и ликвидацией рабства (боковая ветвь древа свободы).

В течение десятилетий после кровопролитной Граж­данской войны, казалось бы, разрешившей конфликт между двумя концепциями свободы, в американской куль­туре не было консенсуса по вопросу о смысле жизни. Хотя заместившая его частная идея проявилась достаточно сильно. Это был Путь на Запад - нажим, достигший свое­го пика в 1840-е годы; с мексиканской войной, аннексией Техаса, покупкой Калифорнии и Нью-Мексико. Это выра­жение американской Судьбы к концу столетия было рас­ширено президентом Теодором Рузвельтом на Карибский бассейн и Тихий океан - во время Испано-американской войны, которую американцы предприняли, чтобы утвер­дить господство США в Западном полушарии.

Начало XX века, включая и предшествовавшее ему де­сятилетие, стало временем брожения. Американцы при­нялись совершенствовать общество, ликвидировав дет­ский труд, распространив избирательное право на женщин, борясь с коррупцией и взяточничеством, раз­вернув усилия на улучшение публичного здоровья, за­претив продажу алкоголя. Они приняли антимонополь­ное законодательство во имя обеспечения свободы тор­говли, учредили национальные парки ради сохранения природной среды (любимое дитя Теодора Рузвельта), улучшили условия труда и защитили права трудящихся. Они предприняли множество практических действий, сторонники которых вкладывали себя самих с такой энергией, как если бы все эти действия составляли со­кровенный смысл жизни.

Дух реформирования был жив и в годы депрессии. Президент Франклин Рузвельт провозгласил четыре свободы, соединив экономические задачи (свобода от бедности) и права человека (свобода от страха) с прак­тическими мерами по обеспечению доступности этих связей. Среди этих мер: успешное продвижение техни­ки трехсторонних переговоров (предложения Роберта Вагнера, ставшие Национальным актом о трудовых от­ношениях) и учреждение постоянной Комиссии по страхованию, установившей правила прозрачности деятельности корпораций и правила защиты от спеку­ляций акциями. Элеонора Рузвельт, супруга президен­та, в течение своей жизни перешла от увлеченности ма­лыми реформами к пропаганде идеи ООН. Главный памятник ее трудам - Всеобщая декларация прав чело­века, в работе над формулированием и принятием кото­рой она участвовала. За этими попытками определить американскую версию смысла жизни тихо, без лишнего шума, путем простого принятия всеми утвердилась Аме­риканская мечта - идеал, согласно которому каждое по­коление белых в Америке, будь то рожденные здесь или иммигранты, должно жить успешнее и богаче, чем пре­дыдущее.

С 1950-х годов дополнительный блеск этому понима­нию смысла жизни придало убеждение в гарантирован­ности полной занятости, в гарантированности работы. Есть основания утверждать, что такая интерпретация смысла жизни остается в США без изменений - несмотря на «конкуренцию» со стороны холодной войны с Совет­ским Союзом, а может быть, и со стороны войны с терро­ризмом. В обоих случаях послевоенной реконструкции сопутствовали контракты для американских компаний и соответственно рабочие места для американцев.

Как именно концепция смысла жизни реализуется в культуре? Наличие такой концепции дает возмож­ность ее реализаторам и свидетелям трактовать даже ужасные деяния как совершенно оправданные. Разру­шение Карфагена республиканским Римом - в полном соответствии с песней Вергилия - было самой омерзи­тельной в истории сценой убийства невинных и безза­щитных людей. Римляне прославляли это деяние, видя в нем оправданный акт упреждающей защиты государ­ства. Грабежи и убийства, совершенные испанскими конкистадорами в Южной и Центральной Америке, оправдывались тем же стремлением к спасению душ, которое оправдывало труды, жертвы и риски испан­ских миссионеров. Агрессия крестоносцев против мусульманских «неверных» на Ближнем Востоке и про­тив христиан-еретиков во Франции; пытки и казни в Ев­ропе, осуществлявшиеся католической инквизицией и протестантскими охотниками на ведьм, преследова­ние и насильственное обращение евреев в христианст­во; гонения на пуритан в Британии и Новой Англии - все эти и подобные им дела, творившие ад на земле, полностью оправдывались тем, что это была борьба с дьяволом и спасение душ.

В 1956 году конгресс принял закон о финансирова­нии системы федеральных автострад (эта правительст­венная программа не имела в США прецедента по мас­штабу и стоимости). Официальным обоснованием программы было обеспечение быстрой и эффектив­ной эвакуации городов в случае необходимости - ти­пично римское определение смысла. Однако память о Великой депрессии была еще свежа, и все немедленно распознали подлинную, серьезную причину: полная за­нятость, гарантия рабочих мест - при строительстве дорог, при проектировании, производстве, обслужива­нии и ремонте автомобилей, при переработке и пере­возке топлива. Когда программа раскрутилась как сле­дует, президент Дуайт Эйзенхауэр, выступая во время празднества открытия моста Джорджа Вашингтона в Нью-Йорке, признавал наличие такой причины в сво­их ремарках об автомобиле как стержне экономики и занятости.

Утвердить автомобильную индустрию в качестве средства создания рабочих мест казалось естественным для смысла жизни. Неизбежно это произошло. Автомо­биль - для тех, кто мог себе его позволить, - получил в нагрузку ценностные значения, унаследованные от дав- пего американского понимания смысла жизни: незави­симость, свобода. Успешность - в пересаживании в ав­томашину, которая лучше, чем была у родителей, из «Понтиака» в «Бьюик». Никто с большим восторгом не признал и не одобрял создание рабочих мест как основ­ную причин)- создания системы автострад, чем мэры и прочие выборные чиновники. Близорукое разрушение сообществ в Америке восторженно оправдывалось спра­ведливостью полной занятости.

Конфликт между строительством автострад и цен­ностями сообществ (равно как и всеми другими ценно­стями) привел к установлению правил, сохранившихся и тогда, когда память о Великой депрессии уже развея­лась. Иностранцам кажется странной непоследова­тельностью, что Америка провозглашает свободу торговли и в то же время субсидирует американское сельское хозяйство, что тяжело ударяет по экономике бедных африканских стран. Или вводит особые пош­лины на канадский пиленый лес и бразильскую сталь, или устанавливает квоты на импорт текстиля из Китая. Однако для американских переговорщиков и лоббистов нет непоследовательности в противоречивой полити­ке, если каждая из ее линий нацелена на то, чтобы со­хранять рабочие места для американцев. Что же в этом непоследовательного?

Любые учреждения, включая государственные агент­ства, когда на них давят по поводу разрушения природ­ной среды или рукотворной среды, доказывают свою правоту и атакуют оппонентов, называя количество ра­бочих мест, которые будут созданы. Еще эффективнее, когда они перечисляют рабочие места, которые могут быть утрачены, если их черное дело не будет сделано. По сей день никакая катастрофа, будь это даже вероят­ное глобальное потепление, не воспринимается как бо­лее серьезное бедствие, чем утрата рабочих мест. Когда в 2002 году в канадской Арктике наблюдалось активное и неожиданно быстрое таяние льдов, премьер-министра провинции Онтарио спросили, поддержит ли он пре­мьер-министра Канады в его стремлении подписать Ки­отский протокол о сокращении тепловых выбросов или предпочтет следовать за президентом США Джорджем Бушем, отозвавшим подпись Америки. Вот его ответ: «Мы не собираемся терять преимущества и сотни тысяч рабочих мест в Онтарио... пока наши южные соседи - благослови их Бог - не сделают что-либо для сокраще­ния своих выбросов в атмосферу».

Сама Великая депрессия говорит по обе стороны гра­ницы! В качестве предельного выражения смысла жиз­ни лозунг «работа для всех» звучит, разумеется, менее свирепо и менее лживо, чем большинство культурных идеалов. Однако, как любил говорить мой отец, «зако­пать в землю можно все что угодно».

Все еще неясно, может ли война с терроризмом за­нять место «работы для всех» в качестве стержня амери­канского образа жизни. То, как легко были отброшены право на скорое рассмотрение обвинения в суде, гаран­тия от задержания без судебного постановления, защита от вторжения в личную жизнь, а в случае пленения боевиков Женевская конвенция обращения с военноплен­ными - все это указывает на то, что чрезвычайность мер против предполагаемых террористов уже перевесила все прочие ценности, не исключая экономической целе­сообразности. Как указывает Маргарет Атвуд, уступка гражданских прав «содержит в себе готовый рецепт хи­щений и обмана в бизнесе». Пожалуй, следует дождать­ся того, как отстроятся схемы контроля над ближнево­сточной нефтью, переустроятся Афганистан и Ирак, чтобы удостовериться, действительно ли смысл амери­канской жизни переключился с обеспечения рабочих мест и получения прибыли на нечто иное.

Справедливо утверждается, что прошлое продолжает жить в настоящем. Это верно и для происхождения гон­ки за дипломами. Отчасти ее породило чувство унижен­ности и тревоги, когда Советский Союз и его спутник обошли Америку в космосе, отчасти - все еще памятный ужас депрессии. Гонка за дипломами родилась в конце 1950-х, поначалу в Калифорнии. Тогда администрации университетов догадались, что на современной стадии экономического развития в завоевании космоса или в других сферах все зависит от фонда знаний населения - от ресурса, который потом стали называть человече­ским капиталом. Из этого следовало, что и самый цен­ный продукт развития - новые рабочие места - также зависит от знаний. Администраторы отнюдь не ошиба­лись и были вполне последовательны, когда пришли к заключению, что чем больше их учреждения смогут выработать этого ценного ресурса, удостоверив его на­личие, тем лучше для всех.

Поначалу между этой целью и качеством образова­ния, которое, как ожидали администраторы, могут предоставить их учреждения, не было противоречия. Конфликт обозначился в 1960-е годы. Отчасти это про­изошло вследствие стремления университетов решить все задачи одновременно. Тогда они взаимодействова­ли с сообществами, которые их поддерживали. Под симпатичным лозунгом многообразия форм деятель­ности университеты старались ухватиться за любую хо­рошую штуку, которая оказывалась в поле их изобиль­ного интеллекта. Не ставя выдачу диплома выше образования, они стремительно расширяли концеп­цию образования, включая в нее всякое умение, казав­шееся важным, - от математического анализа издержек и выгод до маркетинга. Администраторы не представ­ляли себе, до какой степени разросшиеся амбиции вместе с обещанием обогатить общество множеством дипломированных специалистов изменят сами универ­ситеты.

Как всегда в культуре, все, что случается, связывается с множеством вещей. В данном случае расширение обра­зовательного спектра оказалось связано с вполне конст­руктивной правительственной программой обустройст­ва ветеранов войны.

После Второй мировой войны, а затем после корей­ской войны правительство обеспечило и всячески под­держивало стремление ветеранов, которые были склон­ны к этому и имели необходимую подготовку, поступить в колледж или университет. Десятки тысяч бывших ря­довых, многие из которых вышли из семей, в которых никто и никогда не имел возможности получить высшее образование, воспользовались этим шансом. В целом было отмечено, что эти ветераны более серьезно зани­мались учебой, чем вчерашние выпускники школы. За их счет прием в вузы значительно вырос. Когда поток демобилизованных рядовых высох, университетскому сообществу стало не хватать жажды знаний, характер­ной для них. Ему не хватало и правительственных кре­дитов на обучение ветеранов. Гонка за дипломами про­явилась как растущий вид производства в 1960-е годы.

Как раз тогда, когда сами университеты столкнулись с се­рьезными проблемами.

Чем больше гонка за дипломами проявляла себя как растущее производство, тем более она довлела над обучением как с точки зрения преподавателей, так и с точки зрения студентов. Преподаватели начали при­ходить в отчаяние из-за студенческих групп, в которых желание учиться проявлялось меньше, чем стремле­ние выполнить необходимый минимум работы, чтобы окончить учебу. Всерьез заинтересованные учебой сту­денты не могли не испытывать отчаяния от того, что в учебном заведении на них стали смотреть как на сы­рой материал производства, не видя в них человече­ские существа с мучающими их вопросами, недоумени­ями и, наконец, сомнениями по поводу того, зачем они вкладывают время и деньги в эту прелюдию к тру­довой жизни.

Студенты, жаждущие знаний или хотя бы способные их жаждать, существуют. Преподаватели, которые стра­стно любят свой предмет и готовы с охотой передавать свои знания, углубляя их при этом, тоже существуют. Од­нако под давлением множества нужд число учебных за­ведений, культивирующих почтение к этим потребно­стям и желающих удовлетворить в первую очередь их, последовательно сокращается. По крайней мере часть британских преподавателей выражает беспокойство по поводу того же тренда. Но в целом у меня есть ощуще­ние, что родители или деды и бабушки нынешних сту­дентов в большинстве не осознают, насколько все изменилось с их студенческих лет. Не осознают этого и сту­денты, поскольку они не сталкивались с чем-то иным. Только те педагоги, кто испытал горечь потери, осозна­ют, что было утрачено.

Культура, способная на корректирующие и стабили­зирующие изменения, прежде всего зависит от образо­ванных людей. В особенности - от глубины их понима­ния и способности к критическому суждению. Большая часть Северной Америки уже существенно отстает в про­изводстве и распределении обновляемых видов энер­гии. А в каком застое пребывают производство автомо­билей и строительство дорог, столь лелеемые в этой культуре! Из десятилетия в десятилетие совершенство­вание продукции и дизайна автомобиля приходит из­вне - из Японии или Германии. Нет изменений в поиске средств борьбы с издержками расползания пригородов и с распадом соседских сообществ. Несмотря на множество речей и печатных текстов, не видно новых реше­ний для проблемы транспорта в городах, о чем следую­щая глава. Эти проблемы также связаны с гонкой за дипломами за счет образования.