Состояние общества, социальная и пространственная мобильность

Выводы. Российское общество неоднородно, при этом слабо струк­турировано, разъединено. Оно многоукладно по сути своей и находится в ситуации двойного перехода: от плановой социалистической эконо­мики к государственно-капиталистической и от одной модели этати-зации к другой через фазу развала патерналистской модели в отноше­ниях «<власть — общество» вследствие слабости государства. Движение в рамках обоих переходов не является поступательным и на протяжении полутора-двух десятков лет существования России как самостоятельного государства неоднократно меняло направление.

Еще Ключевский отмечал, что наличие у страны огромного фрон-тира способствовало переориентации социальной энергии от обще­ственных преобразований внутри ядра на освоение новых про­странств. В эпоху глобализации ситуация повторилась, только вместо фронтира и осваивающих его казаков наиболее активная и инициативная часть российского общества в конце XX в. эмигриро­вала за границу. Этому способствует то, что в современной России пространственная мобильность внутри страны затруднена и пони­жена, в то время как мобильность вовне повышена.

Старая советская система каналов вертикальной мобильности, и без того ставшая малоэффективной, во времена «застоя» была разрушена, а новая пока окончательно не сформировалась и существу­ет в виде отдельных фрагментов. В начале 1990-х годов произошла резкая смена поколений — через голову поколения, ожидавшего своей очереди и оказавшегося в результате потерянным. Поколение стре­мительно поднявшихся тогда наверх нынешних «<отцов», которым сейчас сорок-пятьдесят лет, блокирует путь наверх новому поколе­нию «<детей», которое, какранее и «деды», может стать потерян­ным. Сама стремительность социальных перемен в недавнем про­шлом обусловила перенос акцентов на индивидуальные стратегии адаптации в настоящем.

Пространственной организации российского общества присущи иерархичность и аспатиальность. Иными словами, собственно регио­нальные различия в нем играют существенно меньшую роль, чем раз­личия между населенными пунктами по величине и статусу. Диффе­ренциация межрегиональная, таким образом, оказывается зачастую меньшей, чем внутрирегиональная, а сходство между, скажем, Кали­нинградом и Владивостоком, разделенными 9 тыс. км, — большим, чем между любым из них и близлежащими малым городом или селом на расстоянии 50 км.

Российское общество крайне неоднородно, в нем уживается не­сколько основных укладов, которые с известной долей упрощения можно назвать советским, постсоветским и несоветским.

Значительную часть современного общества составляют гражда­не, сформировавшиеся в советское время, привычно воспринимаю­щие государство и любую власть как главный или даже единствен­ный источник социальных благ и гарантий, как высшую ценность, как верховного арбитра, демиурга, устанавливающего все правила и следящего за их исполнением. Это не только старшее и во многом среднее поколение, это и значительная часть молодежи, особенно за пределами столиц и крупнейших городских центров. Заметим, что для многих такая «охотная зависимость от государства» — не про­сто результат осознанного выбора, но и единственная знакомая и понятная модель поведения, усваиваемая от окружающих.

Эту часть российского общества можно определить как «застряв­ших в транзите». Шоковый транзит 1990-х годов, когда государство фактически бросило этих людей, отказавшись из-за отсутствия средств выполнять большую часть своих социальных обязательств, сменился постепенным возвращением к патерналистской модели по мере восстановления финансовой мощи государства. Попытка ре­форматоров в середине 2000-х годов перевести значительную часть натуральных льгот и обязательств в денежные оказалась в целом не­удачной и привела к волне массовых социальных протестов. Прави­тельство в ответ отказалось от своих планов, восстановив в том или ином виде большую часть монетизировавшихся льгот.

Важно и то, что к моменту входа в новый транзит общество дале­ко не завершило транзит предыдущий, начавшийся с Октябрьской революции 90 лет назад. Революция и слом всей традиционной со­циальной структуры, форсированная большевистская модернизация с переводом традиционного аграрного общества в урбанизирован-но-индустриальное на протяжении жизни одного-двух поколений обусловили поворот главного фокуса социальной динамики от ре­формирования к адаптации.

На выборах советский уклад проявляется в поддержке КПРФ по причинам во многом ностальгическим (старый советский уклад), а так­же «Единой России» как «партии власти» (новый советский уклад).

Заметим, что советский уклад внутренне неоднороден. В его со­ставе есть более традиционалистская часть, особенно заметно пред­ставленная в ряде национальных республик, где советский уклад ча­сто смешан с досоветской архаикой, и в сельской местности, и более модернизированная часть, особенно в крупных городах.

Носителями постсоветского уклада являются граждане, в чьей системе координат значительное место занимают модели, нормы и правила поведения советского времени, но только в отличие от «со­ветских» находящиеся по отношению к ним не в согласии, а в про­тесте, отталкивании. Это, таким образом, оборотная сторона совет­ского уклада.

Если в советскую эпоху нормой были интернационализм, примат общесоветского и общестранового над этническим и местным, го­сударственный атеизм и т. д., то в постсоветское время это «возврат к корням», подчеркнутое внимание к этноконфессиональному, культивирование местных особенностей. Часто все это принимает радикальные формы этнонационализма и сепаратизма, религиоз­ной и национальной нетерпимости. На выборах такого рода на­строения конвертируются в электоральную поддержку ЛДПР, а в национальных республиках — более радикального крыла местных политических элит.

Любопытно, что при этом не исключены патерналистская мо­дель во взаимоотношениях с властью и принятие модели делегатив-ной демократии, когда вместо осуществления постоянного демо­кратического контроля власть делегируется одному лицу, только в роли «отца нации» здесь чаще выступает глава региона, особенно национального.

Главным носителем несоветского уклада является так называемый средний класс. Вопрос только, какой средний класс. Высокопоставлен­ная часть чиновничества, менеджмент и обслуга крупного бизнеса — государственного и частного, фактически сросшегося с ним? Нет, это скорее консервативная часть общества, заинтересованная в сохране­нии действующей патерналистской модели — собственно, это и есть новый советский уклад, охарактеризованный ранее. Малый и средний бизнес, слой относительно самостоятельный и экономически незави­симый от госаппарата? По мнению Евгения Гонтмахера, ссылающегося на исследования Независимого института социальной политики 38, к среднему классу с учетом всех его признаков (доходов, образования, характера работы, самоощущения и социальной активности) можно отнести порядка 10% россиян. Если взять только доходы и самоощу­щения, таковых наберется порядка 20%. Такую же оценку — около 20% взрослого населения — приводит со ссылкой на исследования Института современного развития и Игорь Юргенс39, добавляя, что примерно четверть из них вполне считалась бы средним классом в лю­бой европейской стране, а остальные приближаются к нему по боль­шинству параметров. По данным тех же исследований «средний класс почти не вырос за годы конъюнктурного подъема: выросли его дохо­ды, но не компетенции, он раздувался как пузырь»40.

Для современного российского общества характерны территори­альная перемешанность и отсутствие корней на территории прожи­вания. Революционные преобразования XX в. с двумя революция­ми, двумя мировыми и рядом других войн, массовыми сталинскими репрессиями и переселениями, быстрыми и форсированными урба­низацией и индустриализацией привели к обрыву корней. Живущее на земле крестьянство было фактически уничтожено. Корневая си­стема общества очень неглубока: на два-три поколения вглубь, на тер­ритории — и того меньше.

Российское общество, сейчас на три четверти сосредоточенное в городах, — общество новой урбанизации. Старые привычные уклады и нормы поведения разрушены, а новые не появились или не устоялись. Носители всех нынешних его укладов — это люди, чьи деды и прадеды «отреклись от старого мира» и оторвались от кор­ней; носители постсоветского и несоветского — люди, которые сами (или их отцы) отреклись и от другого, советского мира.

Если принять во внимание сложную историю, навязывавшиеся единомыслие и коллективизм, глубокое разочарование во власти и в большинстве политических и общественных институтов, не должны вызывать удивления присущие современному российскому обществу разъединенность, недоверие, проблемы с коллективным действием.

Внутренний социальный эскапизм и внешняя эмиграция как тра­диционные формы неподчинения доминирующей модели взаимо­отношений граждан с государством дополнились построением «оазисов за забором» (gated communities) преуспевшими чиновни­ками и бизнесменами, которые и живут-то вместе на московской Рублевке и многочисленных рублевках региональных: в иркутской Листвянке и на Байкальском тракте, в мурманской «боглаевке» и Беринг-парке, поселке газовиков под Оренбургом и др. Впрочем, некоторые эксперты считают, что вскоре наберется некая критиче­ская масса людей, готовых после решения на индивидуальном уровне проблем достатка и личной независимости заняться благоустрой­ством страны для своих детей.

В проводимом Левада-Центром мониторинге влиятельности раз­личных институтов в жизни страны фигурируют церковь (11-е ме­сто), политические партии (14) и профсоюзы (15). При этом два по­следних института можно назвать не только наименее влиятельными, но и все менее влиятельными. Если, скажем, влияние правоохранительных органов за время президентства Путина суще­ственно возросло, то влияние профсоюзов упало до 1,7 по пяти­балльной шкале, а партий — до 2,5 41. Что касается церкви, то, не бу­дучи особо влиятельной (хотя и опережая по влиянию все остальные негосударственные институты), она пользуется максимальным дове­рием со стороны общества.

Оценка числа активистов некоммерческих организаций в 10— 12 млн человек, данная в докладе Общественной палаты, по-види­мому, завышена на порядок. По разным оценкам, в общественных организациях участвуют 1 —1,5% опрашиваемых, доля верующих и участвующих в жизни церковных общин составляет порядка 4% населения. Согласно опросу Левада-Центра (октябрь 2006 г.) в слу­чае возникновения тяжелых жизненных проблем подавляющее боль­шинство людей рассчитывает в первую очередь на родственников (83%) и друзей (64%), во вторую — на соседей (30%) и сослуживцев (27%), в третью — на начальство (12%) и государственные учрежде­ния (6%) и лишь в последнюю очередь — на церковь (5%), обще­ственные организации (4%), национальные общины (3%).

Нынешнее российское общество откровенно слабо в своих коллек­тивных проявлениях, что сказывается и в отсутствии контроля над функционированием государственных институтов, и в немощи в плане выдвижения и проведения обществом собственных идей и интересов, и в создании устойчивых форм консолидации. Базой для отсутствия организованного коллективного действия снизу является крайне вы­сокий уровень недоверия граждан, прежде всего друг к другу.

Обобщая результаты социологических исследований последних лет, Борис Дубин из Левада-Центра сделал вывод о господствующей в нынешнем российском обществе установке на неизменность про­исходящего и стремления к покою. На этом фоне усиливаются чув­ства тревоги и незащищенности, а перспективные ориентации (по­зитивные образы будущего, ожидания повышения статуса) пред­ставлены крайне слабо.

Для коллективных представлений российских граждан о себе ха­рактерны следующие три тенденции, отчетливо проявившиеся в по­следние годы:

• нарастающие в массе изоляционизм и ксенофобия («у России свой путь», «у России всегда были враги, нам и сегодня никто не желает добра»);

отказ от изменений, примирение с собою такими, какие есть, и с советским прошлым как своим собственным («за годы советской власти наши люди стали другими, и это уже не изменить»);

принятие роли «дистанцированных зрителей» с сохранением позиции невключенности, самоустранения от ответственности за происходящее и будущее.

Роль «не полностью принадлежащих», как бы отсутствующих, по мнению Дубина 42, является едва ли не преобладающей формой со­циальности в нынешней России. Она характерна для поведения мас­сы, но она же задает стереотипы поведения представителей власти.

На этом фоне в России последнего десятилетия происходит мас-совизация социума без модернизации его базовых, модельных инсти­тутов. Массовые феномены, в основном связанные с потреблением включая потребление телевизионных картинок, в подобной ситуа­ции не завершают модернизацию ведущих институтов, а замещают ее. Именно процессы такого типа, которые уже не раз случались в истории, в том числе в истории России, ведут к резкому повыше­нию значимости демонстративно-символических элементов соци­альной и политической жизни, их дефункционализации и ритуали-зации или церемониализации. Одновременно имеет место медиатизация, которая отводит центральное место телевещанию двух первых каналов по принципу повторяемости зрелища для дис­танцированного наблюдателя.

Есть проблемы и другого рода, связанные с разрывом между же­лаемым и действительным. Согласно социологическому опросу, про­веденному при подготовке в 2007 г. первого доклада Общественной палаты о состоянии гражданского общества, почти 80% населения в той или иной степени ощущают ответственность за происходящее у них во дворе или в микрорайоне, среди них 40% ощущают ее «в полной или значительной мере». В отношении происходящего на работе соответствующие цифры составляют 66% и 45%, а каса­тельно происходящего в городе, районе — 52% и 15%. Ответствен­ность за происходящее в стране ощущают 33% (в полной или значи­тельной мере — 10%).

В то же время чувствуют себя способными в полной или значи­тельной мере влиять на происходящее во дворе 32% опрошенных, на работе — 36%, в городе, районе — 8,4%, в стране в целом — 3,4%. Очевиден разрыв между довольно абстрактной ответственностью и способностью повлиять на ситуацию, не говоря уже о желании и воз­можности его реализовать.

С приходом Владимира Путина и принятием курса на политиче­скую централизацию получила развитие и старая, еще советская линия на патернализм. Согласно пресс-службе президента за первый путин­ский президентский срок стремительно (втрое) выросло число обра­щений граждан в федеральные и региональные органы исполнитель­ной власти 43. Интересно, что в конце этого срока доля обращений к региональным властям, которая росла так же стремительно (в 2003 г. в полтора раза больше, чем в предыдущем, — 1,75 млн), резко (тоже полтора раза) упала — в 2004 г. до 1,2 млн. Зато число обраще­ний российских граждан к президенту возросло, составив в 2006 г. 1,0 млн против 0,8 млн в предыдущем году и 0,6 млн в 2004 г.44

В президентской администрации действует специальное управ­ление по работе с обращениями граждан. В 2006 г. по инициативе президента Госдума приняла закон «О порядке рассмотрения обра­щений граждан», по-новому регламентирующий процедуры, уста­новленные еще советским законодательством в эпоху раннего Бреж­нева. Наглядными уроками патернализма служили и ежегодные телемосты президента со страной в 2001—2007 гг., в ходе которых Путин решал любые проблемы граждан: от установки на Новый год живой ели в центре Биробиджана до проведения водопровода в от­даленную ставропольскую станицу и предоставления гражданства солдату-герою. Сотни тысяч, а в последние два года миллионы об­ращений, приходивших на имя президента в период подготовки те­лемостов 45, потом направлялись как в министерства и ведомства, так и в регионы. Они тщательно анализировались полпредами в округах и региональными администрациями, систематизировались и обобщались, по ним составлялись отчеты.

При Дмитрии Медведеве традиционные формы обращения пре­зидента с гражданами изменились. Статус приемной администрации президента был повышен до общественной приемной президента, Медведев пообещал не реже двух раз в год лично общаться с авто­рами писем 46. Вместо путинских постановочных «прямых линий»47 стали практиковаться видеоконференции с участием как граждан из отдельных регионов, так и чиновников: губернаторов, полпредов в федеральных округах, руководителей федеральных министерств и ведомств. На такой «прием» к президенту отбирают несколько граждан, относительно мелкие хозяйственные проблемы которых президент решает тут же в ходе приема. Таким образом, от масштаб­ных инсценировок диалога с гражданами власть перешла к малозат­ратным шоу «добрый царь — плохие бояре» с публичной поркой нерадивых чиновников 48 на манер того, что практиковалось неко­торыми губернаторами-популистами во времена оны, в частности, ульяновским Юрием Горячевым. При этом, например, коллективное обращение к президенту от трех с половиной тысяч жителей под­московного Жуковского по поводу нарушений на выборах было на­правлено по инстанциям — в Центризбирком.

Появились новые, более продвинутые формы коммуникации вер­ховной власти с гражданами, прежде всего блог Медведева в «Живом журнале».

В регионах активная работа с обращениями граждан по единой установленной федеральным Центром форме началась в середине 2000-х годов — с отказом от прямых выборов губернаторов и во многих случаях мэров. Ее ведут специальные управления региональ­ных администраций.

В 2008 г. общее число обращений граждан из Астраханской обла­сти составило 115 855 — каждый девятый гражданин с чем-нибудь да обращался. В 2007-м выборном году таких обращений было боль­ше (в духе советских традиций) — 140 388. На каждые 15 обраще­ний к местным властям приходилось 4 обращения к губернатору и в его администрацию и одно обращение к президенту страны!

Астраханская область оказалась одним из трех регионов, публич­ный анализ писем из которого был сделан администрацией прези­дента (два других — Ингушетия и Приморский край). В этом ана­лизе, датированном сентябрем 2006 г., отмечено, что с начала 2005 г. из области получено 5,6 тыс. писем. Их проблематика связана с ры­боловством («значительная часть отрасли еще находится в "теневой" зоне; осетровые и другие виды рыб методично хищнически уничто­жаются»; доля нелегального рынка на Каспии составляет для черной икры 99%, для осетрины — около 90%; нарастает физический и мо­ральный износ промыслового флота и береговых баз переработки рыбы), сельским хозяйством (проблемы фермеров, обеспокоенных постоянным удорожанием горюче-смазочных материалов, электро­энергии, удобрений, запчастей), транспортной инфраструктурой (решением проблем видится становление коридора «север — юг» и превращение Астрахани в крупный транзитный центр), трудовы­ми отношениями (низкие зарплаты в бюджетной сфере, задержки в их выплате; нарушения трудового законодательства в части без­опасности, приведшие к увечьям только в 2005 г. порядка 400 чело­век), жильем и ЖКХ (из стоящих в очереди на получение жилья 28 тыс. семей включая ветеранов войны, инвалидов, «чернобыльцев», многодетных около 10 тыс. ждут улучшения жилищных условий свы­ше 10—15 лет; авторов писем не удовлетворяет и ход жилищно-ком­мунальной реформы, которая «сводится лишь к повышению цен на жилищно-коммунальные услуги, к тому же не всегда обоснованно­му»), национальным проектом «Здоровье» (озабоченность в связи с сокращением на селе больниц, нехваткой кадров), образованием(не-довольство упразднением Астраханского инженерно-строительного института).

Возможно, именно по причине повышенного внимания со сторо­ны Центра из четверки рассматриваемых нами регионов именно астраханскаяобластная администрация предоставляет на своем сайте наиболее подробную информацию о работе с обращениями граждан. Так, за 2008 г. в адрес губернатора и правительства области поступи­ло около 6,8 тыс. обращений, еще 1,7 тыс. обращений астраханцев пришло в область из администрации президента, порядка 300 — из правительства страны и министерств и около 400 — от депутатов разных уровней. Эта статистика хорошо иллюстрирует крайне низ­кие роль и авторитет «представительной власти» в плане именно представления интересов граждан, которые по любому самому част­ному поводу склонны обращаться туда, где сосредоточена реальная власть, прежде всего в Кремль и к губернатору. Больше всего обра­щений, однако, поступило непосредственно в органы местного са­моуправления — свыше 107 тыс.

Три главные проблемы, по поводу которых астраханцы обра­щаются к власти, — это жилье, в частности, переселение из ветхого и аварийного жилья (31% обращений), социальная поддержка и льготы (17%) и жилищно-коммунальное обслуживание включая работу инженерных коммуникаций, капитальный ремонт, благо­устройство домов и улиц (17%). Если по каждому из этих кустов проблем к региональной власти обратились многие сотни и даже ты­сячи жителей области, то в рубрику «Государство, общество, поли­тика» попало всего 181 обращение, главным образом жалобы на действия должностных лиц. Лишь в 42 случаях это были предложе­ния по совершенствованию законодательства и работы органов вла­сти и местного самоуправления.

В Иркутской области из почти 24 тыс. обращений в органы ис­полнительной власти в 2007 г. более 8 тыс. пришли на имя губерна­тора и в его администрацию, в том числе 1,8 тыс. переданных по ин­станциям из федеральных органов. Еще 42 тыс. обращений поступили руководителям муниципальных образований. В сформи­рованный ближе к концу года аппарат уполномоченного по правам человека в области пришло несколько сот заявлений и жалоб. Струк­тура обращений к уполномоченному практически идентична губер­наторским: почти треть — жилье и ЖКХ, 15—16% — социальное обеспечение, 5—8% — трудовые взаимоотношения. При этом 70 тыс. обращений поступило за год в правоохранительные органы включая 28 тыс. в прокуратуру и 33,6 тыс. в ГУВД.

Низкому качеству социального капитала сопутствует и низкое ка­чество человеческого потенциала (табл. 1.14).

Индексы развития человеческого потенциала по регионам на общероссийском фоне.

В свое время на основе детального анализа материалов последней советской переписи населения 1989 г. Леонид Смирнягин разрабо­тал типологию регионов по степени укорененности их населения, выражавшейся в доле местных уроженцев в населении региона и в доле уроженцев региона, проживающих за его пределами. Наши четыре региона выглядят в этой типологии очень по-разному. Астра­ханская область — это регион-изолят, что характерно главным об­разом для национальных территорий. 72% ее населения составляют местные уроженцы, вне пределов области проживает лишь менее 19% родившихся в ней. Для Иркутской области характерен промыв­ной тип, как и для многих других восточных регионов. Доля родив­шихся там составляет менее двух третей населения (65%), при этом за пределы области выехали опять-таки менее 19% в ней родивших­ся. В Оренбургской области больше как доля местных уроженцев (77%), так и выехавших на жительство в другие регионы страны (24%). Наконец, по Мурманской области точных цифр нет, можно только предположить, что она тоже близка к изолятам.

Если рассчитывать индекс развития человеческого потенциала по международной методике на основе уровня доходов населения, уров­ня образования и долголетия, то лучше всех выглядит Оренбургская область, стабильно занимающая места во второй десятке регионов страны (19-я в 2001 г., 16-я — в 2006-м). Следом за ней идет Мур­манская область, заметно сдавшая в последние годы по уровню до­ходов (20-я в 2001 г., 28-я в 2006-м). Иркутская область из середины списка постепенно поднимается вверх (47-я в 2001 г., 35-я в 2006-м), главным образом вследствие улучшения не очень благополучной сибирской ситуации с продолжительностью жизни в годы экономи­ческого благополучия и улучшения ситуации с медицинским обслу­живанием. Астраханская же область, где все показатели довольно ста­бильны, пропускает вперед регионы с более позитивной динамикой и постепенно опускается в самую середину списка (38-я в 2001 г., 43-я в 2006-м).