РАВЕНСТВО, ЗАВИСТЬ, ЭКСПЛУАТАЦИЯ И Т. Д

Хотя легитимность изменения социальных институтов для дости­жения большего равенства материальных условий часто предпо­лагается, она редко обосновывается. Авторы, пишущие на эту тему, отмечают, что в данной стране самые богатые п% населе­ния имеют больше, чем п% богатства, а самые бедные п% имеют меньше, чем п% богатства; что богатству верхних п% соответст­вует то, чем владеют нижние р% (где р намного больше, чем п), и т. п. Затем они немедленно переходят к обсуждению того, как это можно изменить. С позиций концепции справедливости, основанной на титулах собственности, просто взглянув на про­филь распределения или на факты вроде только что приведенных, нельзя прийти к решению о том, должно ли государство что-то сделать для изменения ситуации. Все зависит от того, как возник­ло такое распределение. Некоторые процессы, приведшие к этим результатам, вероятно, были легитимными, и различные стороны, вероятно, имеют титулы собственности на свое имущество. Если факты, относящиеся к этому распределению, действительно воз­никли в результате легитимного процесса, то они и сами по себе легитимны. Это конечно же не означает, что их нельзя изменить, при условии, что это можно сделать без нарушения титулов собст­венности людей. Все те, кому нравится конкретный паттерн ито­гового распределения, имеют право передать другим людям часть своего имущества или имущество целиком, так чтобы приблизить­ся (по крайней мере временно) к реализации этого паттерна.

Концепция справедливости в имущественных отношениях, основанная на титулах собственности, не делает никаких пре­зумпций в пользу равенства, какого-либо другого паттерна или другого конечного состояния. Нельзя просто принять в качестве предпосылки, что равенство должно быть частью любой теории справедливости. Существует поразительная нехватка таких аргу­ментов в пользу равенства, которые учитывали бы соображения, лежащие в основе неглобальной и некалиброванной концепции справедливости имущественных отношений[8]. (Хотя в бездоказа­тельных утверждениях о презумпции равенства недостатка нет.) Я рассмотрю аргумент, который в последние годы привлек наи­большее внимание философов; его предложил Бернард Уильямс в известном эссе «Идея равенства»[9]. (Многие читатели, несом­ненно, почувствуют, что его рассуждения держатся на каком-то другом аргументе; я очень хотел бы увидеть этот аргумент в точ­ном и детальном изложении.)

«Если оставить в стороне профилактическую медицину, пра­вомерным основанием для предоставления медицинских услуг является болезнь — это непререкаемая истина. В очень многих обществах болезнь может быть необходимым, но не достаточным условием для получения лечения, потому что лечение стоит денег, а деньги есть не у всех больных; в силу этого наличие достаточной суммы денег фактически обращается в дополнительное необходи­мое условие реального доступа к медицинским услугам... Когда мы сталкиваемся с ситуацией, в которой, например, богатство является дополнительным необходимым условием для получе­ния доступа к медицине, мы можем вновь обратиться к поня­тиям равенства и неравенства: но теперь не в связи с неравен­ством между здоровыми и больными, а в связи с неравенством между богатыми больными и бедными больными, потому что здесь мы непосредственно сталкиваемся с ситуацией, в которой люди с одинаковыми нуждами не получают одинакового лече­ния, хотя основанием для лечения являются нужды. Это поло­жение дел иррационально... это ситуация, в которой оснований оказывается недостаточно для действий; это ситуация, вышедшая из - под контроля разумных оснований — и, следовательно, из - под контроля разума» [1о].

Похоже, что Уильямс пытается доказать, что если среди раз­личных описаний какой-либо деятельности есть одно, которое содержит «внутреннюю цель» этой деятельности, тогда (и это необходимая истина) единственно правомерные основания для соответствующего действия или предоставления соответствующей услуги в том случае, если это редкий ресурс, связгшы с эффектив­ным достижением внутренней цели. Если деятельность направ­лена на других, то единственный правомерный критерий для ее расПределения — это их нужды, если таковые имеются. Тшшм образом, Уильямс говорит (это необходимая истшга что един­ственный правомерный критерий распределения медицинских услуг — это наличие нужды в них. Соответственно можно пред­положить, что единственным правомерным критерием распре­деления парикмахерских услуг является нужда в парикмахерских услугах Но почему внутренняя цель какой-либо деятельности должна быть важнее, чем, например, конкретная цель индивида который осуществляет эту деятельность? (Мы оставляем в сто­роне воПрос о том, может ли одна и та же деятелыюсть иметь два разных описания и соответственно две разных внутренних цели.)

Если Кто - то стал парикмахером, потому что ему нравится болтать с множеством разных людей, будет ли с его стороны несправед­ливо стричь только тех, с кем ему больше всего нравится раз го­варивать? Или, если он работает парикмахером, чтобы зарабо-тать деньги на оплату высшего образования, имеет ли он право стричь только тех, кто хорошо платит или оставляет щедрые чае­вые? Почему парикмахер не может использовать те же самые Критерии предоставления услуг, котооыми руководствуется тот, чья деятельность не имеет внутреннеи цели, связанной с други­ми людьми? Должен ли садовник предоставляв свои услуги тем газонам, которые в этом больше всего нуждаются?

Чем о тличается от этих примеров положение врача? Почему он должен распределять свои услуги в соответствии с внутрен­ней целью врачевания? (Если бы «дефицита» не существова­ло, мог ли бы он тогда распределять их в соответствии с други­ми критериями?) Вроде бы очевидно, что он не обязан делать это; почему только из-за того, что он владеет врачебным искус­ством он должен нести издержки, связанные с желательным распределением, почему он имеет меньше прaвoмочий, чем все остальные, преследовать собственные цели в конкретных обсто­ятельствах своей профессии? Таким образом, общество должно Каким-то образом устроить все так, чтобы врач мог, преследуя свои личные цели, распределять услуги в соответствии с потреб­ностями; пусть, например, общество платит ему за это. Но по­чему общество должно это делать? (Должно ли оно платить и париКмахеру тоже?) Вероятно, потому что медицшкжая помощь важна, люди в ней очень нуждаются. Это верно и в отношении пищи, однако у сельского хозяйства нет такой внутренней цели, Которая была бы направлена на других людеи таким же обра­зом, как внутренняя цель медицины.

При обсуждении равенства возможностей часто используется образ соревнования бегунов. Забег, в котором кто-нибудь стар­товал бы ближе к финишу, чем другие, был бы нечестным, так же как забег, в котором некоторых участников заставили бы бежать с грузом на плечах или с камешками в кроссовках. Но жизнь — не забег, в котором мы все соревнуемся за установленный кем-то приз; нет общей стартовой черты, нет судьи, который оценива­ет скорость. Вместо этого есть разные люди, которые независи­мо друг от друга дают другим людям разные вещи. Те, кто дает (каждый из нас делает это время от времени), обычно не ин­тересуются ни заслугами, ни препятствиями, возникающими в ходе работы; их интересует то, что они на самом деле получат. Не существует такого централизованного процесса, который бы оценивал, как люди используют имеющиеся у них возможности; процессы общественного сотрудничества и обмена существуют не для этого.

Есть причина, по которой неравенство возможностей порой могло бы показаться нечестным, а не просто прискорбным в том смысле, что не у каждого есть все возможности (это было бы вер­но, даже если бы ни у кого не было большего преимущества). Час­то у человека, имеющего титульное право передать некоторое иму­щество, нет особого желания передавать его конкретному индиви­ду, в отличие от завещания в пользу детей или дара конкретному человеку. Он решает передать его кому-то, кто соответствует опре­деленному требованию (например, может обеспечить его опре­деленным благом или услугой, выполнять определенную работу, выплачивать определенную зарплату), и он с равной готовнос­тью передал бы его любому другому, кто соответствовал бы это­му требованию. Честно ли, что имущество получает одна сторона, а не другая, у которой было меньше возможностей удовлетворить требование владельца имущества? Поскольку владельцу все равно, кому он передает имущество, при условии, что получатель соответ - ствует определенному общему требованию, в таких обстоятель­ствах равенство возможности быть получателем не нарушило бы никаких титулов собственности, имеющихся у владельца. Не нару­шило бы оно и титулов собственности индивида, чьи возможности больше; имея титулы собственности на то, что он имеет, он не име - ет титульных прав на то, чтобы иметь больше, чем имеет другои. Не было ли бы лучше, если бы человек с меньшими возможно­стями имел равные возможности? Если бы кто-то мог обеспечить ему такое равенство, не нарушая при этом ничьих титулов собст­венности (с помощью волшебной палочки?), не следовало ли бы ему это сделать? Не было ли бы это честнее? Если бы это было честнее, может ли подобная честность также стать оправданием аннулирования титулов собственности некоторых людей ради при­обретения ресурсов, которые продвинут людей с меньшими воз­можностями в более конкурентную позицию?

Этот процесс является конкурентным в следующем отношении. Если бы индивида с большими возможностями не существовало, владелец имущества мог бы вступить в отношения с индивидом, имеющим меньшие возможности, который в этих обстоятельствах был бы наиболее подходящим лицом для сделки. Это отличается от ситуации, в которой не связанные друг с другом, но похожие существа, живущие на разных планетах, сталкиваются с разны­ми трудностями и имеют разные возможности для реализации своих разнообразных целей. В ней положение одного не влия­ет на положение другого; хотя было бы лучше, если бы худшая планета была более обеспеченной, чем она есть (было бы также лучше, если бы лучшая планета была более обеспеченной, чем она есть), но это не было бы честнее. Это также отличается от ситу­ации, в которой человек не улучшает положения другого, хотя и мог бы. В обсуждаемой нами ситуации индивиду с меньшими возможностями было бы лучше, если бы какой-то конкретный индивид с большими возможностями не существовал. Индиви­да с большими возможностями можно рассматривать не просто как кого-то более богатого или кого-то, кто предпочитает не по­могать, но и как того, кто мешает или препятствует инди­виду с меньшими возможностями улучшить свое положение4. Создавать помеху другому своей большей привлекательностью в качестве партнера по обмену — это отнюдь не то же самое, что напрямую ухудшать положение другого, скажем обокрасть его. Но, тем не менее, не может ли индивид с меньшими возмож­ностями оправданно жаловаться на то, что ему мешает кто-то другой, чьи большие возможности в отношении определенных требований совершенно незаслуженны? (Пренебрежем всевоз­можными похожими жалобами, которые могут быть у кого-то другого в отношении него.)

Ощущая огромную важность вопросов, сформулированных в двух предыдущих абзацах (я сам их и сформулировал), я не счи­таю, что они опровергают последовательную концепцию, осно­ванную на титулах собственности. Если женщина, ставшая моей женой, отвергла ради меня другого поклонника (за которого она в противном случае вышла бы замуж) отчасти из-за моего ост­рого ума и привлекательной внешности (не говоря об обаянии), качеств, совершенно мной не заслуженных, то были ли у отверг­нутого менее умного и привлекательного поклонника основания для законной жалобы на нечестность? Да, я помешал другому претенденту завоевать руку прекрасной дамы, но достаточное ли это основание отобрать у других ресурсы и потратить их на кос­метическую операцию и какие - нибудь курсы развития интеллекта для него или оплатить развитие в нем какого-нибудь блестящего достоинства, которого у меня нет, чтобы уравнять наши шан­сы быть избранными? (Я исхожу из неприемлемости достиже­ния равенства возможностей путем ухудшения положения того, кто имеет больше возможностей; например, в данном случае это варианты, связанные с тем, чтобы покалечить поклонника, помешать ему в полной мере использовать свои интеллектуаль­ные способности с помощью инъекции наркотика или отупляю­щего шума[14].) Таких последствий не возникает. (К кому мог бы подать иск отвергнутый воздыхатель? По поводу чего?) То же самое происходит и в том случае, если различие возможностей возникает из накопленных последствий того, что люди что-то делают или по своему выбору передают свои титулы собственности. Еще проще ситуация с потребительскими благами, относительно которых невозможно утверждение, что они обладают каким-либо эффектом «треугольника». Является ли нечестным то, что у се­мьи одного ребенка есть бассейн, в котором он ежедневно купа­ется, хотя он заслуживает этого не больше, чем другой ребенок, у которого нет бассейна? Следует ли это запретить? Откуда же тогда возражения против передачи бассейна по завещанию взрос­лому человеку?

Главное возражение против разговоров о праве каждого на различные вещи, как то: равенство возможностей, жизнь и т. п., и принудительное обеспечение этих прав, заключается в том, что эти «права» требуют фундамента в виде вещей, материаль­ных средств и действий; а право распоряжаться всем этим может принадлежать другим людям. Ни у кого нет права на то, реали­зация чего требует использования вещей и деятельности, права и титулы на которые принадлежат другим людям[15]. Титулы и права других людей на конкретные вещи (этот карандаш, их тела и т. п.) и то, как они считают нужным ими распоряжаться, опреде­ляют внешнее окружение любого данного индивида и те средства, которые будут для него доступны. Если его цель требует использо­вания средств, права на которые принадлежат другим, он должен заручиться их добровольным сотрудничеством. Даже для реали­зации своего права определять то, как должно быть использо­вано что-либо, чем он владеет, ему могут потребоваться другие вещи, право на использование которых он должен приобрести: например, пищу для поддержания собственной жизни; он должен собрать — с помощью других — необходимый для практической реализации «пакет».

Существуют конкретные права по отношению к конкретным вещам, принадлежащим конкретным индивидам, и конкретные права на заключение соглашений с другими, если вы и они сов­местно можете приобрести средства для заключения соглаше­ния. (Никто не обязан снабдить вас телефоном, чтобы вы могли заключить соглашение с кем-то третьим.) Никакие права не мо­гут существовать в конфликте с этим фундаментом из конкретных прав. Поскольку никакое четко очерченное право на достижение цели не сможет избежать несовместимости с этим фундаментом, то таких прав не существует. Конкретные права на вещи заполня­ют все пространство прав, не оставляя места для общих прав на то, чтобы находиться в определенных материальных условиях. Про­тивоположная теория поместила бы на фундаментальный уро­вень только универсальные общие «права на» достижение целей или на то, чтобы находиться в определенных материальных усло­виях, так чтобы они определяли все остальные права; насколько я знаю, серьезных попыток сформулировать эту «противополож­ную» теорию не было.

Самоуважение и зависть

Связь равенства с самоуважением убедительна?. Если завистли­вый человек не может (также) иметь вещь (талант и т. п.), кото­рые есть у кого-то другого, он предпочитает, чтобы и другой этого лишился. Завистливому человеку лучше, чтобы ни у кого не было, чем если у другого есть, а у него нет*.

Вы завидуете [envious] (ему и этому объекту или свойству; в даль­нейшем я опускаю релятивизацию), если вы предпочитаете 4 по сравнениюс 2ив то же время 3по сравнению с 4. («ив то же время» есть «логическое "и"».) Вы ревнуете [jealous], если вы предпочита­ете 1 по сравнению с 2 и в то же время безразличны при выборе из 3 и 4. Ключевая идея: вы ревнуете, если вы хотите этого потому, что это есть у него. Сформулированное условие состоит в том, что вы хотите этого только потому, что это есть у него. Более слабая формулировка звучала бы так: вы ревнуете, если хотите этого сильнее, потому что это есть у него, т. е. если вы предпочитаете 1 относительно 2 в боль­шей степени, чем 3 относительно 4. Аналогично можно сформули­ровать более слабое условие для зависти. Очень завистливый человек предпочитает, чтобы другой не имел чего-то, если этого нет у него самого. Отчасти завистливый человекможет быть согласен на то, что­бы у другого была вещь, даже если сам он не может ее иметь, но он предпочитает это в меньшей степени, чем вариант, когда другой имеет это, если это есть и у него самого. Иными словами, он предпочита­ет 2 по сравнению с 4 в меньшей степени, чем он предпочитает 1 по сравнению с 3. Вы недовольны [begrudging], если вы предпочитаете 3 по сравнению с 1 и в то же время предпочитаете 3 по сравнению с 4. Вы озлоблены [spiteful], если вы предпочитаете 4 посравнению с 1 и в то же время предпочитаете 3 по сравнению с 4. Вы испытываете чувство соперничества [ competitive], если вы предпочитаете 3 по сравнению с 4 и в то же время вы равнодушны к выбору из 1 и 4.

Индивид, испытывающий чувство соперничества, недово­лен. Озлобленный индивид недоволен. Бывают люди завистливые, но не ревнивые (в смысле более слабого условия). То, что большин­ство ревнивых людей завистливы, хоть и не теорема, но вполне прав­доподобная психологическая гипотеза. И бесспорный психологичес­кий закон — то, что озлобленные люди завистливы.

Люди часто утверждают, что в основе эгалитаризма лежит зависть. Другие на это возражают: поскольку принципы эгали­таризма оправданны сами по себе, нам не стоит приписывать сто­роннику эгалитаризма постыдные психологические качества; он просто хочет, чтобы были реализованы правильные принципы. В свете изумительной находчивости, с какой люди изобретают принципы для рационализации своих эмоций, и с учетом того, насколько трудно найти аргументы в пользу того, что равен­ство является ценностью как таковое, этот ответ, мягко гово­ря, бездоказателен. (То, что, приняв принципы эгалитаризма, люди могут поддерживать ухудшение собственного положения в качестве приложения этих общих принципов, доказательством не является.)

Здесь я предпочту сосредоточиться на странности завис­ти как эмоции. Почему некоторые люди предпочитают, что­бы другие не получали своих лучших результатов по какой-либо шкале, вместо того чтобы радоваться их удаче или благополу­чию; почему они, в крайнем случае, не могут просто отмахнуться от этого? Одна ситуация представляет особый интерес: индивид, имеющий результат по какой-то шкале, который предпочита­ет, чтобы другой индивид, с более высоким баллом Н по той же шкале, достиг бы худшего результата, чем Н, даже если это не по­высит его собственный результат, в тех случаях, когда более высо­кие достижения другого индивида ослабляют его уважение к себе, подрывают его самооценку и заставляют его испытывать комплекс неполноценности по отношению к другому. Каким образом свой­ства или действия одного индивида могут влиять на самоуважение другого? Разве не должны мое чувство собственного достоинства, самооценка и т. п. зависеть только от фактов, относящихся ко мне? Если я оцениваю самого себя, то как в этом могут играть роль факты, относящиеся к другим людям? Ответ, конечно, заклю­чается в том, что мы оцениваем, насколько хорошо мы делаем что-либо, сравнивая наши достижения с достижениями других, с тем, что они умеют делать. Человек, живущий в глухой дере -

Сравните с похожей, хотя и с некоторыми отличиями, класси­фикацией Ролза (Rawls, Theory ofJustice, sect. 8о [русск. пер.: Ролз. Теория справедливости. §8о]). У Ролза определение зависти силь­нее, чем у нас. Достаточно близкий эквивалент можно сформулиро­вать таким образом: пусть i(X) — это i-я строка в вышеприведенной таблице для некоего предмета Х; а i(Y) — это i-ястрока для некоего У. Вы завидуете, в строгом смысле Ролза, если вы предпочитаете 4(Х) и по сравнению с 2(Х) и иными словами, если вы пред -

почитаете, чтобы ни у одного из вас не было ни Х, ни У, тому, что­бы у него были Х и У, а у вас только У. Вы готовы чего-то лишиться, лишь бы устранить разницу. Для обозначения нашего «недовольства» Ролз использует «ревность» и «недовольство», но у него нет анало­га нашей «ревности». Наше определение «озлобленности» сильнее, чем у него, и у него нет аналога, соответствующего нашему «чувству соперничества» .

вушке в горах, забрасывает мяч в баскетбольное кольцо 15 раз из 15о попыток. Все остальные в этой деревне попадают только 1 раз из 15о попыток. Он (как и остальные) думает, что он очень хорошо умеет это делать. Но в один прекрасный день в деревуш­ку приезжает один из наиболее выдающихся игроков в профес­сиональном баскетболе Джерри Вест. Или, например, какой-то математик очень упорно работает, и время от времени ему в го­лову приходит интересная гипотеза, изящное доказательство тео­ремы и так далее. А потом он знакомится с целой группой мате­матиков высокого класса. Он придумывает гипотезу, а они быстро доказывают или опровергают ее (не во всех возможных случаях, из-за теоремы ЧерчаФ), приводя очень элегантные доказатель­ства; они сами придумывают очень глубокие теоремы и т. п.

В каждом из этих случаев индивид придет к выводу, что он, оказывается, был не таким уж хорошим специалистом или экс­пертом. Не существует такого стандарта того, как делать что-либо хорошо, который бы не зависел от того, как это что-то делают или могут делать другие. В конце своей книги «Литература и револю­ция», описывая то, каким станет (в конце концов) человек ком­мунистического общества, Лев Троцкий пишет: «Человек станет неизмеримо сильнее, мудрее и проницательнее; его тело станет более гармоничным, движения более ритмичными, голос более мелодичным. Формы жизни обретут динамику драмы. Средний человеческий тип поднимется до уровня Аристотеля, Гёте, Маркса. И над этим кряжем будут подниматься новые вершины»1.

Если бы такое могло случиться, тосредний человек, достигший уровня всего лишь Аристотеля, Гёте или Маркса, не считал бы, что он — специалист, хорошо справляющийся со своим делом. У не­го были бы проблемы с самооценкой! Кто-нибудь из попавших в ситуацию, в которой оказались упомянутые выше баскетболист или математик, мог бы предпочесть, чтобы другие были не так талантливы, чтобы они перестали постоянно демонстрировать свои достижения, по крайней мере в его присутствии; тогда его самооценка перестанет страдать и может повыситься.

Таково может быть одно возможное объяснением того, поче­му определенное неравенство — в доходе, в профессиональном авторитете или в положении предпринимателя по сравнению с его служащими — так мучительно; не из-за ощущения, что это пре­восходство незаслуженно, а из-за ощущения, что оно заслужено и честно заработано. Знание о ком-либо, кто достиг большего или поднялся выше, может повредить самооценке индивида и вызвать у него чувство личной ущербности. Рабочих нового завода, кото­рый принадлежит бывшему рабочему, будут постоянно посещать такие мысли: почему не я, почему я остался внизу? В то же время человеку намного легче игнорировать то, что кто - то где - то добился большего, если ему не приходится ежедневно сталкиваться с этим человеком. Хотя укол и острее, если другой заслужил свой более высокий результат, само его наличие не зависит от того, зарабо­тал ли он свое превосходство. То, что другой человек хорошо тан­цует, повлияет на вашу оценку того, как умеете танцевать вы, даже если вы считаете, что изящество движений в значительной степени зависит от незаслуженных природных данных.

В качестве рамки обсуждения, учитывающей приведенные соображения (а не в качестве вклада в психологическую науку), рассмотрим следующую простую модель. Существует некоторое количество измерений, показателей свойств, которые люди ценят и по которым они различаются, D1? Dn. Люди могут разли­чаться по тому, какие координаты они считают ценными, и по тому, какой вес (отличный от нуля) они приписывают измере­ниям, которые они договорились считать ценными. Для каждого индивида будет существовать фактический профиль, представ­ляющий его объективную позицию в каждом измерении; напри­мер, для измерения «броски в баскетбольное кольцо» можно было бы взять показатель «регулярное число попаданий с рас­стояния 5 метров из 1оо попыток», и оценка индивида могла бы быть 2о, 34 или 67.

Для простоты предположим, что представления индивида о своем фактическом профиле достаточно точны. Имеется так­же оценочный профиль, фиксирующий то, как индивид оцени­вает свои баллы, входящие в фактический профиль. В нем пред­ставлены оценочные классификации (например: отлично, хоро­шо, удовлетворительно, плохо, ужасно), показывающие, как он оценивает себя по каждому измерению. Эти личные оценки и то, как он получает их из фактических результатов, будут зависеть от его фактических представлений о фактических профилях дру­гих подобных ему существ (от « референтной группы»), от целей, которые перед ним ставили в детстве, и т. п. Все это откладывает отпечаток на его уровень притязаний, который будет со временем меняться предсказуемым в общих чертах образом. Каждый инди­вид будет осуществлять общую оценку самого себя; в простейшем случае она будет зависеть исключительно от его оценочного про­филя и от того, какие веса он приписывает разным измерени­ям. Как именно она будет зависеть, может меняться от индиви­да к индивиду. Некоторые могут взять взвешенную сумму своих результатов по всем измерениям; другие могут оценивать себя «на пять», если у них высокий результат по какому-нибудь одно­му достаточно важному измерению; а третьи могут считать, что если они провалились хотя бы по одному важному измерению, то они полное дерьмо.

В обществе, где люди, в общем, согласны, что некоторые изме­рения очень важны, результаты людей по этим измерениям раз­личаются, а некоторые институты публично группируют людей по их результатам, люди с низкими результатами могут чувство­вать себя неполноценными по сравнению с теми, чьи результа­ты выше; они могут чувствовать себя неполноценными личнос­тями. (Таким образом, бедные люди могли бы прийти к мысли что они ущербные люди.) Можно было бы попытаться избежать чувства неполноценности, изменив общество: чтобы либо изме­рения, которые служили для деления людей на группы, потеряли свое значение, либо чтобы люди не имели возможности публич­но проявлять свои способности в этих измерениях или узнавать результаты других*.

Может показаться очевидным, что если люди чувствуют свою ущербность из - за низких достижений по каким - то измерениям, то в случае, если эти измерения теряют свою важность или резуль­таты по ним уравниваются, люди больше не будут испытывать чувство неполноценности. («Еще бы!») Ведь причина, по кото­рой они чувствовали свою ущербность, устранена. Но вполне воз­можно, что другие измерения займут место устраненных с тем же самым эффектом (для других людей). Если после обесценивания или выравнивания некоего измерения, скажем богатства, обще­ство в целом признает, что важнее всего какое-нибудь другое измерение, например эстетическая восприимчивость, внешняя привлекательность, ум, физическое развитие, изящество движе­ний, степень сострадания к другим или способность к оргазму, то все вернется на круги своя[16].

* Если существует консенсус по поводу того, что самое важное для об­щества измерение «не поддается наблюдению» в том смысле, что нельзя непосредственно определить, каково значение этой коорди­наты для конкретного индивида, люди будут считать, что результат индивида по этому измерению коррелирует с его результатом по другому измерению, по которому они могут установить относитель­ное положение разных индивидов (гало-эффект или эффект ореола). Таким образом, люди, для которых самое важное измерение — при­сутствие божественной благодати, придут к вере, что о ее присутст­вии свидетельствуют другие факты, явленные в реальности; напри­мер успех в делах.

Обычно люди оценивают себя по тому, какую они занимают позицию по самым важным из тех измерений, по которым они отличаются от других. Люди не повышают свою самооценку, сравнивая себя в плане обычных человеческих качеств с живот - ными, у которых они отсутствуют. («Со мной все в порядке — у меня противостоящий большой палец и я умею членораздель­но говорить».) На самоуважение людей никак не влияет и то, что они имеют право голосовать за политических лидеров, хотя, когда право голоса не было общедоступным, дела могли обстоять иначе. Так же жители современных ОНА не могут считать осно­ванием для гордости умение читать и писать, хотя это было так во многих других обществах в истории. Когда каждый или почти каждый имеет какую-то вещь или качество, это не может служить основой для самоуважения. Самоуважение основано на диф­ференцирующих характеристиках, потому оно и является само-уважением. И, как любят подчеркивать социологи, изуча­ющие референтные группы, представления о том, кто такие дру­гие, меняются. Первокурсники престижных университетов могут испытывать чувство самоуважения просто оттого, что они туда поступили. Это чувство бывает особенно острым в последние два месяца учебы в средней школе. Но когда все, с кем они общаются, находятся в сходном положении, сам факт учебы в этих универ­ситетах перестает служить основой для самоуважения — разве что когда они приезжают домой на каникулы или (мысленно) сравнивают себя с теми, кто туда не поступил.

Рассмотрим теперь, как бы вы подошли к задаче по повыше­нию самооценки индивида, который, возможно, за счет огра­ниченных способностей, получил самый низкий результат по сравнению с остальными людьми по всем измерениям, которые другие считают важными (и не получил относительно хороших результатов ни по одному измерению, которое можно было бы не без оснований рассматривать как важное или ценное). Вы могли бы сказать ему, что, хотя его абсолютные результаты были низкими, он (с учетом ограниченных возможностей) молодец. Он реализовал свои способности в большей степени, чем боль­шинство, и в большей мере, чем другие, раскрыл свой потен­циал; если принять во внимание, с чего он начал и сколь малы были его возможности, он достиг очень многого. Эта отсылка к другому важному (мета)измерению, по которому он многого добился по сравнению с остальными, вновь вводила бы сравни­тельную оценку* .

Эти соображения внушают определенный скептицизм по отно­шению к шансам выровнять самооценку [разных людей] и умень­шить зависть за счет выравнивания позиций по тому измерению, на котором в значительной мере базируется (так уж получилось) самоуважение. Подумайте о разнообразных атрибутах других людей, которым можно завидовать, и вы поймете, насколько огромны возможности для самоуважения, основанные на диф­ференциации. Вспомните умозрительные построения Троцкого о том, что при коммунизме каждый достигнет уровня Аристо-теля, Гёте или Маркса, и над этим кряжем будут поднимать­ся новые вершины. Осознание индивидом того, что он — часть этого кряжа, не в большей степени было бы основой для высоКой самооценки и чувства собственной значимости, чем способность членораздельно говорить и иметь руки, способные удерживать предметы. Некоторые простые и естественные предпосылки мог­ли бы даже привести к принципу сохранения зависти. Можно было бы даже заподозрить, что если число измерений не явля­ется неограниченным и если будут сделаны гигантские шаги для устранения различий, что по мере сокращения числа дифферен - I цирующих параметров зависть будет даже усиливаться. Ведь при | небольшом числе дифференцирующих измерений многие люди \ обнаружат, что им не светит успех ни по одному из них. Хотя взвешенная сумма некоторого количества независимых нормаль - ных распределений сама по себе будет нормальной, если каждый индивид (знающий свой результат по каждому параметру) взве - \ шивает параметры иначе, чем другие, общая сумма всех различ - < ным образом взвешенных комбинаций всех индивидов не обяза­тельно будет нормальным распределением даже при условии, что \ оценки по каждому измерению распределены нормально. Каж - I дый мог бы считать себя находящимся в верхней части распре­деления (даже нормального распределения), поскольку каждый | рассматривает распределение в перспективе конкретных весов, которые он сам назначил. Чем меньше измерений, тем мень­ше у индивида возможностей успешно использовать в качестве основы для высокой самооценки стратегию неоднородного взве­шивания, дающую больший вес тому измерению, по которому он "'! получает высокий результат. (Отсюда следует, что зависть можно снизить только решительным уничтожением всех различий.)

Существует ли какое-нибудь важное измерение, по которому не­уместно сравнивать себя с другими? Возьмем следующее высказыва­ние Тимоти Аири: «Моя цель — стать самым праведным, самым муд­рым и самым добрым из всех ныне живущих на Земле. Наверно, это может показаться мегаломанией, но я не понимаю почему. Я не по­нимаю, почему... у каждого на этой планете не должно быть такого стремления. Кем еще следует стремиться стать? Председателем сове­та директоров, начальником или владельцем того и сего?» (Timothy Leary, Тке Politics of Ecstasy [New Уогк: College Notes and Texts, Inc., 1968], р. 218). Разумеется, против желания стать настолько пра­ведным, мудрым и добрым, насколько это возможно, не может быть никаких возражений, но заявленная цель — стать самым правед­ным, самым мудрым и самым добрым из ныне живущих — довольно причудлива. Аналогично кто-то может желать стать возможно более просветленным (в смысле восточных традиций), но было бы стран­но стремиться к тому, чтобы стать самым просветленным из ныне живущих или более просветленным, чем кто-либо другой. То, как человек оценивает свою степень просветленности, не зависит от того, в каком положении находятся другие. Это указывает на то, что самые важные в абсолютном отношении вещи не помаются сравнительной оценке; если это так, то представленная в тексте компаративная тео­рия не универсальна. Впрочем, учитывая природу исключений, этот факт представляет ограниченный интерес для социологии (хотя очень важен в личном плане). К тому же те, кто не сравнивает себя с дру­гими, не будут нуждаться в уравнивании результатов по каким-то измерениям для повышения своей самооценки.

Даже если зависть более управляема, чем следует из наших рассуждений, было бы нежелательно вмешиваться с целью ухуд - \ шить положение индивида для того, чтобы уменьшить зависть и досаду, которые ощущают другие люди, зная о его положении. ' Такую практику можно сравнить с запретом каких-либо дейст - 5 вий (например, с запретом для расово смешанных пар гулять под ручку) из-за того, что другие огорчаются, зная, что такое поведе­ние имеет место (см. главу 1о). Обе ситуации связаны с внешни - | ми эффектами одного и того же типа. Самый перспективный способ для какого-либо общества избежать значительных разли­чий в самооценке заключался бы в том, чтобы не иметь общего набора весов для каждого измерения; вместо этого в таком обще - \ стве имелось бы множество разнообразных списков измерений и взвешиваний. Это улучшило бы шансы каждого индивида найти те измерения, которые некоторые другие люди тоже считают важными и по которым он имеет достаточно высокие результаты, ! чтобы выработать лестную оценку своих достижений, не носящую 1 идиосинкразического характера. Такая фрагментация общего социального взвешивания не должна достигаться за счет центра­лизованных усилий, направленных на устранение значимости тех j или иных параметров. Чем более централизованными будут такие J усилия и чем шире будет их массовая поддержка, тем в большей степени вклад в эту деятельность станет общепринятым измере­нием, на котором будет основываться самооценка людей. j