Объяснение или понимание

Незавершенность социальной и политической действительности, ее многообразие и многовариантность оставляют место для различ­ных ее интерпретаций. К тому же познание социальной действитель­ности связано с изменением самой этой действительности. Само ’’познание” может поставить под сомнение существующий порядок и, более того, подорвать его. Причем это является следствием не практических результатов познания, а самого процесса познания. Если в естественных науках предпочтение отдается объяснениям, то в общественных - пониманию. Объяснить - значит выявить внутрен­ние и внешние связи между составными частями лабораторного экс­перимента, призванного повторить или создать природный эффект.

В сфере социального речь идет не только об объяснении вещей, но и об адекватном их понимании в смысле постижения. Объяснить социальный феномен - значит прежде всего ’’описать его”. Например, ’’объяснение - описание” экономического кризиса заключается в установлении предшествовавших ему спекуляций, первых банк­ротств, повышения банковских учетных ставок и т. д. Описание со­ставляет существенную часть социальных и гуманитарных дисциплин и основу классифицирующего знания. Поскольку социальное представляет собой процесс реализации потребностей и устремлений людей, то понять его - значит определить совокупность намерений и представлений, лежащих в основе социальных феноменов. Клас­сифицирующее знание требует теоретического фундамента, кото­рый в социальных и гуманитарных науках пронизан идеологиче­ским содержанием. Очевидно, что концепция социальной и гума­нитарной наук, скопированная с естественной, была бы слишком ограниченной.

Как отмечал Х.-Г. Гадамер, ’’науки о духе сближаются с такими способами постижения, которые лежат за пределами науки: с опы­том философии, с опытом искусства, с опытом самой истории. Все это такие способы постижения, в которых возвещает о себе истина, не подлежащая верификации методологическими средствами науки”.

Цезарь, Платон, Аристотель, Макиавелли, Маркс в той или иной степени вмешивались своими практическими действиями в качестве исторических субъектов в те феномены и процессы, которые они анализировали. Фукидид был изгнан из Афин как сторонник аристо­кратии. Цезарь сам представлял себя читателю своих ’’Коммента­риев о галльской войне”. Платон пытался реализовать на практике свои теории в Сиракузах и написал, потерпев в этом неудачу, свои ’’Законы”. Аристотель написал конституцию своего родного города Стагира. Макиавелли руководил иностранными делами Флоренции и лишь на основе уроков, извлеченных из этого опыта, написал книгу ’’Государь”. Маркс анализировал неизбежность исчезновения капи­тализма, руководя I Интернационалом.

Отношения между политической системой, политическими инсти­тутами и сферой общественно-политической мысли складываются в тесном взаимодействии друг с другом, испытывая взаимное влияние.

Политический анализ не может основываться на одних только фактах, поскольку конкретные факты приобретают значимость лишь в той мере, в какой их можно соотносить с целым, обеспечивающим теоретически обоснованный контекст для интерпретации фактов. В определенном смысле невозможно рассматривать политические институты в отрыве от политической мысли, поскольку мысль пред­шествует действию, и наоборот. Задача политолога состоит в достиже­нии самого тесного взаимодействия теории и эмпирического начала, рефлексии и действия, интерпретации и практической вовлеченно­сти. В странах Запада достижения и разработки обществоведческих дисциплин нередко используются для решения экономических, социальных, политических и иных проблем. Показательно, что в истории западного обществознания была социологизация его от­раслей, усиливался их прикладной характер. В частности, цель эмпирических исследований в области политической социологии - оказание практической помощи государству конкретными рекомен­дациями по реализации политического контроля над обществом. Симптоматично, что в последние десятилетия в результате тесного взаимодействия политологов, социологов, политэкономистов и т. д., с одной стороны, и представителей государственно-политических институтов - с другой, в большинстве развитых стран Запада образо­вался своего рода ’’политико-академический комплекс”. Видные представители общественных наук часто совмещали и продолжают совмещать политическую и академическую деятельность.

В ’’Критике чистого разума” И. Кант показал, что средства научно­го познания не в состоянии дать необходимую и обязательную для всех картину мира. Указав науке ее пределы, он провозгласил само­стоятельность нравственных и эстетических доводов. Кант полагал, что нормы науки составляют лишь один аспект в уяснении высших ценностей. Здесь наряду с ними и независимо от них действуют так­же нормы нравственного сознания и эстетического чувства. И в наше время беспрецедентно высокого уровня развития научных знаний многие ученые четко осознали необходимость признания наукой собственных границ и возможностей. Обосновывая мысль о том, что познание социально-исторического мира не может подняться до уровня науки путем применения индуктивных методов естествен­ных наук, Х.-Г. Гадамер подчеркивал: ’’Единичное не служит про­стым подтверждением закономерности, которая в практических обстоятельствах позволяет делать предсказания. Напротив, идеалом здесь должно быть понимание самого явления в его однократной и исторической конкретности”.

Нельзя забывать, что зачастую политики и государственные деятели принимают решения скорее на основе сложившихся у них мнений и даже интуиции, нежели одного только научного знания, ма­тематических формул и расчетов. В этом смысле политика больше ис­кусство, нежели наука. Без добротной гипотезы эмпирические дан­ные могут быть просто бесполезны. Здесь воображение и научное знание действуют рука об руку. В этом смысле функции художника и ученого совпадают. Изображение мира политики в целом можно представить не как фотографирование, а как создание художником портрета. То, что художник изображает, это не точная фотография, а концепция характера, его видение изображаемого объекта, а не то, что мог бы видеть, скажем, полицейский. Подобным же образом мир, который мы рисуем в наших политических рассуждениях, постигает­ся, а не только воспринимается. Мы представляем в нашем изображе­нии политической реальности скорее наши политические доводы, нежели воспроизводим политическую практику. Это по своей сущ­ности субъективный образ. Эти доводы, образ, оценка - часть мира политики, так же как портрет, созданный художником, является частью его мира. В сфере политического, в противоположность плато­новскому разграничению между знанием и верой, знание и есть вера.