Перспективы империи в XXI веке

Продолжающаяся универсализация мировой экономической жизни и подталкиваемое ею разложение традиционных представлений о суверенитете вновь оживили тему государственных объединений, преодолевающих национальноэтнические границы. В опубликованной в 2000 году работе «Империя» неомарксисты Майкл Хардт (р. 1960) и Антонио Негри (р. 1933) выдвинули идею о том, что происходящее на наших глазах ослабление суверенных характеристик национального государства не влечет за собой размывание суверенитета как такового. «Суверенитет принял новую форму, образованную рядом национальных и наднациональных органов, объединенных единой логикой управления. Эта новая глобальная форма суверенитета и является тем, что мы называем Империей», — пишут названные авторы (Хардт, Негри 2004: 11—12). Новый имперский порядок лишен территориально очерченного центра, а его управленческий аппарат разнороден в этническом смысле. Иначе говоря, носителем имперского суверенитета, вполне в духе постмодернизма, оказывается сетевая структура, в состав которой входят руководители ведущих западных стран, транснациональных корпораций и международных экономических организаций. [См. статьи Постмодернизм и Суверенитет.]

Разумеется, подобное понимание имперского порядка выглядит новаторски, но в целом в структурном смысле речь идет именно об империи — об иерархически организованной политической системе, внутри которой (многонациональная) элита (финансово-экономического) ядра доминирует над периферийными элитами и обществами. Роль национального государства, а также значение его суверенности в таком контексте решительно обесцениваются. Время национального империализма прошло: по утверждению цитируемых авторов, «ни Соединенные Штаты, ни какое бы то ни было национальное государство на сегодняшний день не способны стать центром империалистического проекта» (Хардт, Негри 2004: 13), то есть имперское устройство нового тысячелетия заведомо отвергает этничность, ибо возможно только в масштабах планеты в целом. Классическая же империя, как уже отмечалось, относится к этнической идентичности хотя и без восторга, но с пониманием, поскольку данный фактор способен выступать в качестве важнейшего инструмента властного контроля над имперской территорией.

Как справедливо отмечает английский историк Найэлл Фергюсон (р. 1947), «эксперимент по управлению миром в отсутствие империй нельзя считать безоговорочно успешным» (Ferguson 2004: 371). Приводимые им статистические данные явно свидетельствует о том, что имперский миропорядок в гораздо большей степени способствовал вкладыванию денег в мировую периферию, нежели нынешняя экономическая глобализация в сочетании с политической фрагментацией, сменившая раздел мира между колониальными державами. Империи не только способствовали социальному прогрессу, но и политически упорядочивали мир, снижая его конфликтный потенциал. Наконец, имперская государственность заметно облегчала межкультурный диалог европейцев с иными цивилизациями, вводя его в более или менее четкие и понятные рамки. Неуклонно растущее сегодня число «несостоявшихся» или «проблемных» государств говорит о том, что возрождение империи как ключевого игрока мировой политики было бы сегодня вполне желаемым. Но, вместе с тем, столь же очевидно и то, что в XXI столетии подлинно имперское бремя не 49 по силам ни одной стране, включая Соединенные Штаты.

Иными словами, классическая империя соблазнительна, но недостижима. А это означает, что в ближайшие десятилетия человечество ожидает полоса непредсказуемых конфликтов и потрясений, обусловленная отсутствием былых имперских регуляторов.