Институциональные изменения

Из вышесказанного видно, что институты обеспечивают устойчивые взаимоотношения между людьми. «Основополагающей характеристикой институтов является длительность их существования: они не могут быть изменены в одночасье по воле агентов. Это главный принцип всех школ институционального анализа» (Ротстайн 1999: 167). Вместе с тем, это не означает, что они не способны меняться. Трансформации претерпевают все институты, как традиционные, так и формальные. Стоит также отметить, что в условиях постмодерна темпы институциональных изменений значительно ускорились. Каким же образом происходят институциональные изменения? Норт утверждает, что этот процесс обычно носит инкрементный характер, то есть идет постепенно и поступательно, а не спонтанно и судорожно. Указанное обстоятельство объясняется, в первую очередь, тем, что неформальные ограничения, принимаемые на себя тем или иным обществом, весьма устойчивы. Если формальные правила можно изменить достаточно быстро, приняв новые законодательные решения, то неформальные традиции и обычаи оказываются гораздо менее восприимчивыми по отношению к сознательным человеческим усилиям. «Неформальные ограничения, берущие начало в культуре, не могут сразу измениться в виде реакции на изменение формальных правил» (Норт 1997: 66). Обосновывая такую позицию, Норт вводит специальный термин — «эффект блокировки» (Норт 1997: 23), — который отражает блокирующую роль институтов при попытках повлиять на характер социальных изменений, а также указывает на способность общества к сохранению основной траектории социальных изменений за счет присущей ему институциональной структуры. Таким образом, наличие данного эффекта означает, что, несмотря на непредсказуемость эволюции конкретного общества в краткосрочной перспективе, долгосрочный характер социальных изменений вполне можно предвидеть со значительной долей вероятности. Для этого, правда, необходимо знать о его институциональных особенностях и разбираться в специфике институтов (Кирдина 2003; Пивоваров 2006).

Исходя из преемственности институтов и их способности к самовосстановлению, неоинституционализм пересматривает привычную трактовку революций, сложившуюся в эпоху модерна. [См. статью Революция.] Именно в его русле в последние десятилетия ХХ века оформилась так называемая «гипотеза path dependence», согласно которой траектории общественного развития довольно жестко предопределены предшествующей жизнью общества — точнее говоря, его институциональными устоями и обыкновениями. Принимая эту предпосылку, необходимо соглашаться и с тем, что институты не должны, по возможности, меняться дискретно; всякая подлинная революция предполагает восстановление исторической преемственности и очищение институциональной структуры социума от чуждых «наслоений» и «заимствований». Хорошим примером, на который обычно ссылаются в данном контексте, послужат преобразования Мэйдзи, развернувшиеся в Японии в конце 1860-х годов, причем «сами японцы предпочитают называть этот переворот не “революцией”, но “реставрацией”, поскольку видят в нем восстановление нормального положения дел» (Ландес 2002: 45).

Идеи Норта, а также его предшественников и последователей, о характере институциональных изменений крайне важны для объяснения причин удач или поражений демократических транзитов, в ходе которых делается сознательная попытка изменить институты не инкрементно, а, напротив, дискретно. Как известно, в процессе перехода к демократии обычно выделяют три стадии — либерализацию, демократизацию и консолидацию. [См. статью Демократия.] Центральной выступает вторая из этих стадий, суть которой состоит в институционализации, то есть в выборе и внедрении новых политических институтов. Конечно, в зависимости от сигналов, посылаемых обществом, каждая политическая система выбирает тот набор демократических институтов, который позволит, как предполагается, решить ее основные проблемы. Однако институты, во-первых, создаются человеческими руками и, во-вторых, несут неизбежный отпечаток исторической традиции, поэтому зачастую не соответствуют тем надеждам, которые с ними связываются.

Более того, «институты не обязательно — и даже далеко не всегда — создаются для того, чтобы быть социально эффективными; институты, или, по крайней мере, формальные правила, создаются скорее для того, чтобы служить интересам тех, кто занимает позиции, позволяющие влиять на формирование новых правил» (Норт 1997: 33).

Хорошей иллюстрацией данного тезиса служит российская Конституция, принятая в 1993 году — документ, который, вне всякого сомнения, разрабатывался под конкретного человека, которым был действующий президент страны. Теорию институциональных изменений стоит рассматривать в виде своеобразного логического «ключа» к пониманию российского транзита. Да, в нашем случае формальные правила создавались в интересах тех, кто, собственно, эти правила и писал, но дело не только в этом. В ходе преобразований в новой, «демократической» России появилась система искусственных и, вероятно, довольно чуждых институтов. При этом прежние траектории развития игнорировались, ибо возобладала уверенность в том, что «хорошие» институты в нашей стране заработают сами собой, автоматически. Они, однако, не заработали. Болезненно приживаясь на отечественной почве, многие из них оказались декоративными и почти не влияли на реальную политику. Соответственно, слабые демократические институты порождали неуверенность, дезориентацию и вызывали взаимное недоверие - как между элитами и обществом, так и между членами общества. Несмотря на принятие нового, сравнительно передового Основного закона, переход власти от «группы людей» к «группе институтов» в 1993 году фактически не состоялся, а поэтому и демократический транзит был провален.

Описанная история позволяет вновь обратить внимание на проведение четкой границы между учреждениями и институтами: формальное воспроизведение политических субъектов, наличествующих при демократии (партии, парламент, президент, конституционный суд, муниципальное самоуправление), не гарантирует благополучного переноса и последующей устойчивости определенной политической модели. Подобная имплементация должна дополняться усвоением всей полноты институциональной структуры, включая столь деликатный аспект социальных отношений, как приверженность большинства членов социума определенному набору сопутствующих демократии ценностей. Огромную роль в этом процессе играют политические элиты. По сути, именно они управляют 59 институционализацией как процессом, посредством которого правила, нормы и процедуры, присущие демократии, приобретают устойчивость и воспринимаются основными субъектами политического процесса как единственно допустимые ( “the only game in the town”). По замечанию Норта, организации, вдохновляемые и направляемые элитами, выступают в роли «агентов институциональных изменений», что вновь обнаруживает взаимообусловленность институтов и субъектов политического действия.