Евросоюз на перепутье: между «БОЛЬШОЙ ЕВРОПОЙ» И Евроатлантическим сообществом

Понятие Европы сформировалось и претерпело существенные изменения на протя­жении двух с половиной тысячелетий мировой истории. В его трансформации немалую роль сыграли основные фазы генезиса и эволюции собственно европейской цивилизации в ее сложных взаимоотношениях с судьбами Средиземноморья, африканского континента, Атлантики и Западного полушария, а также необъятного мира «Востока» в лице многочис­ленных народов, культур, государств Евразии и Океании. Будучи в период так называе­мого «осевого времени» (по К. Ясперсу) за полтысячелетия до рождества Христова одним из локальных очагов и «ядер» нарождавшегося с немалыми превратностями, в сложнейших и весьма многообразных природных и социобиологических условиях, человеческого социума, европейская цивилизация за последующие два с половиной тысячелетия вместила опыт становления, расцвета и гибели античного мира и эпохи Средневековья, Реформации и Просвещения, открывших путь Модерну с его постоянными пре-вращениями и переходом на исходе ХХ века, по мере его исчерпания, по мнению ряда интеллектуальных авторите­тов, к Постмодерну и даже Постпостмодерну. В этом новом качестве она переживает вместе со всем претерпевшим качественные изменения мировым сообществом новую переходную эпоху, сталкиваясь с как с собственными проблемами и дилеммами, так и с вызовами и рисками трансформирующегося и все более сложноструктурированного мирового социума. Рассмотреть некоторые аспекты евростроительства и эволюции Евросоюза в 2000-х годах является целью данного очерка.

* * *

Взаимодействие европейских государств и народов с иными цивилизационными и культурными мирами на разных исторических стадиях развития было весьма противоре­чиво. Творческое осмысление их опыта сопрягалось сплошь и рядом с военно-политической, экономической, социокультурной и духовной экспансией. Так, в частности, происходило в течение XVI — первой половины ХХ веков, в эпоху становления и функционирования си­стемы колониализма, включившей в свою орбиту в разные времена территории Западного полушария, африканского континента, обширный мир Азии и Океании. Но и тогда нещад­ная эксплуатация их людских, материальных и духовных ресурсов совмещалась с распро­странением по миру достижений экономического, научно-технического и интеллектуаль­ного прогресса. Именно таким путем Европа сыграла роль центра («ядра») и локомотива мировой цивилизации. Вместе с тем она во многом несла ответственность за формирование таких феноменов как колониализм, милитаризм, потребительское отношение к природной среде, равно как несостыкованность различных факторов развития — экономических и со­циальных, научно - технических и гуманитарных, усложнявших и ее собственную эволю­цию и мировое развитие.

Преобразуя и преумножая во внутренних борениях и активных взаимодействиях с символически интерпретируемым Востоком как синонимом варварства, собственную ци­вилизационную идентичность, Европа вместе с тем модифицировала самосознание своих географических, исторических и новообретенных границ с миром Евразии, Средиземно­морья и африканского континента, а также с Атлантикой и Западным полушарием. Евро­поцентризм в его различных версиях и проявлениях пронизывал наиболее значительные сегменты научной мысли, в особенности социальной, политической, гуманитарной. Одно­временно в его рамках формировались общецивилизационные критерии прогресса, основы понятия прав человека — гражданских, социальных, личностных, а также осмысливались перспективы их развития и обогащения. Шел поиск оптимальных форм организации го­сударственных и общественных институтов, прокладывались новые пути взаимоотноше­ний с природным миром планеты Земля во всех его многообразных проявлениях. Именно в Европе рождалось само понятие цивилизации и цивилизованности как таковых в их универсальном, общепланетарном значении и цивилизаций как особых общностей, — проблематика, которая особенно актуализировалась и в российском и мировом обще­ствоведении в последние десятилетия[126]. Наряду с оформлением основных качеств европейской цивилизации шел процесс оформления системы европейских ценностей, — то, что уже в начале XIX века, по определению одного из выдающихся российских мыслителей П. Я. Чаадаева, сформировало атмосферу Запада, физиологию европейского человека и составило преемственное идейное наследие европейских народов

— идеи долга, справедливости, права, порядка[127].

Тем не менее европейская общественно - политическая мысль — светская и конфес­сиональная, элитарная и массовая, традиционалистская, модернистская и постмодернист­ская — неоднократно претерпевала серьезные зигзаги между оптимизмом и пессимизмом. Надежды на новое возрождение Европы даже в наиболее драматичные для нее времена и испытания перемежались с тягостным осознанием возможного ее заката и неотвратимости утраты принадлежавшей ей на протяжении нескольких веков ведущей геополитической, геоэкономической и цивилизационной роли. Не в последнюю очередь это было обуслов­лено острой междоусобной борьбой населявших Европу народов и сложившихся к исходу средневековья — к новому времени национальных государств и империй за территории, сферы влияния, торговые пути и выгодные военно-стратегические рубежи, за ведущие по­зиции в системе международных отношений. Она усугублялась конфессиональным, этно - национальным и историко-культурным многообразием народов и социумов, обреченных на совместное далеко не мирное сосуществование. Весьма правомерно крупный знаток ев­ропейской истории и культуры Ю. И. Рубинский обращал внимание на то, что общность черт европейской цивилизации сочеталась с обилием представленных в ее рамках нацио­нально- культурных компонентов с ярко выраженными особенностями языка, ментали­тета, нравов, образа жизни и исторического опыта. А это оказалось чревато совмещением центробежных и центростремительных векторов развития. Такая двойственность до сих пор проявляется в процессе выстраивания и реализации европейского интеграционного проекта, обусловливая его триумфы и кризисы, затрудняя складывание вожделенной по­борниками единства Европы общеевропейской идентичности.

Тем большее значение для государств — членов оформившегося организационно в 1992 году Европейского союза имеют официально провозглашенные в его программных документах и принятые в качестве общекоммунитарных основ ценности. Следование им рассматривается как своего рода скрепа и важное условие плодотворного европейского строительства, непременное качество членов интеграционного процесса. «Европейский Союз основан на ценностях, которые мы все разделяем — уважении к правам человека, сво­боде, справедливости, демократии и господстве закона — ценностях, постепенно развивав­шихся на протяжении веков и во многом обязанных христианской традиции и Просвеще­нию. Успех европейской интеграции будет всегда уходить своими корнями в эти ценности»,

— подчеркивала канцлер ФРГ Ангела Меркель перед вступлением в обязанности председа­теля ЕС в первой половине 2007 года[128]. Аналогичная оценка приоритета ценностных ориен­тиров дается во многих программных документах Евросоюза, представителей руководящих инстанций, в средствах СМИ, в трудах авторитетных европейских мыслителей различных политических и идейных направлений. Характерны в этом отношении размышления вид­ного комментатора «DW—World. de deutsche-welle» Инго Маннтойфеля, высказанные им в марте 2009 года в связи с выстраиванием взаимоотношений Евросоюза с государствами Центральной Азии. Он подчеркивал, что при взаимной общей заинтересованности в раз­витии экономических отношений серьезным препятствием в сфере политической является то, что «с точки зрения Запада, государства Центральной Азии нельзя назвать демокра­тическими и правовыми... Проблема в том, что европейцы просто не могут оценивать весь остальной мир иначе, чем руководствуясь своими ценностями. Со времен Французской ре­волюции в Европе на протяжении многих десятилетий завоевывали себе место всеобщие, универсальные, неотчуждаемые права человека в качестве основополагающих ценностей. Они стали базой для таких важных документов, как Всеобщая декларация прав человека ООН, договор ОБСЕ и конституции европейских государств. Столь широкое их распростра­нение не случайно, универсальность стала базой европейских ценностей, но не только. С европейской точки зрения, эти ценности одинаково важны для всех людей». Он признавал, что соблюдение прав человека — непростая задача и что политическую культуру одного общества, крепнувшую на протяжении веков, не пересадить в короткий срок на почву дру­гого общества. Мало зафиксировать их в конституции. Права и свободы человека и граж­данина призваны быть четким ориентиром. «Данные ценности — это идеал. Стремиться к их соблюдению — большая цель, которая в каждой исторической ситуации и политическом контексте приобретают конкретные очертания. Это справедливо и для Европы, где ведутся острые дискуссии и споры о правах человека»[129]. Такой подход к признанию общности цен­ностных ориентиров во многом обуславливает трудности во взаимоотношениях Евросоюза с Россией — «другой Европой», по определению директора Московского центра Карнеги ав­торитетного аналитика В. Я. Тренина. Он усугубляется современными колебаниями ини­циаторов интеграционного проекта между идеями «Большой Европы» (без России или в партнерстве с ней) и новой версией евроатлантизма в рамках все чаще декларируемой евроатлантической цивилизации.

Серьезным испытанием для европейской и складывавшейся рывками, через посту­пательное движение и инверсионные отступления, мировой ци-вилизации в ХХ столе­тии стали трагедии двух мировых войн и войны холодной, с присущим им опробованием в мировом масштабе военно-силовых методов решения национальных и государствен­ных, социальных и экономических, геостратегических, геополитических и геоэкономи- ческих проблем. Их совокупный опыт и последствия, осложненные мировоззренческими и идеологическими факторами, стереотипами и представлениями об оптимальных пу­тях и методах прогресса и развития, продолжают до сих пор оказывать немалое влияние на представления о прошлом, настоящем и будущем различных сегментов мирово­го сообщества. Не был от них свободен и опыт создания двух различных по методам и степени эффективности проектов интеграции в разделенной по окончании второй мировой войны «железным занавесом» Европы, а также интеграционный процесс в рамках Евросоюза в 1992 — 2009 годах.

Западный интеграционный проект начинался в виде т. н. «малой Европы» в 40- 50—х годах XX столетия с инициативы о сотрудничестве и создании «Общего рын­ка» шестью западными государствами (Францией, Западной Германией, с мая 1949 года — ФРГ, Италией, Бельгией, Нидерландами, Люксембургом). Он складывался, эволюционировал и расширялся под аккомпанемент развертывавшегося процесса де­колонизации, оформления НАТО и упрочения гегемонии в рамках западного мира, в особенности, в Западной Европе Соединенных штатов Америки. Налицо было также соперничество «Общего рынка», главной осью которого было примирение и сотрудничество старых противников и конкурентов — Франции и Герма­нии, с оформившейся под эгидой Великобритании Европейской ассоциаци­ей свободной торговли. Состоявшийся в 1948 году в Гааге Европейский кон­гресс в немалой степени способствовал возрождению идеи европеизма, сформировавшейся в XVIII - XIX вв. и актуализировавшейся в межвоенный период 20 — 30-х годов XX века, а затем по окончании Второй мировой войны. Под его непосредствен­ным влиянием в 1949 году возник Совет Европы, в состав которого вошло тогда десять государств Западной Европы согласно терминологии времен холодной войны. (С тех пор число его участников превысило полсотни государств, включая Россию и другие постсовет­ские государства, вошедшие в него после распада СССР параллельно с оформлением или переоформлением их членства в ООН). Эстафету поборников европеизма приняло создан­ное в 1958 Европейское экономическое сообщество — предтеча Евросоюза.

Одновременно с этим получила развитие концепция евроатлантического сообщества. Ее формированию в немалой мере способствовало обоснование принципов атлантизма в так называемой Атлантической хартии, принятой в разгар развертывавшейся Второй мировой войны Ф. Рузвельтом и У. Черчиллем 14 августа 1941 года. Выражая реши­мость бороться во имя уничтожения нацистской тирании, они подчеркивали стремление к установлению такого мира, «который даст возможность всем странам жить в безопас­ности на своей территории, а также обеспечить такое положение, при котором все люди во всех странах могли бы жить всю свою жизнь, не зная страха, ни нужды». Декларирова­лось уважение права всех народов избирать себе форму правления, при которой они хотят жить, а также восстановление суверенных прав и самоуправления тех народов, которые были лишены этого насильственным путем. Звучала мысль о доступе всех стран — великих или малых, победителей или побежденных — к мировой торговле и к мировым сырьевым источникам, необходимым для их экономического процветания, о свободе мореплава­ния, о необходимости сотрудничества всех стран в экономической области с целью обе­спечения для всех более высокого уровня жизни, экономического развития и социального обеспечения. Подчеркивалась приверженность лидеров двух стран идеям всеобщей безо­пасности и избавлению от бремени вооружений[130].

В Декларации правительства СССР 24 сентября 1941 года на Лондонской конферен­ции стран антигитлеровской коалиции была выражена солидарность с положениями Ат­лантической хартии с оговоркой, что практическое их применение неизбежно должно будет сообразовываться с обстоятельствами, нуждами и историческими соображениями той или другой страны[131]. Нельзя не отметить, что ряд положений Атлантической хартии, направ­ленных своим острием против национал — социализма и фашистского «нового порядка», получил дальнейшее развитие в программных документах стран антигитлеровской коа­лиции, принятых ее лидерами — «Большой тройкой» — в Тегеране, Ялте, Потсдаме. В своей совокупности они предопределили структуру послевоенного мира, а также разработанные на условиях консенсуса ведущими государствами антигитлеровской и антияпонской коа­лиции программные и уставные документы ООН.

Но уже в 1946 году после знаменитой речи в Фултоне У. Черчилля главным острием атлантизма стало противодействие Советскому Союзу и исходившей от него «коммунисти­ческой угрозе» свободному миру, истолкованной как худшая разновидность тоталитаризма даже по сравнению с нацизмом и японским милитаризмом. Процесс эволюции западно­европейской интеграции шел наряду с становлением евроатлантического сообщества под знаком ценностей и стандартов западной цивилизации. Он изначально был подкреплен широкими политическими, институциональными, экономическими и финансовыми кон­тактами Западной Европы (по терминологии времен холодной войны) с США. Заокеанская держава, вышедшая в наиболее благополучном состоянии из Второй мировой войны, взяла на себя в ходе и по окончании войны роль дирижера западного мира в его противостоя­нии коммунистическому блоку и прежде всего — СССР. Одной из важных структур транс - атлантизма стал наряду с рядом финансовых институтов военно — политический союз НАТО, оформившийся 4 апреля 1949 года. Членами его стали первоначально 12 стран — США, Канада и десять государств Западной Европы[132]. В 1952 году к ним присоединились Греция и Турция, в 1955 году- ФРГ, а в 1982 году — Испания. К 1989 году число членов НАТО возросло до 16, из них 12 являлись одновременно членами Европейского экономического сообщества.

В противовес евроатлантическому сообществу, сохранявшемуся в видоизмененном виде вплоть до конца холодной войны к востоку от железного занавеса под эгидой СССР происходил на базе советской (сталинистской) модели развития процесс становления «со­циалистического содружества». Его институциональными и правовыми «скрепами» вплоть до кризисных 80 — х — начала 90 — х годов были СЭВ, Варшавский договор и комплекс дву­сторонних и многосторонних договоров, соглашений, совместных проектов, инициировав­ших политическую, экономическую, научно-техническую, культурную взаимосвязь пред­ставленных в «социалистическом содружестве» государств.

Ни тот, ни другой из этих интеграционных проектов не были свободны от духа «холод ной войны». Процесс «преодоления» — сведения счетов с нацизмом, фашизмом и японским милитаризмом на Западе и Востоке, был осложнен в первые послевоенные десятилетия трудным расставанием целого ряда западноевропейских стран с институтами имперства и колониализма, с унаследованными от довоенных и военных времен авторитарными и дик­таторскими режимами (франкизм в Испании, салазаровский режим в Португалии, режим «черных полковников» в Греции). Он шел параллельно с начинавшимся XX съездом КПСС и шедшим весьма затрудненно и противоречиво процессом десталинизации внутри СССР и привнесением определенных новаций в унаследованные от 20-х — 50-х годов мировоз­зренческие представления, догматы и стереотипы о путях общественного и мирового раз­вития. Новый импульс этим процессам придала горбачевская перестройка 1985-1991 гг.

Судьбы расколотой на части Европы (равно как Германии) были обременены угрозой ядерного Xолокоста как следствием военного противостояния и взаимного сдерживания двух сверхдержав. Лишь у немногих мыслителей типа А. Эйнштейна и А. Д. Сахарова, идеологов западной социал-демократии и М. С. Горбачева, представителей Движения не­присоединения с его знаменитыми принципами мирного сосуществования, получившими отклик в работе ряда органов ООН и ЮНЕСКО, в трудах Римского клуба и в других подоб­ных инициативах зарождалось осознание важности общечеловеческих, общепланетарных интересов. Шел интеллектуальный поиск иных, конвергентных форм взаимоотношений «Запада» и «Востока» в интересах мира и развития.

Процесс разрядки и решения Xельсинкской конференции 1975 гг. сыграли немалую роль в разработке некоторых основополагающих принципов безопасности Европы и путей преодоления ее раскола. Они дали новый импульс активизации западных концепций евро­пеизма в его неоконсервативных, неолиберальных, либерально-демократических, социал - демократических и социалистических версиях. Уже в 50-х — 80-х годах оживленно дебати­ровались судьбы и перспективы интеграционного процесса в Западной, по терминологии времен биполярного мира, Европе. Предметом дискуссий вплоть до размонтирования ин­ститутов холодной войны и биполярного миропорядка оставался вопрос о соотношении та­ких его аспектов, как социально- экономический, политический и военно - политический. Соответственно фигурировали оптимальные проекты создания на основе федеральных принципов Европейского союза с едиными наднациональными органами и институтами наряду с достаточно сильными позициями сторонников сосредоточения главных приори­тетных задач на развитии и углублении «Общего рынка». Одним из первых программных документов, определявшим концепцию Европейского союза, а также задачи и приоритеты интеграционного процесса, переживавшего немалые трудности в связи с энергетическим кризисом 70-х годов, стал опубликованный в январе 1976 года доклад «О Европейском союзе», подготовленный страстным «европеистом», бывшим в то время премьер — мини­стром Бельгии, Л. Тиндемансом. В нем шла речь о том, чтобы «интегрировать политику государств — членов сообщества не только в экономической и финансовой сферах, но и в об­ласти внешних сношений и обороны». Предлагался путь слияния воедино всех созданных к этому времени Европейских сообществ (ЕЭС, Евроатома, Западноевропейского союза — ЗЕС) и упрочения его руководящих органов. В частности, на Европейский совет в составе глав государств и правительств государств — членов сообщества предполагалось возложить задачи выработки общих решений, касавшихся союза и интеграционного процесса. Пред­лагалось, как это и было сделано в дальнейшем, расширить функции Европейской комис­сии и ее главы- председателя, а также повысить значение европейского парламента. Если ранее он состоял из числа делегированных в состав Страсбургской ассамблеи депутатов национальных парламентов, то с 1979 года он, как и предлагали помимо Тиндеманса и другие европеисты, стал избираться прямым голосованием гражданами стран- членов со­общества в соответствии с определенной квотой мест на каждую из них.

Важной фазой развития европейского интеграционного проекта стали последние годы холодной войны и 90-е годы, когда закладывались основы постбиполярного миропорядка и принципы функционирования новой, не разделенной блоками Европы. Как известно, именно М. С. Горбачевым в процессе его диалога с Западом во времена перестройки был выдвинут план Большой Европы от Ванкувера до Владивостока как цели сотворчества стран - участниц Хельсинкского соглашения, где вместе с США и Канадой по ту сторону Атлантики должны были участвовать и западноевропейские страны и страны «социали­стического содружества» вместе с со всем пространством СССР и представленных в нем ре­спублик. Именно в 1989—1991 годах были рядом международных документов определены принципы «новой Европы» и базовые основы функционирования ОБСЕ (с 1996 года СБСЕ). Была подчеркнута роль ОБСЕ (СБСЕ) как уникального форума для ведения переговоров по проблемам безопасности и стабильности, включая их политические, военные, экономи­ческие и экологические компоненты, а также принципы соблюдения прав человека.

Однако падение Берлинской стены и последовавший за этим распад «социалистиче­ского содружества» и СССР принципиально изменили геополитические условия решения сотрудничества Европы и путей обеспечения ее безопасности, равно как и перспективы за­падноевропейского интеграционного процесса. В 1992 году был принят договор о ДОВСЕ, который фиксировал принципы нерушимости всех границ, отказ от территориальных пре­тензий, признание гарантий прав этнических и национальных общин. Новые члены ОБСЕ / СБСЕ брали на себя в полном объеме все обязательства, вытекавшие из Хельсинкского Заключительного акта, Парижской хартии для новой Европы, а также остальных доку­ментов СБСЕ. Тогда же была создана Парламентская ассамблея Совета Европы. За СБСЕ была признана особая роль в деле сотрудничества с взаимодополняющими европейскими и трансатлантическими организациями — такими как Организация Североатлантического договора (НАТО), Западноевропейский союз, Организация экономического сотрудничества и развития, Европейский инвестиционный банк и Европейский банк реконструкции и раз­вития, Европейская экономическая комиссия ООН[133].

В свою очередь в эти же годы разрабатывались и уточнялись принципы и направ­ления преобразований Североатлантического союза. Уже на сессии в Лондоне 5—6 июня 1990 года было подчеркнуто, что в преддверии пятого десятилетия своего существования и в новом столетии он должен продолжать обеспечивать общую оборону, продлить состоя­ние мира, как это он делал на протяжении сорока лет своего существования, но вместе с тем быть «носителем перемен». Подчеркивалась решимость укреплять политический ком­понент союза, а также намерение содействовать созданию структур более единого евро­пейского континента, поддерживая безопасность и стабильность, принципы демократии, права человека, и содействуя мирному урегулированию конфликтов. Декларировалось, что НАТО будет оставаться оборонительным союзом и что он никогда ни при каких об­стоятельствах не станет применять силу первым. Звучало заверение, что объединенная

Германия в составе Североатлантического союза свободных демократических стран и участвующая в возрастающей политической и экономической интеграции Европейско­го сообщества будет незаменимым фактором стабильности, необходимом в центре Европы (курсив мой. — З. Я.)».

Подчеркивалось, что в новой Европе безопасность каждого государства неразрывно связана с безопасностью его соседей, выражалась решимость «создавать новые партнер­ства со всеми государствами Европы». «Атлантическое сообщество должно повернуться к странам Востока, которые были нашими противниками в холодной войне, и протянуть им руку дружбы»[134]. Уже тогда была выражена готовность всемерной поддержки реформ, нача­тых «бархатными революциями» в государствах Центральной и Восточной Европы, с тем, чтобы создать в них демократические системы правления на основе закона и уважения прав человека, и поддержать их «усилия, направленные на создание современной кон­курентноспособной экономики с ориентацией на рынок». «Мы убеждены,- указывалось в документах Лондонской сессии НАТО, — в том, что несмотря на имеющиеся трудности пере­ходного периода, только на таких основаниях можно осуществить законные чаяния наро­дов этих государств и во все большей степени преодолевать опасные различия в уровнях экономического развития». Как заметил З. Бжезинский, именно НАТО стал политическим каркасом для предстоявшего вовлечения постсо-циалистических государств Центральной и Юго-Восточной Европы в западное цивилизационное пространство. Принципиально важ­ным для европейского интеграционного проекта было одобрение США и НАТО движения в Европейском сообществе к политическому союзу, включающего развитие европейского компонента в области безопасности. Указывалось, что такое развитие европейского сообще­ства будет соответствовать североатлантической солидарности и созданию справедливого и прочного порядка мира во всей Европе. Подчеркивалось признание общих ценностей и идеалов, основанных на свободе, демократии, правах человека и правопорядке. Под­черкивался курс на новую европейскую структуру безопасности, «в рамках которой НАТО, СБСЕ, Европейское сообщество, Западноевропейский союз и Совет Европы взаимно дополняют друг друга»[135].

Именно под знаком сохранения и развития принципов евроатлантической солидар­ности и взаимодействия в 90-х годах XX столетия был открыт начиная с 1992 года — вре­мени заключения Маастрихтского договора — новый этап евростроительства. Речь шла о развитии интеграционного процесса сразу в нескольких направлениях — как поли­тического, социально- экономического, социокультурного, правового проекта и курса на создание в его новых расширенных рамках единого рынка, подкрепленного Валют­ным союзом, а также безвизового пространства на базе Шенгенских соглашений[136]. Подводя итог опыту евростроительства в 90-х годах, российские аналитики в массе своей высоко оценивали европейский проект и развитие Евросоюза как уникальный экс­перимент, пролагавший пути новым принципам мироустройства и поучи­тельный образец для России, вставшей в 1991-1993 годах на путь демокра­тического развития. Таковы были оценки многих авторитетных российский аналитиков, особенно при подведении итогов десятилетия функционирования Евросоюза в новом его регламенте, институциональном обрамлении и выстраивании его политики по целому ряду направлений.

«Строительство Европы, — по справедливой констатации С. В. Погорельской в 2003 году, — представляет собой гигантский эксперимент, до сих пор необычайно утешный. Причина этого успеха заключалась, не в последнюю очередь, в полифоничности «европей­ской идеи», в разнообразии подходов к будущему Европы, в «незаконченности» проекта. Европейское единство развивалось в дискуссиях; незавершенность процесса открывала качественно новые перспективы»[137]. В разные периоды становления и функционирования европейского сообщества были опробованы и наложили немалый отпечаток на его инсти­туты, структуры и пути государственного и общественного развития такие концепции как «Европа регионов», «Европа народов», «Европа граждан». В трансформированном виде до сих пор пользуется популярностью формула Ш. Де Голля, ратовавшего за «Европу реаль­ностей, то есть наций и государств». Так, В. Жискар д’Эстен, возглавлявший работу консти­туционного конвента в 2001—2003 годах, в ходе его отстаивал идею союза, совмещающего мощные наднациональные институты с множеством национальных государства (Ипш т pluribus). Сохраняет силу до сих пор концепция «Федерации национальных государств», одним из убежденных сторонников которой был во второй половине ХХ столетия страстный антифашист и европеист А. Спинелли, а в начале ХХ1 века идеолог зеленых — И. Фишер. В противовес им поборниками либерализма, такими, как Р. Дарендорф, В. Клаус и другими, вплоть до последнего времени европейское сообщество мыслилось в виде формы межго­сударственного объединения, действующего на основе единого рынка, свободной конку­ренции и опоры на массовое потребление. Каждая из этих концепций привносила свой вклад в оформление соответствующих инстанций в рамках институциональных структур, воздействовала на определение бюджета Евросоюза, определяла умонастроения брюссель­ской администрации и европарламентариев.

Как уже приходилось констатировать ранее[138], интеграционный процесс в течение 90-х годов ХХ в. способствовал конституированию европейского Валютного союза, формирова­нию и введению в оборот новой валюты — евро. Был создан Центральный европейский банк и действующие под его эгидой независимые от правительств национальные банки стран, вошедших в т. н. «Евроленд». Евро стала использоваться с 1999 г. в международных расче­тах, а затем с начала 2000-х годов в качестве единственной валюты в странах, вошедших в Валютный союз. Первоначально в состав Евроленда вошло 12 стран (к настоящему време­ни их число возросло по последним данным до 16). Условием членства в Валютном союзе стало соответствие принятому в 1997 году Пакту стабильности и сплочения. Им предусма­тривались санкции со стороны Еврокомиссии в случае нарушения членами ЕС Маастрихт­ских условий (сохранения в определенных рамках инфляции — не выше 3%, дефицита бюджета и внешней задолженности соответственно не выше 30 и 60%).

Продолжались поиски эффективной региональной политики возрос-шего к 1995 году Евросоюза за счет включения в его состав Швеции, Финляндии и Австрии до 15 субъектов. По инициативе ФРГ, убежденной поборницы «Европы регионов», принципа субсидиарно сти и федеральных принципов ЕС, было предложено активизировать роль регионов как в масштабах стран — членов ЕС, так и на транснациональном уровне. Уже в 1985 году по инициативе ФРГ Совет Европы принял «Европейскую хартию о местном самоуправлении», в 1988 и 1991 гг. — «Xартию сообщества по проблемам регионализации» и «Xартию регионов Сообщества». В документах подчеркивалось, что регион является не только оперативным органом управления, но и институциональной тканью Сообщества. В декабре 1991 года был создан Комитет регионов с правом политической инициативы в рамках сообщества — консультативный орган из представителей региональных структур и местных автономий, призванный координировать деятельность регионов на общеевропейском уровне. Был соз­дан и активно функционирует Региональный фонд, призванный облегчить развитие про­блемных регионов.

Нельзя не отметить, что в 70 — 80-х годах с помощью региональной политики реша­лась по преимуществу задача оптимизации развития индустриальных регионов, укрепле­ния связи между ними и отстающими в промышленном отношении территориями, а также создания полюсов развития в сельскохозяйственных регионах. Такая политика сообщества дала позитивный эффект по отношению к южным странам (Испании, Португалии, Гре­ции), а также Ирландии, заметно отстававшим в своем экономическом развитии от дру­гих континентальных стран Евросоюза. Курс на регионализацию и широкая пропаганда в рамках Евросоюза федеральных принципов содействовали административным реформам и созданию регионов во Франции, Испании, Италии и ряде других стран, а также переходу от централизованных систем управления в ряде стран к федерализации, автономизации, деволюции, как это имело место в Италии, Испании, Франции, Великобритании, Бельгии.

Это повлекло за собой определенную перестройку партийно-политических систем в этих странах и сказалось на достаточно сложных процессах локального, регионального и этнонационального характера. С этим связано развертывающаяся до сих пор система финансирования регионов, урегулирование налогообложения центра и регионов, а также систем местного самоуправления и т. п. Как выявилось позднее, способствуя децентрализа­ции бюрократических структур, курс на регионализацию обусловил активизацию автоно­мистских и сепаратистских настроений в ряде стран и регионах, стимулируя проявления партикуляризма, локализма. Вместе с тем вмешательство сначала ЕЭС, а затем Евросоюза в социально - экономическую и региональную политику и административный контроль Ев­рокомиссии, постоянно расширявшей круг своих полномочий, способствовал повышению уровня евроскептических настроений и проявлениям национализма как в странах, начи­навших евростроительство, так и в новых государствах, включавшихся в этот процесс.

* * *

Вместе с тем активное европейское строительство протекало под заметным влиянием рыночной идеологии и политики. Это усложняло соотношение вектора демократического развития Евросоюза в политических аспектах с новыми экономическими императивами и интересами набиравших силу бизнес — структур и деловых кругов представленных в Евросоюзе государств. Как отметила внимательный аналитик европейской проблематики И. С. Семененко, уже в 90-х годах XX в. — начале 2000-х годов выявилось определенное несовпадение политической рациональности с экономической рациональностью. Заметно возросла роль бизнеса в основном объеме законодательного регулирования Евросоюза (до 60% общего объема). Запросы бизнеса, оформленного от имени многочисленных ассоциа­ций и других структур, стали активно влиять на формирование повестки дня европейского строительства наряду с другими организациями — потребителей, экологов, представителей неформального, т. н. третьего сектора[139]. Семененко одна из первых среди отечественных экс­пертов обратила внимание на то, что ввиду усложненной конструкции и многофункцио­нальности Евросоюза там возможно применение новейших политологических концепций

0 сетевых системах управления.

Эта тема занимает все более пристальное внимание зарубежных и отечественных исследователей, особенно в связи с происшедшей за последнее время трансформацией институциональных структур Евросоюза согласно вошедшему в силу в конце 2009 года Лиссабонскому договору[140].

«В рамках Евросоюза, — подчеркивает М. В. Стрижева, видный аналитик евро­строительства, — воедино связаны многие компетенции, большинство его отраслевых и прочих политик имеет общую, объединенную юрисдикцию, тогда как в других больших регионах они могут быть отнесены к разнообразным, взаимно налагающимся и функци­онально специфичным юрисдикциям и международным режимам... В сущности, вопрос распределения полномочий в ЕС гораздо сложнее, чем это видится федералистам. Ев­ропейский союз не является государством в том смысле, что он не обладает всей полнотой власти. Тем не менее это хорошо организованное экономическое, общественное и полити­ческое пространство, где проводится квазигосударственная политика, имеют место попыт­ки сконструировать определенную идентичность и демократизировать систему принятия решений»[141]. Понятие пространства интеграции, сплочения, развития и безопасности, сфор­мулированное в программных документах Евросоюза в 90-х годах, стало обретать реаль­ность, хотя сами инициаторы интеграционного процесса, определяя эти задачи в 90-х годах в Маастрихтском, Амстердамском и Лиссабонском договорах, подчеркивали, что процесс взаимодействия и сплочения в рамках интеграционного проекта его участников потребует немало сил и времени. Характерно, что при разработке планов расширения партнерства между ЕС и Российской Федерацией в 2001—2005 годах была избрана структура «Дорож­ных карт». нацеливавших на создание общих пространств, соответствующих четырем сфе­рам взаимодействия. Речь шла о создании общего экономического пространства, общего пространства свободы, безопасности и правосудия, общего пространства внешней безопас­ности и общего пространства науки, образования и культуры. Правда, критики этих доста­точно неконкретных договоренностей, которые не обрели до последнего времени должных механизмов и желания к их воплощению, обращают внимание на присущую этим соглаше­ниям «дискурсивную стратегию неопределенности» во взаимоотношениях ЕС и РФ, свиде­тельствовавшей о дефиците стратегического видения у обеих сторон[142]. Вместе с тем нельзя не отметить, что понятие пространства применительно к государствам, интеграционным процессам, глобализирующемуся миру все более широко используется при описании процессов и уровней — социальных, правовых, государственных и иных политологами, со­циологами, правоведами, геополитиками.

За истекшее со времени падения Берлинской стены двадцатилетие заметно возрос перечень т. н. коммунитарных ценностей. особенно при решении вопроса о приеме новых членов. Они накапливались, суммировались и реализовались в различной степени инсти­туциональным оформлением, бюджетными механизмами. Ряд из них сложился благодаря многолетним традициям притирки государств и обществ к интеграционным реалиям, Дру­гие формулировались в программных решениях, принимаемых различными инстанциями Евросоюза, в том числе составов и аппаратом Еврокомиссии и большого штата сотрудников аппарата — т. н. брюссельской бюрократии. Интеграционные процессы на протяжении их 60-летней истории, отмеченной в 2008 году, прошли ряд фаз и стадий, обретая с каждой из них собственную логику, функции, механизмы и традиции. Они находятся в серьезной за­висимости от участвующих в них субъектов — государств, народов и присущих им культур, от меры их готовности к совместным действиям. Большое влияние на них оказывали и ока­зывают серьезные социально-экономические преобразования под воздействием позднеин­дустриального общества и нового соотношения сил капитала и труда в условиях начавше­гося становления информационного, высокотехнологического общества. С 1989 года на них все более серьезно воздействовала эволюция постбиполярного мира с характерными для него процессами глобализации и трансформации мировой экономики. Торжество неолибе­рализма в двух его версиях — социально-либеральной и консервативной — развертывалось в европейских странах при активном взаимодействии и соперничестве трех основных сил — христианской демократии и других консервативных сил, либералов и социал-демократии, а также различных ответвлений от этих направлений — правых, центристских, левых, пар­ламентских и внепарламентских.

Острое противоборство их усложнилось по мере включения в процесс интеграции (ев­ропеизации, как было принято называть этот процесс до 90-х годов) в ряды союза стран Южной Европы и Средиземноморья, а затем постсоциалистических стран Центральной и Юго-Восточной Европы, бывших республик СССР в лице Прибалтики. В Евросоюзе пред­ставлены наравне с участниками НАТО традиционно нейтральные страны — Швеция, Финляндия, Австрия. Страны, активно продвигающиеся по пути постиндустриализма и использования достижений технологической и коммуникационной революции (к ним от­носятся Швеция, Финляндия, Нидерланды, Великобритания, Франция, Германия и ряд других) соседствуют после расширения Евросоюза в 2004—2007 годах с постсоциалистиче - скими индустриально - аграрными странами Центральной и Юго-Восточной Европы, пере­жившими в 90-х годах XX в. — начале 2000-х годов весьма сложный для них переход от ре­жимов советского типа и централизованной экономики к парламентским многопартийным политическим системам и к рыночной экономике[143].

Если на начальных этапах интеграционного процесса в Европе сохранялось взаи­модействие двух моделей — либерализма и социальной модели рыночного хозяйства, то на исходе холодной войны под воздействием Р. Рейгана и «железной леди» М. Тэтчер резко усилилось получившее далее все большее влияние направление неоконсерватизм или неолиберализма. Позднее, особенно на рубеже ХХ—ХХ1 вв., к нему добавилось распространение левого и правого популизма, проявление тенденций аполитичности, ухо­да от активной жизненной позиции. Небезынтересно, что о феномене популизма в новых условиях постиндустриального общества в своей новой капитальной работе обратился 1У. Бек. Он фиксировал внимание на неспособности правящих политиков дать ответы на вопросы, которые ставит перед ними радикально изменившийся мир, вводя при этом поня­тие новой всемирной внутренней политики. Она, «действующая здесь и сейчас за рамками различения между национальным и интернациональным, стала совершенно открытой в своих истоках силовой метафорой». Он видит в феномене всемирности внутренней полити­ки форму выражения «космополитического реализма», усиления роли мировых экономиче­ских сил и акторов в сотрудничестве и противостоянии государств. Источник силы правого популизма, по мнению У. Бека, состоит в том, что он эксплуатирует «мотивы и темы зало­женного в европейском модерне контр - просвещения; борьба с распадом и декадансом, воз­рождение старых ценностей и общностей — применяются к актуальному табу радикальной модернизации». На этом фоне происходит, по мнению глобалистски ориентированного гер­манского социального философа, перемешивание политических фронтов. Т. н. правый по­пулизм представляется теперь как «не только правый, но и левый популизм». «Его сила и внушающий беспокойство потенциал состоит в том, что такового рода политика соединяет, поглощает, комбинирует, синтезирует несовместимые вещи: правые цели, левые методы и инсценируемые средствами массовой информации просветительские нарушения табу, чтобы дать волю ядовитому потенциалу направленной против модерна озлобленности. Это находит отражение и в реакции общества»[144]. Проблемам правого и левого популизма в странах «старой» и «новой» Европы, а также проявлениям экстремизма, сепаратизма и ультрана-ционализма в последние годы стало уделяться все большее внимание как в стра­нах Запада, включая членов Евросоюза, так и российскими исследователями[145].

Эти процессы оказали серьезное воздействие на интеграционные процессы в рамках Евросоюза, поставив вопрос о необходимости модернизации и реформирования европей­ской модели развития. Под их воздействием осуществлялась кардинальная трансформа­ция и смена стратегии развития постсоциалистических государств в Центральной и Юго­Восточной Европе и на постсоветском пространстве, в том числе в Российской Федерации. Но именно в процессе расширения Евросоюза и усложнения его состава значительно ак­тивизировалась дискуссия о демократизации или демократическом транзите постсоциали - стических стран. Одновременно развернулась дискуссия о судьбах демократии как таковой на уровне институциональных структур Евросоюза, а также на уровне стран - членов Евро­союза — как в «старой», так и «новой» Европы.

Немалую тревогу в связи с симптомами серьезного кризиса демократических институ­тов и процедур даже в странах с давними и глубоко укорененными демократическими тра­дициями, высказывает целый ряд видных представителей либерально - демократической ориентации, в том числе Р. Даль, Р. Дарендорф и другие[146]. Так, патриарх и признанный авторитет мировой политологии Р. Даль в «Интервью о плюрализме», данном в начале XXI в., подтвердив свою приверженность либеральной демократии и ее ценностям, обратил внимание на конфликтность сопряжения демократических стандартов и ценностей с теми сложностями, которые возникают ввиду умножающихся проявлений неравенства в обще­стве и в мире, а также из-за рисков, исходящих от рынков, и появления все большего коли­чества структур, чья деятельность не подлежит демократическому контролю. По мнению Даля, даже правительство, функционирующее в условиях демократического режима, пред­стает как «комплексная комбинация демократических элементов, иерархии и договорных отношений». Он обратил внимание на то, что политические представительные структуры в начале XXI столетия весьма отличаются от своих аналогов XIX—XX вв.[147] Заслуживают серьезного осмысления критические возражения Даля Ф. Xайеку из - за чрезмерной веры его в самодостаточность рыночных механизмов, а К. Попперу — за недооценку роли посто­янной самодеятельности граждан, между тем как именно они с помощью различного рода ассоциаций способны, по мнению Даля, защитить свои права от неустойчивости рынков[148].

К проблемам феноменологии и формам проявления кризиса демократии в современ­ном мире обратился также признанный теоретик Р. Дарендорф в книге - интервью «По­сле демократии», изданной в ряде стран, в том числе в Италии, а также в публикуемых им аналитических статьях[149]. Знаменательно признание Дарендорфом наличия кризиса демократии как таковой. К числу болевых ее точек и проявлений он отнес, как и ряд дру­гих аналитиков, снижение эффективности ряда политических институтов и веры в них у граждан, трудности «нации-государства» перед вызовами глобализации и локализации. К этому он также присовокупил дефицит демократической легитимности наднациональ­ных органов типа Евросоюза и международных корпораций, пытающихся решать инсти­туциональные вопросы за счет государства. По мнению Дарендорфа, эти проблемы харак­терны как для Америки, так и для Европы. Правда, в начале XXI столетия вывод ученого был оптимистичен: следует работать над проектированием и конструированием новой демократии, предупреждая при этом риски отката к популизму либо авторитаризму и памятуя о том, что в силу своей хрупкости свобода и демократия нуждаются в постоянной заботе[150].

В отличие от ряда интеграционных объединений правовой дизайн ЕС создавался не простым политическим решением, а путем долгой притирки разных сфер челове­ческой жизнедеятельности, вследствие чего расширяющиеся сферы измерений инте­грации взаимосвязаны. Не случайно ряд аналитиков интеграционного проекта и его реализации обращают внимание на растущую взаимосвязь политической, правовой, экономической и социокультурной динамики интеграционного процесса, а также труд­ного формирования на базе этого европейской идентичности. Появляются и усиливаются наряду с развитыми механизмами регионального развития, мерами по созданию единого рынка рабочей силы, содействия реализации потребительских интересов граж­дан, по упрочению антиинфляционных регуляторов и отказу от таможенных барьеров все новые аспекты деятельности Евросоюза. Среди них защита окружающей среды, морских биоресурсов, реализация европейских инфраструктурных, научно-технических и культурных проектов, а также выработка принципов единой внешнеполитической и внеш­неэкономической стратегии.

Официальными приоритетами Евросоюза в ходе выборов в Европарламент традици­онно провозглашались в 1999, 2004, 2009 годах защита благосостояния граждан, демокра­тических ценностей, безопасности, коммунитарных общеевропейских ценностей. Апелли­руя к многовековым традициям европейской цивилизации и вместе с тем к обновлению ее устоев в соответствии с мировыми процессами, лидеры Евросоюза, а также СМИ, интел­лектуальные и деловые круги все чаще проводят знак равенства между «евросоюзовскими» ценностями, интересами и приоритетами и собственно Европой как таковой, несмотря на сохраняющиеся анклавы не включенных в нее стран (Швейцария, Норвегия, малые кня­жества и т. п.), а также страны Восточной Европы на постсоветском пространстве, прежде всего Российскую Федерацию.

Все чаще ряд аналитиков и политиков как «старых», так и «новых» членов Евросою­за выступает с обоснованием проекта «Большой Европы», способной распространить свое влияние за пределы Евросоюза посредством политики «добрососедства». Переломным в этом отношении стал 2004 год, когда состоялся новый и самый масштабный тур расши­рения Евросоюза. После длительного процесса реформирования согласно стандартам и коммунитарным ценностям Евросоюза в него были приняты десять новых членов: три го­сударства Балтии, ранее являвшиеся союзными республиками в СССР, два средиземно­морских островных государства — Мальта и Кипр и пять постсоциалистических государств Центральной и Восточной Европы в лице Венгрии, Польши, Словакии, Словении, Чехос­ловакии. Позднее (в 2007 году) в ряды союза влились две черноморских страны — Болга­рия и Румыния. Идут переговоры с новыми претендентами на членство в ЕС в лице ряда балканских государств, образовавшихся в результате распада Югославии, а также весьма затяжные переговоры с Турцией о ее членстве. В результате такого расширения ЕС объе­динил в своих рядах 450 млн граждан, что создает немало политических, экономических, социокультурных, институциональных, правовых и иных проблем. Масштабность этого процесса очевидна, геополитические и геоэкономические последствия все яснее ощутимы в наши дни, несмотря на весьма серьезные последствия кризиса 2008—2009 годов, перспек­тивы выхода из которого до сих пор не ясны.

Такого эффекта не готовы были предвидеть даже самые большие евро-оптимисты в 1990 году. Так, глава Еврокомиссии Ж. Делор, автор проекта создания «союза 1992», считал, что ядром Союза будут десять стран - участниц, а вокруг них возникнет несколько концен­трических кругов с разной степенью включения в интеграционные процессы, в том числе члены Европейской ассоциации свободной торговли, соседние страны Восточной Европы в лице постсоциалистических стран, а также налаживании партнерских отношений с СССР/ Российской Федерацией и постсоветскими государствами. Но уже в начале 2000-х годов идея Большой Европы обрела своих убежденных сторонников среди политиков и аналити­ков Евросоюза. С расширением Евросоюза дискуссия о новой Большой Европе вносится в повестку дня ЕС, дополняя существенно функциональную нагруженность евростроитель­ства помимо готовившегося в это же время проекта и текста Конституции ЕС, призванной придать легитимность европейским органам и самому интеграционному процессу. В марте 2003 года Европейская комиссия, главой которого в это время был итальянский политик левоцентристской ориентации и убежденный европеист Романо Проди, приняла документ «Большая Европа — соседство: новые рамки отношений с нашими восточными и южны­ми соседями». Комментируя его, М. Эмерсон, руководитель программы Большой Европы в Центре европейских политических исследований в Брюсселе, подчеркивал, что термин «Большая Европа может относиться к четко определенному пространству, объединяюще­му членов Совета Европы. Это, без сомнения, Европа и все ее народы, достигшие опреде­ленного уровня отождествления с ее ценностями, историей и культурой». Он считал, что все это пространство должно стать сферой европеизации как особой формой модернизации бывших коммунистических или фашистских диктатур, а также все еще слабых государств Европы. По отношению к ним ЕС выступает как школа обучения правам человека и как агентство по контролю за их деятельностью. Он же должен содействовать все более ши­роким процессам политических, экономических и социальных преобразований, а также распространению демократической, либеральной идеологии, мультикультурализму и ин­теграционным качествам[151]. С другой стороны, он усматривал в этом проекте путь к форми­рованию в лице Евросоюза нового международно признанного политического субъекта.

На основе достаточно неопределенного понятия «Большой Европы» в Брюсселе стали разрабатываться еще ранее сформулированные программы Средиземноморского сотруд­ничества, Северного измерения, а в мае 2009 года была принята программа Восточного партнерства, обращенная к шести постсоветским странам — Беларуси, Молдове, Украине, Грузии (после пятидневной войны 2008 года она вышла из СНГ), Азербайджану и Арме­нии. Тем самым Евросоюз активно распространяет свою деятельность в зону постсоветского пространства, которая, как известно, интерпретируется руководством Российской Федера­ции как зона жизненно важных интересов. Более того, Евросоюз, как и СБСЕ — общеевро­пейская организация безопасности и сотрудничества — активно вовлекают в орбиту своих действий страны Центральной Азии.

Xарактерно, что расширение геополитических и геоэкономических притязаний Евро­союза идет параллельно с процессом расширения НАТО — важной связкой между Евросою­зом и США. Серьезный кризис евроатлантизма начала 90-х годов, а затем начала 2000-х годов в связи с иракским кризисом, осложнявший во многом внутрисоюзовские отношения между «старой» и «новой» Европой, оказался в последнее время преодолен новой волной проамериканских и трансатлантических настроений, с особой силой сказавшейся на судьбе НАТО. Во многом в своем распространении на восток и в зону постсоветского пространства они действовали параллельно. Ряд факторов содействовали этому — стремлением постсо - циалистических стран обрести в лице НАТО надежного защитника своей безопасности от набирающей силы России, стремлением совместить пребывание в НАТО с приобщением к решению общеевропейских и даже глобальных проблем, получением финансирования на перевооружение и создание современных вооруженных сил, а также на инновационные виды экономики. Сам же Евросоюз воспринимается странами ЕС как защита от глобаль­ных вызовов, от угрозы миграции - легальной и нелегальной.

Комплекс разноуровневых проблем, совмещенных во времени и пространстве, — со­циальных, экономических, управленческих, экологических, этнонациональных, техноло­гических, гуманитарных и мировоззренческих — актуализирует задачу смены парадигмы мирового развития, корректировки Повестки дня мирового сообщества. Подтверждением этого стала работа очередной 64 — ой сессии Генеральной Ассамблеи ООН, где со стороны многих ее участников, в особенности в выступлениях президентов США и России, содер­жался во многом призыв к диалогу и конструктивному взаимодействию государств — членов мирового сообщества. Сформулированная Б. Обамой программа действий по освобожде­нию мира от гнета ядерного оружия и борьбы с потеплением климата была высоко оценена мировой общественностью, что выразилось в присвоении ему Нобелевской премии мира. Это ко многому обязывает лидера страны, представшей в 2001—2008 гг. в роли «некомпе­тентного гегемона» из-за «имперского» курса республиканской администрации США с ха­рактерным для нее миссионерством, унилатерализмом, ставкой на военно-силовые методы «демократизации» мира, практикой новейших высокотехнологических «превентивных» и «оборонительных» войн и «гуманитарных» интервенций, игнорированием Киотского про­токола. Масштабность и сложность обновления внешнеполитического курса такой держа­вы как США с ее претензиями на мировое лидерство, усложняется глубиной проявлений финансового и экономического кризиса 2008 — 2009 годов, за который США несут тяже­лую (хотя и не эксклюзивную) ответственность. Подходящий к концу первый год пребыва­ния в Белом доме талантливого политика Б. Обамы, которого нередко ставят в один ряд с А. Линкольном, В. Вильсоном, Дж. Кеннеди, выявил немалые сложности реализа­ции реформаторского курса, особенно в налаживании диалога с исламским миром, скорейшем разрешении ближневосточного кризиса, стабилизации положения в Ираке и реализации новой стратегии борьбы с Аль-Каидой в Афганистане, устранением трений с союзниками в Европе и Азии.

В таком сложном контексте развертывается процесс «перезагрузки» российско- американских отношений, открывшийся весной 2009 года. За истекший с тех пор период значительно активизировался серьезный диалог о стратегических вопросах современности, идет согласование подходов к путям разрешения опасных кризисных ситуаций в ряде ре­гионов мира, завершается подготовка нового договора СНВ-2. Возможность конструктивно­го сотрудничества с США весьма серьезно воспринимается руководством РФ и экспертным сообществом, тем более, что начало ХХ1 в. ознаменовалось серьезными сложностями во взаимоотношениях России со всеми основными несущими конструкциями Запада — США, Евросоюзом и НАТО. Ряд зарубежных и СМИ, особенно в связи с кавказской «пятидневной войной» в августе 2008 г., не преминули сделать вывод о вползании мира во второе изда­ние «холодной войны», утверждая, что с таким неудобным и непредсказуемым партнером как Россия невозможно плодотворное сотрудничество США и в Европе влиятельные кру­ги странах Запада, представленных что не могло не повысить уровень взаимного недо­верия, подогреваемого конфронтационной риторикой и информационными кампаниями. Между Западом и с ввиду ее предполагаемых экспансионистских комплексах и склонности к авторитаризму.

В свою очередь в на конструктивный диалог и уважение принципов международного права, получивший развитие в ряде встреч руководителей США и России, весьма знаме­нателен, поскольку до последнего времени Запад и его несущие опоры — США, Евросоюз и НАТО — все еще не свободны от тенет «холодной войны», приверженности блоковой поли­тике и ценностям и интересам евроатлантического сообщества, все чаще именуемого евро­атлантической цивилизацией, предубеждений перед многоликой угрозы с «Востока». Она нередко связывается определенными кругами с «исламским миром», с Китаем, с правопре­емницей СССР — Российской Федерацией. Но и Россия в своем новом качестве демократи­ческого государства, в новых границах, в контексте серьезных геополитических перемен в глобализирующемся мире испытывает немалые трудности в реализации эффективной стратегии развития, внешней политики и в позиционировании между Западом и Восто­ком, Севером и Югом, противостояние которых уже сыграло в 90-х годах роковую роль в судьбах СССР. Для реформирующейся России как евроазиатской страны и своего рода сре­достения между «Западом» и «Востоком», правомерных претензий на роль самостоятельно­го глобального игрока, а также решимости руководства страны следовать по пути модер­низации и инновационного развития. С новой силой актуализируется вопрос о судьбе и перспективах стратегического партнерства с Западом — одной из важных стратагем после распада Советского Союза и отказа от коммунистического проекта. Обосновывая курс на модернизацию российской демократии и формирование новой экономики президент Рос­сийской федерации Д. А. Медведев в программной статье «Россия, вперед!» подчеркивал, что их решение возможно только при использовании интеллектуальных ресурсов постин­дустриального общества: «Вопрос гармонизации отношений с западными демократиями — это не вопрос вкуса или каких-то личных предпочтений тех или иных политических групп. Наши внутренние финансовые и технологические возможности сегодня недостаточны для реального подъема качества жизни. Мы крайне заинтересованы в сближении и взаим­ном проникновении наших культур и экономик»[152].

Как представляется, насущная необходимость такого конструктивного сотрудниче­ства и его реальные возможности и перспективы несомненны Они зависят как от самой Российской Федерации (это самостоятельная и важная тема, предмет острых общественно­политических дискуссий, а также не прекращающихся политологических, социологиче­ских и цивилизационных исследований в стране ), так и меры настроенности на него за­падного сообщества, также находящегося в стадии трансформации и поиска оптимальных ответов на вызовы современности[153].